В любом возрасте у человека можно найти канал, через который выкачиваются деньги. После средств, потраченных на учебу, идут средства на обеспечение семьи, затем деньги на содержательное проведение свободного времени, а если кто-то выйдет отсюда с позитивным балансом, то наступает очередь здравоохранения. На здравоохранение люди отдают последнее, не жалея, что называется, живота своего, даже в буквальном смысле слова. Здравоохранение — единственная сфера, которая беззастенчиво обещает людям неограниченный срок жизни, а когда у тебя нет сомнений в том, что все сроки твои практически исчерпаны, ценность каждого лишнего дня возрастает до максимума, и понятно, что спрос на этот лишний день — невероятно велик.
В отличие от господствовавших когда-то экономических принципов, когда спрос считался лишь вторичным фактором образования цены, а на первое место ставилось количество и качество труда, затраченного на создание продукта, ну и, конечно, стоимость сырья, — реальность сейчас такова, что именно спрос определяет цену. Ничто прочее не объясняет той странности, что в бутиках модельеров, пользующихся мировой известностью, какие-нибудь предметы одежды расходятся по цене в десять — двадцать раз более высокой, чем где-либо, хотя эти предметы произведены рабским трудом одних и тех же китайских или индийских работяг; или что цена квартир в зеленых зонах столиц в десять — пятнадцать раз превышает цену домов в провинции. Знахарство и восточное целительство, а также примкнувшая к ним армия парацелителей ориентируются именно на этот огромный спрос, в каком-нибудь конкретном случае они могут продать по цене золота высушенную полевую траву или очищенную пением воду из водопроводного крана, хотя самым большим спросом пользуются на самом деле вовсе не эти чудо-средства, а — время, о котором в какой-то момент приходится печально констатировать: оно кончилось.
Как ты можешь стать свободным? Ты есть то, чем ты стал, и никогда не станешь другим. Отец семейства, который тревожится за своих детей и, из-за этой тревоги, не смеет ничего изменить. Который постоянно живет в страхе, что если он не будет соответствовать ожиданиям, то жена выставит его за порог и он лишь раз в неделю сможет увидеть дверь своей квартиры, да и то снаружи, когда бывшая жена будет отдавать ему детей на несколько часов. И ты лезешь из кожи, чтобы выполнить эти ожидания, причем все в большем и большем количестве. Если сегодня ты мыл посуду, то завтра будешь готовить обед, послезавтра — делать уборку, и все твои старания потонут в главном, большом ожидании. Если хочешь, чтобы тебя любили больше, ты должен соответствовать все новым и новым требованиям, поражать женщину, с которой ты живешь, все новыми и новыми аттракционами, чтобы она не говорила вечером, дескать, нет, сейчас мне в самом деле не хочется, голова, работа, дети. Словом, чтобы не слышать те банальные фразы, про которые, пока ты не слышишь их, думаешь, что они звучат только в самых примитивных браках или в самых пошлых интермедиях эстрадных концертов. Ты горбишься над раковиной, голова твоя нависает над грязной посудой, и ты сам не понимаешь, как это получается, как это вообще можно совместить, что на рабочем месте ты находишься на пороге важного открытия, перед тобой, скажем, брезжит разгадка неизвестной до сих пор структуры атома углерода, а тут, дома, тебе отведен лишь кусочек кухни перед раковиной. Как такое возможно, что те, кто живет вместе с тобой, не видят той героической борьбы, которую ты ведешь, возглавляя исследовательскую группу. Как это может быть, что дома на тебя смотрят лишь как на прислугу, которая, если не выполнит необходимые обязанности, наверняка будет наказана. И вместо сказки мать скажет, мол, Андерсен умер, сказке конец, или тебя поставят коленями на кукурузу, как в детстве, или лишат ужина, дескать, кто не работает, тот и есть не будет. Это сказал когда-то отец — и убрал стоявшую перед тобой тарелку. На ужин была манная каша. Не ахти какое блюдо, но ты, тогда еще ребенок, манную кашу с сахаром очень любил, запах корицы еще долгие годы вызывал у тебя приятные ощущения. Ты там чего-то не сделал, то ли рис от пшеницы не отделил, то ли что-то в этом роде, мусор не вынес, к примеру.
Нет, ты не можешь быть никем другим, только тем, что ты есть, и это вовсе не называется свободой. Я свободен, потому что я мог бы стать кем угодно, но не стану, потому что уже был и больше не хочу.
Я мог бы стать экономическим советником, потому что… что под этим имеется в виду? Ты поступаешь в Университет Корвина, про который все знают, что туда только попасть трудно, а закончить — раз плюнуть. В этом университете уж точно ничего от тебя не требуется, потому что, например, если ты поступишь в технический вуз, то можешь там засыпаться на чертовых чертежах, на высшей математике, в медицинском — на анатомии, на юридическом — на чем угодно, если профессор сволочь, а на филологическом факультете, пускай там не нужны какие-то особые познания и не надо столько зубрить, но там, по крайней мере, надо как-то выглядеть, носить очки, быть худым и долговязым, ну и еще требуется постоянно что-то чувствовать. А в Корвине — там в самом деле не нужно ничего.
Проучишься пять лет, опля, уже конец, ты даже и не заметил, как время прошло, ты порхал с тусовки на тусовку, родители у тебя богатые, профинансировали веселую жизнь, — и поступаешь ты к какому-нибудь мультимиллионеру или к экономисту-исследователю. Станешь аналитиком, да с таким окладом, что никто никогда не посмеет спросить, мол, что это такое, аналитик. Усвоишь, что ты должен говорить, и будешь говорить именно это. А если в один прекрасный день окажется, что ничего подобного, что эта экономическая модель как раз совсем и не действует, — ну, тогда будешь говорить прямо противоположное. Никто тебя не привлечет к ответу за то, что ты агитировал за совсем другое. А что ты тут можешь поделать: никто же не мог знать, что эта штука, ну, которая была до этого, потерпит полный крах, что финансовый рынок пойдет в другом направлении. И вообще, если бы ты тогда сказал, что тому, что было, однажды придет конец, на тебя бы посмотрели как на идиота, а международный финансовый мир счел бы тебя своим отъявленным врагом, тайным антисемитом, даже если ты на самом деле еврей. Или основателем новой религии, который во время поездки в Индию, находясь в каком-нибудь священном городе, скажем Варанаси, слишком много употребил кокаина very cheap and high quality [9], потому что, сколько ни бегал, бутылку виски так и не смог добыть.
Что с того, что ты знаешь истинное положение дел: говорить можно лишь то, что в данных обстоятельствах услышат. Все прочее услышано просто не будет. Никто не может воспринять что-то сверх того, что вмещается в рамки его жизненного опыта. По этой причине совершенно напрасно говорить, например, о строгой экономии или пускай о семи тощих годах, если в данный момент мы находимся как раз в семи тучных годах. Особенно если принять в расчет то обстоятельство, что любой и каждый призывает как можно больше потреблять — чтобы население как можно скорее избавилось от достатка, накопленного за период тучных лет. И опыт показывает, что правильно делают те, кто избавляется от этих накоплений: ведь общий крах погребет под собой и банки с тем множеством сэкономленных денег, помещенных туда людьми, которых воспитали в духе Библии или у кого в семье обязательным чтивом была книга «Иосиф и его братья» и на них большое впечатление произвел сон фараона. Против ветра плевать — дело неперспективное, лучше — по ветру.
Мог бы я стать и финансовым советником, для этого, честное слово, особой образованности не требуется. Очень многие приходят в эту профессию, причем из самых разных сфер деятельности. Иные — прямо с улицы или с филологического поприща, когда оно выглядят слишком уж бесперспективным, причем достигают успеха, потому что движение финансов — штука такая, что, вкладываешь ли ты деньги в какие-нибудь ценные бумаги совершенно наобум или делаешь это продуманно, результат практически тот же самый. Нет тут никаких закономерностей — только слепая удача или, наоборот, слепая неудача. Каждый думает, мол, нет, ничего подобного, что-то все-таки можно найти, в движении курсов акций тоже есть система, которую ты нащупаешь, если что-то в этом понимаешь, — и вкладывает баснословные суммы, чтобы остаться без гроша, тратит многие часы на то, чтобы изучить ожидаемые изменения курса. Рассчитывает на годы вперед, что и сколько он получит, однако не получит ничего и нисколько. Рушится курс как раз тех бумаг, которые он считал надежными, как железобетон, а цветут и пахнут, напротив, те, которые до этого к себе ничего, кроме презрения, не вызывали, покупателей же этих бумаг много лет все считали дураками и финансово безграмотными людьми. Однако когда курс этих бумаг взлетает до небес, ну, тогда те, кого раньше презирали, ходят триумфаторами. Конечно, остальные тогда начинают подозревать, что инвесторы, которых считали дураками, на самом деле что-то такое знали, и теперь смотрят на них, как какой-нибудь греческий полководец перед битвой смотрел на дельфийского оракула, хотя люди эти на самом деле купили те бумаги лишь потому, что совершенно не знали, что делать, да еще кто-нибудь голову им задурил, кто давно хотел освободиться от своего пакета акций, или у него просто не было особого желания заморачиваться поиском более перспективных бумаг.
