Подходить к банкомату прямо сейчас слишком рискованно. Я отворачиваю лице свое и просто иду себе дальше, к терминалу «Грейхаунд». Пока можно свериться с расписанием или вообще просто так послоняться, пока на горизонте не станет чисто. В дальнем конце улицы висит марево, сквозь которое продирается пара стетсоновских шляп. Справа проплывает закусочная Дерка, все основные блюда нарисованы прямо на витрине – а внутри парочка убежденных идиотов упирается, чтобы не оставить врагу ни единого недоеденного кусочка. У выхода сидит псина, которая даже не смотрит в мою сторону, когда я прохожу мимо. Просто вздергивает бровь – ну, сами знаете, как выразительно у них это получается.
Я, оглядываясь по сторонам, прохожу в «грейхаундовский» зал ожидания. Там уже околачивается несколько человек, но глазу остановиться не на ком, в смысле, ни девочек-ковбоев, ни типа того. Следующий рейс на Сан-Антонио отходит через двадцать минут. Может, она уже в автобусе, в смысле, ковбойша. Стараясь слиться с публикой, я пристраиваюсь за двумя мексиканками в очередь к билетной кассе. Они говорят по-испански. И должен вам признаться, я стою и ловлю кайф – от этого, и еще от пряного запаха, который от них исходит. Сразу хочется представить себе этот мой будущий домик на пляже, где по пальмам развешано для просушки бельишко Тейлор: ну, там, трусики и все такое. А она, вероятнее всего, сидит в доме совершенно голая, потому что все белье у ней сушится. Бикини под палящим солнцем. Или танго. Нет, скорее всего, бикини.
Я разгоняю языком собравшуюся во рту слюну и смотрю, как в дальнем углу залы ожидания какой-то старичок листает «Трубы Мученио», нашу так называемую газету. Кожа у него на лице висит даже не складками, а карманами, как будто ему вживили свинцовые имплантанты. Характерный персонаж, как это принято называть. Или просто – характер. Какой, на хрен, характер; и вы понимаете, и я понимаю, что все дело в чувствах. Эрозия от постоянно бьющих в берег волн разочарования и печали. Наблюдая в последние несколько дней за людьми, я открыл для себя одну важную истину: что эти волны движутся все в одну и ту же сторону. И за свою жизнь ты столько их через себя пропускаешь, что под конец тебе хватает распоследней сраной малости, чтобы начать рыдать в голос.
Я стою в очереди к билетной кассе, мечтаю – и мне по кайфу. И тут вдруг старик раскрывает газету на странице, где напечатана моя фотография. «Виновен?» – спрашивает заголовок. Температура в зале сразу падает ниже нуля. Глаза у меня дергаются сами собой, и, честное слово, на секунду мне показалось, что я увидел, как в залу ввозят гроб с Хесусом, чтобы успеть на рейс в Сан-Антонио. Я закрываю глаза, а когда открываю их снова, никакого гроба в зале, естественно, нет. Но в глубине души я жду, что он вот-вот появится. Или еще какая-нибудь поебень, еще того хуже. С Судьбы станется.
Дюйм за дюймом я продвигаюсь вслед за мексиканками к окошку. Вся моя лихость куда-то улетучилась. Мне приходит в голову попробовать на кассире мой нью-йоркский акцент, ну, просто задать ему какой-нибудь вопрос, и все; так чтобы потом, если кто-нибудь его спросит, он мог ответить, типа: «Да нет, подходил какой-то парнишка из Яблока[11], и все». Мексиканки расплачиваются и отходят. Кассир перестает долбить по клавиатуре и поднимает голову. Я раскрываю рот, но смотрит он не на меня, он смотрит поверх моего плеча.
– Привет, Пальмира, – говорит он. На меня падает тень Пальмиры.
– Черт, Верн, а ты что здесь делаешь?
– Ну, в общем, работу ищу.
– Господи, разве мальчик в твоем возрасте может работать на пустой желудок. А ну-ка, пойдем, я как раз ехала к вам и по дороге собиралась завернуть в «Барби Q»…
Ёб твою в бога душу мать. Весь зал поднимает бошки и созерцает, как Пам тащит меня за руку из зала, словно трехлетку. Старик с газетой толкает соседа локтем в бок и тычет в меня пальцем. И я чувствую, как удавка этого ёбаного городишки затягивается у меня на горле.
– Кроме того, собаки смогут обнаружить оружие и другие объекты, – говорит в телевизоре шериф. – А если мы найдем оружие, нужно будет всего лишь дождаться результатов дактилоскопической экспертизы.
– Значит, если отпечатки пальцев совпадут – дело можно будет считать закрытым? – спрашивает репортер.
– В самую точку.
Матушка несется обратно на кухню и на бегу выключает телевизор.
– Господи, Вернон, только, пожалуйста, не ходи на Траурную Распродажу в этих башмаках, ты же слышал, что думают об этом люди. Пожалуйста. Неужели во всем городе нельзя найти пары приличных «Туберлимбов».
– «Тимберлендов», ма.
– Какая разница. Скоро придет пастор. Я понимаю, что это не большая радость, но, как говорит Лалли, нужно доказать согражданам, что ты твердо встал на путь исправления.
– Но я же не сделал ничего такого, вашу мать!
– Вернон Грегори! – тут же отзывается Лалли. – Не спорь с матерью.
Сегодня на нем стильный костюм, галстук и все такое. Не успеешь оглянуться, а он, сука, тут как тут в своем сраном костюме.
Мне хочется сдохнуть или отправиться обратно в тюрьму, к родному Барри и его банде ёбнутых приколистов. Вчерашняя ночь выдалась долгой и тяжкой, врагу не пожелаешь. В довершение всего снова взялся брехать Курт. Вот, голову даю на отсечение, что та волна лая, которая каждую ночь обходит весь город, начинается и заканчивается на Курте. Если у этой собачьей «Формулы-1» есть свой президент, то другого такого распиздяя псам на эту должность не найти. Надрывается, сука, как будто он какой-нибудь запиздатский дог, не меньше.
Лалли засасывает пузырек женьшеня и пристраивается поближе к матушке.
– Кстати, – мурлычет он, – ты помнишь, о чем мы с тобой говорили? Если мне дадут отснять документальный сериал, мы набьем этот дом Специальными Предложениями по самую крышу.
Она поджимает губки.
– Я, кстати, до сих пор не знаю, что случилось с тем заказом, и у меня такое впечатление, что именно его и получила Нэнси. Хотя – видел бы ты ее старый холодильник. Понятно, что без нового ей никуда. Столько денег получила по страховке, и все никак не могла избавиться от этой развалюхи.
– Шшш, – шепчет Лалли. – Не забывай, что мы купили новый телефон с громкой связью. Теперь тебе не нужно даже держать в руке трубку!
Меня опять накрывают волны. С отцом моя старушка никогда не была такой лапочкой. Видит бог, он все, до последней капли пота, выжал из себя, чтобы хоть как-то пробиться в этом сраном мире. Но и этого, судя по всему, оказалось недостаточно. Наверное, в тот день, когда он заработал свою первую тысячу долларов, соседи получили по десять. Если на подходе у тебя будет миллион, тут же выяснится, что нужно было не меньше миллиарда. Вот, к примеру, я апгрейдил свой компьютер, а теперь опять считается, что этого недостаточно. Не важно, о чем идет речь, в этой жизни всего всегда будет недостаточно, вот какую истину я для себя усвоил.
Проповедник поднимается на крыльцо и вяло просачивается сквозь дверь.
– Нынче славный день субботний, который пахнет радостными кексами, – рокочет он.
В том, что Господь пастору Гиббонсу давал, дает и давалку не закроет и впредь, я нимало не сомневаюсь.
– Горяченькие, с пылу, с жару, пастор. – Матушка сдергивает салфетку с подноса; на подносе лежит печиво, и вид у него весьма пессимистический, по она предлагает его пастору – нате, потрогайте – с таким затаенным восторгом, как будто это ее собственная грудь двадцатилетней давности. Гиббонсовы новые «Гимберленды» чирикают о линолеум и оставляют черный штрих.
Он цапает с подноса кекс, разворачивается ко мне и расплывается в улыбке:
– А вот и мой помощник на сегодня, я правильно понимаю?
– Со всеми потрохами, – говорит Лалли, – на нем вы сделаете сегодня сто пятьдесят процентов прибыли.
– Потрясающе. Я поставлю его за прилавок с выпечкой, сегодня мы надеемся собрать полных десять тысяч на новый медиацентр.
Лалли встает в изысканную позу: ни дать ни взять отец из старого, переозвученного «Домика в прерии».
– Если где и можно научиться тому, что такое настоящий общинный дух, пастор, то именно в этом городе.
– Видит Бог, Траурный Комитет творит чудеса, чтобы извлечь из этой трагедии хоть какую-то пользу, – говорит Гиббонс. – Говорят, что один из каналов даже обещал показать нас в сегодняшних общенациональных новостях.
Он отвлекается от Вечности и фокусирует взгляд на лице Лалли.
– Ведь было бы… вот если бы именно ваша команда, не правда ли, мистер Ледесма?
Лалли улыбается улыбкой бога, впавшего в полный маразм.
– Я непременно выделю вам немного времени в эфире, пастор, не извольте беспокоиться. Сегодня мир будет ваш.
– Боже правый. – Гиббонс изображает застенчивого падре из старой любительской постановки для армейских госпиталей. – Ладно, Вернон, – говорит он, подталкивая меня к двери. – Господь помогает тем, кто сам себе помогает…
