– Незачем вам бродить по этим холмам, мисс.
– Нет, вы только ее послушайте! А ты-то зачем сюда пришла? Ведь если тебя поймают, так голову враз отчикают. За мной-то никто не гонится, а вот за тобой точно гонятся. – Эми сильно нажала пальцами, массируя свод ее стопы.
– Чей это ребенок?
Сэти не ответила.
– Ты даже и этого не знаешь? Боже мой! – Эми вздохнула и покачала головой.
– Больно?
– Немного.
– Это хорошо. Чем больнее, тем лучше для тебя. Ничего не вылечишь без боли, ты же знаешь. Ну чего ты все ерзаешь?
Сэти приподнялась на локтях. От долгого лежания на спине она чувствовала между лопатками жгучую боль. Огонь перекинулся с ног еще и на спину: она вся взмокла, так это было ужасно.
– У меня спина очень болит, – сказала она.
– Спина? Господи, ну и досталось тебе. Повернись-ка, дай я посмотрю.
С невероятным трудом, так что ее даже затошнило, Сэти перевернулась на правый бок. Эми расстегнула платье у нее на спине и, увидев то, что там было, воскликнула:
– Господи ты боже мой! – и умолкла.
Сэти догадывалась, что там, должно быть, что-то ужасное, потому что больше Эми не сказала ни слова, лишь пальцами легонько касалась ее спины, и слышалось только ее дыхание. Сэти не могла пошевелиться, не могла лежать ни на животе, ни на спине, а если ложилась на бок, ее истерзанные ноги соприкасались, и это вызывало нестерпимую боль. Наконец Эми заговорила – словно во сне:
– Это же дерево, Лу. Настоящее вишневое деревце. Смотри, вот ствол – с красной корой, сильно расщепленный – он полон соков; а вот здесь от него отходят ветки, много веток А вот на них листья, во всяком случае, очень похоже. И черт меня побери, если это не цветы! Маленькие беленькие цветочки – как у вишни. Да, у тебя на спине целое вишневое дерево, Лу. В цвету. Интересно, что задумал Господь, дозволяя такое? Меня, конечно, тоже не раз били, но ничего подобного я не помню. У мистера Бадди рука была тяжелая, злая. Бил меня кнутом только за то, что я прямо ему в глаза посмотрела. Правда. Один раз я посмотрела ему прямо в глаза, и он так разъярился, что запустил в меня кочергой. Небось догадался, о чем я подумала.
Сэти застонала, и Эми, умолкнув, переложила израненные ноги Сэти повыше, чтобы основная нагрузка приходилась на ляжки.
– Ну что, так лучше? Господи, разве можно так умирать! Ты ведь понимаешь, что умрешь здесь? И я понятия не имею, как тебе из этой истории выпутаться. Благодари еще Создателя, что я случайно на тебя набрела, не то пришлось бы тебе умирать прямо там, в траве. Ну а если б змея проползла, так она б тебя точно укусила. А медведь и вообще бы съел. Может, все-таки тебе стоило остаться там, откуда ты сбежала, а, Лу? Хотя по твоей спине можно догадаться, – ха-ха! – почему ты там не осталась. Кто бы тебе это дерево ни нарисовал – он на сто очков мистера Бадди переплюнет. Слава богу, я на твоем месте не оказалась. Ну что ж, ничем, кроме паутины, я тебя полечить не смогу. Только ее тут маловато, пойду поищу в кустах. Можно, конечно, еще мох приложить, да только там всякие жучки водятся. А может, попробуем вскрыть эти твои «цветочки»? Пусть-ка гной вытечет. Ну что ты молчишь? Ты– то сама что думаешь? А все ж интересно, что у Господа было на уме, когда он такое позволил. Ты, конечно же, что-то натворила, да? Ну теперь-то хоть никуда не убегай.
Сэти слышала, как Эми что-то бормочет и напевает в зарослях, собирая паутину. На ее пении она и постаралась сосредоточиться, потому что стоило Эми немного отойти, как ребенок в животе у Сэти снова принимался возиться. Хороший вопрос, думала Сэти. Что было на уме у Господа? Эми оставила платье у нее на спине незастегнутым, и теперь туда задувал ветерок, чуть смягчая, утоляя боль. Это была небольшая передышка, и она успела почувствовать, что язык весь распух и растрескался от жажды. Эми вскоре вернулась с полными пригоршнями паутины, которой, тщательно очистив ее от высохших паучьих жертв, увешала спину Сэти, приговаривая, что, дескать, примерно так украшают елку на Рождество.
– У нас там, где я жила, есть одна старая негритянка. Ну ничегошеньки не знает, а шьет здорово. Все для миссис Бадди шьет – и тонкое белье с кружевами, очень красивое, правда, но ведь и двух слов связать не умеет. И совсем неученая, вроде как ты. Ты тоже ничегошеньки не знаешь. Так и помрешь, ни о чем не узнав. А я нет! Я все равно доберусь до Бостона и куплю себе бархат! Карминный. Ты ведь о таком и не слыхала, верно? И не услышишь. Спорим, тебе не доводилось даже спать на солнышке? Я целых два раза так спала. Обычно-то я скотину кормлю еще до рассвета и спать не ложусь до поздней ночи. Но один раз я прикорнула днем за телегой, да так и заснула. Спать, когда тебе на лицо солнышко светит, – знаешь, как хорошо. Первый раз я так спала, когда была еще маленькая. И никто меня тогда будить не стал. Ну а когда я за телегой прикорнула, то все цыплята, черт бы их побрал, разбрелись, и мистер Бадди меня здорово выпорол. Кентукки – вообще гнусное местечко. Жить нужно только в Бостоне. Там и мать моя жила, пока не задолжала мистеру Бадди. Джо Натан говорит, что мистер Бадди – мой папаша, да только я этому не верю, а ты?
Сэти сказала, что тоже не верит.
– А ты знаешь, кто твой отец, а?
– Нет, – сказала Сэти.
– Ну и я не знаю. Знаю только, что не мистер Бадди. – И Эми, покончив с лечением, встала и прислонилась к стене сарая. Ее медлительные глаза стали совсем неподвижными и какими-то блеклыми в солнечном свете, который пламенем горел в ее волосах. И вдруг она запела:
День, устав, клонится к ночи, И малыш устал мой очень.
На качелях колыбели Он лежит в своей постели; Дарит негу ветерок, Вновь стрекочет песнь сверчок.
Сильфы с эльфами в тумане Кружат на лесной поляне, И приходит к нам из сказки Фея Кукольные Глазки.
Эми вдруг перестала раскачиваться, отстранилась от стены, села и съежилась, обхватив костлявыми руками колени и прижав локти своими крепкими, добрыми пальцами. Потом медленно опустила глаза и стала высматривать что– то в грязи под ногами.
– Это песенка моей мамы. Это она меня научила.
Темнота ей не страшна, Ведь она же фея сна, Плавно колыбель качает И тихонько напевает.
В тишине чуть слышно только Тиканье часов на полке, Свет луны в окно струится, Спят игрушки, звери, птицы, Им нашептывает сказки Фея Кукольные Глазки.
Нежно малыша обнимет – Как рукой усталость снимет, Чуть кудрями прикоснется – И малыш мой улыбнется, Карие глаза сомкнет И с улыбкою уснет.
Так в объятьях темной ночи Дети все смежают очи, Мудрость черпая из сказки Феи Кукольные Глазки[4].
Закончив петь, Эми некоторое время сидела молча, потом повторила последние слова, встала, вышла из сарая и там остановилась в сторонке, прислонясь к молодому ясеню. Когда она вернулась, солнце еще вовсю освещало раскинувшуюся внизу долину, а у них здесь, на стороне Кентукки, были почти сумерки.
– Ты еще не умерла, Лу? Эй, Лу?
– Еще нет.
– Давай поспорим. Если ты доживешь до утра, то и вообще останешься жива.
– Эми поправила кучу листьев у Сэти под ногами, чтобы той было удобнее, и опустилась на колени, чтобы снова растереть ее опухшие стопы. – Давай-ка еще разок, и как следует! – сказала она и, когда Сэти от боли зашипела, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, рявкнула: – Заткнись! Держи рот закрытым.
Стараясь не шевелить языком, Сэти что было сил закусила губу и позволила добрым рукам заняться своим делом. Эми напевала себе под нос «И затихал шмелиный бас, смолкало пенье пчел», – потом, словно устав, отодвинулась к противоположной стене, уселась там и, опустив голову на плечо, заплела свои патлы, приговаривая:
– Не вздумай только умирать ночью, слышишь? И не вставай, Я не желаю видеть, как твое безобразное черное лицо качается тут надо мной. Будешь помирать, отползи куда-нибудь подальше, чтобы я тебя отсюда видеть не могла, слышишь?
– Слышу, – сказала Сэти. – Я сделаю все, что смогу, мисс.
Сэти, собственно, уже и не рассчитывала увидеть что-либо еще в своей жизни, так что, почувствовав, как чья-то нога осторожно коснулась ее бедра, некоторое время приходила в себя после глубокого сна, который уже приняла за смерть. Она села, вся дрожа от напряжения, и Эми внимательно осмотрела ее вспухшую, кровоточащую спину.
– Выглядит жутко! – заявила она. – Но ты вроде бы выжила. Господи, помоги. Ты выжила, ты пережила самое страшное, Лу! И все благодаря мне. А правда, я хорошо умею лечить? Ты как, идти-то сможешь?
– Да нужно же мне встать, чтобы хоть помочиться.
– Ну давай посмотрим, что у тебя получится.
Приятного мало, но, в общем, терпеть можно, и Сэти, хромая, сделала несколько шагов – сперва ухватившись за Эми, потом за молодое деревце.
– Вот оно, моих рук дело! Я ведь правда хорошо лечу? —Да, – проговорила Сэти, – очень хорошо.
