Мы идем по улице, и я выясняю, что ее так обрадовало.
— Меня попросили помочь отделу девятнадцатого века составить каталог для одной частной коллекции, — рассказывает Хоуп. — Меня впервые посылают одну в командировку.
— Здорово. А куда? — интересуюсь я.
— В Лондон.
— Лондон, который в Англии?
— Он самый.
— И когда же ты улетаешь?
— Сегодня вечером, — с воодушевлением сообщает Хоуп. — Сейчас я иду домой собрать вещи, а потом на такси и в аэропорт. Правда, это настоящее приключение?
— Ага, — киваю я. — И когда ты вернешься?
— В пятницу вечером. У меня будет целый день, чтобы отдохнуть перед нашей помолвкой.
Хоуп останавливается и поднимает на меня глаза.
— Что с тобой?
Анестезия уже прошла, и кажется, будто мне в промежность воткнули вязальную спицу.
— Я сегодня был у врача, — признаюсь я.
— Зачем? — встревоженно спрашивает Хоуп.
Я рассказываю ей про кровь в моче и цистоскопию, умолчав о биопсии.
— Выяснилось, что ничего страшного, — небрежно заключаю я.
— Молодец, что пошел. Ты же должен был убедиться наверняка.
— Ага.
Хоуп с улыбкой берет меня за руку.
— Жаль, я хотела предложить тебе зайти ко мне и по-быстрому заняться сексом на дорожку, но тебе, похоже, сейчас не до того.
Я киваю, содрогнувшись при мысли о сексе в моем теперешнем состоянии. Подозреваю, я бы чувствовал себя так, будто засунул член в мясорубку. Я вспомнил, что чуть было не изменил Хоуп на концерте «ВЕНИСа», и на мгновение на меня нахлынули лирические мысли о высшей справедливости и Божьей каре.
— Ты права, — соглашаюсь я. — Но все равно спасибо за предложение.
— Давай я поймаю нам такси, — говорит Хоуп. — Отвезешь меня и поедешь домой отдыхать.
— Хорошо.
В обычной для Манхэттена дарвиновской транспортной борьбе за существование только красавица вроде Хоуп может так быстро поймать такси на углу Пятьдесят третьей и Парк-авеню. Я прижимаюсь к ней на сиденье, Хоуп обнимает меня и нежно поглаживает по спине. Даже запах ее духов не способен перебить вонь пота, исходящую от водителя.
По дороге я сообщаю Хоуп, что меня разыскал отец.
— Почему ты мне раньше не сказал? — упрекает она.
— Не знаю, — отвечаю я. — Наверно, никак не мог в это поверить.
— И как у него дела?
— Понятия не имею. Наверно, плохо, как и раньше.
Она кивает.
— Ты пригласил его на помолвку?
— Нет.
— Но пригласишь?
— Нечего ему там делать.
— Он все-таки твой отец, — настаивает Хоуп. — Тебе не кажется, что я должна с ним познакомиться?
— Поверь мне, его присутствие тебя вряд ли порадует.
Хоуп бросает на меня вопросительный взгляд и хочет что-то сказать, но решает промолчать и нежно целует меня в шею.
— Ладно, у тебя есть еще несколько дней на то, чтобы передумать.
Такси останавливается возле ее дома на углу Восемьдесят девятой и Пятой авеню.
— Пока, — бросает Хоуп и целует меня, не разжимая губ. — Отдохни хорошенько. — Она нежно треплет меня по ширинке. — Надеюсь, к моему возвращению вы оба будете в отличной форме.
— Мы постараемся.
Я говорю, что буду скучать, но Хоуп уже ушла; дверь такси хлопает, прерывая меня на полуслове. Я еду на запад через Центральный парк, пытаясь понять, правильно ли поступил, не сказав ей про биопсию. Хоуп так радовалась, что летит в Лондон, и мне просто не хотелось портить ей настроение. Едва ли бы она смогла уехать, зная, что я тут буду сидеть как на иголках, дожидаясь результатов. И все-таки у меня тяжело на душе оттого, что я ничего ей не сказал. А может, оттого, что, сдается мне, она все равно бы улетела.
Вот так оно и бывает. Холодным вечером в пятницу ты сидишь в баре с двумя лучшими друзьями и чувствуешь себя по сравнению с ними хуже некуда, потому что один из них, Джед, бабник каких поискать, а второй, Раэль, недавно женился и пошел с вами исключительно из ностальгических побуждений — чтобы лишний раз с удовольствием убедиться в том, что теперь ему вся эта фигня до лампочки. В общем, одному не нужно никому ничего доказывать, а второму просто ничего не нужно. Ты же посередине между ними, и тебе все это очень даже нужно, а доказывать свою состоятельность приходится регулярно, но шансов на то, что наконец повезет, никаких. Последнее свидание у тебя было месяцев восемь назад, а секса не было полгода, да и тот скорее походил на акт отчаяния, чем любви, и ты уже кажешься самому себе невидимкой в большом городе и отчаянно мечтаешь вернуться домой, в какой-нибудь захолустный городишко, где все намного проще, а девушки доступнее и не такие избалованные, как тут. Вот только ты родом вовсе не из маленького городка, а отсюда же, в лучшем случае из здешнего унылого пригорода, так что ехать тебе некуда, и остается лишь собраться с духом, побороть страх отказа и найти ту, которая наконец разглядит в тебе что-то, чего ты сам в себе не видишь, но что в тебе точно есть, из-за чего ты покажешься достойным вариантом. Эта неизвестная изюминка заставит ту женщину пригласить тебя домой и обнажить перед тобой сперва тело, а потом и душу в надежде найти любовь, которая настолько захватит вас обоих, что дальше можно будет уже не искать.
И кто обвинит тебя в том, что ты слегка перебрал?
Ваша компания удобно устроилась на высоких табуретах за столиком у окна, откуда можно наблюдать за входящими и выходящими посетителями. Ты перебрасываешься с Джедом и Раэлем солеными шуточками, надеясь, что со стороны ваша троица выглядит совершенно беззаботно, будто вам вообще плевать, есть ли в баре женщины, но все равно испытываешь неловкость, хотя и безо всяких причин, потому что никто на вас не смотрит.
И тут ты замечаешь ее. Она с подружкой стоит у стены, сжимая в руке бутылку пива как-то слишком изящно, неестественно, так, словно не привыкла к этому. У нее густая грива длинных рыжеватых волос и высокие скулы, подчеркивающие идеальные черты лица, тонкие, как у ребенка, чье детство прошло в дорогой частной школе. Голубые глаза цвета выгоревших на солнце джинсов, маленький широкий нос, как у котенка, и мягкие припухлые щеки нимфетки. Ты откуда-то знаешь, что она ненавидит свои щеки и каждый раз, глядя на себя в зеркало, втягивает их, и тебе хочется объяснить ей, до чего она не права: эти мягкие невинные щечки, к которым прилагаются стройное мускулистое тело и очаровательные голубые глаза, обещают невыразимое наслаждение, как и ее круглая попка, длинные стройные ноги, нежная крепкая грудь и плоский живот. Ты знаешь, что почувствуешь, потеревшись щекой о ее щеку, и как эти щеки будут выглядеть сверху, когда она зажмурит глаза и приоткроет рот, а ты, лежа на ней, потянешься, чтобы поцеловать ее в губы.
Эти мысли так захватывают тебя, что ты забываешь притвориться равнодушным, и она замечает, как ты глазеешь на нее, так что не остается ничего другого, кроме как слезть с табурета и с бокалом в руке направиться к ней, и ты идешь, чувствуя странную решимость, как будто встал на место фрагмента головоломки, щелкнув глухо, точно дверь дорогой машины, и раз уж ты все равно в это ввязался, то нечего терять.
— Меня зовут Зак, — представляешься ты, перекрикивая шум музыкального автомата и громкие разговоры и стараясь унять нервную дрожь.
— Хоуп,[4] — она протягивает руку в ответ, и ты не сразу понимаешь, что девушка назвала свое имя, а не причину, по которой вы все сегодня здесь оказались.
— Мне трудно в этом признаться, — говоришь ты, — так что лучше я скажу напрямик. Я собираюсь за вами поухаживать.
Хоуп разражается глубоким мелодичным смехом, уверенно и беззаботно, словно мы старые друзья. Такого я не ожидал.
— Мне нравится ваша откровенность, — признается она.
— Тогда я начну?
— Вперед.
Между вами завязывается двухчасовой увлекательный разговор, настолько естественный, что и не снилось ни одному сценаристу, и мгновенно выясняется, что ваши взгляды на жизнь и чувство юмора удивительно совпадают, а потом вы начинаете друг над другом подшучивать, но легко, весело и в тему. Тебе кажется, что вы знакомы сто лет, она хлопает тебя по руке, когда смеется, и наклоняется к тебе, пропуская проходящих мимо посетителей. Спустя некоторое время до тебя доходит, что друзья уже ушли, да и ее подруги нигде не видно, и ты со смешанным чувством удовольствия и страха понимаешь, что вы последние посетители. С одной стороны, это здорово, ты сто лет не засиживался в баре до закрытия, а с другой — и что теперь делать, черт возьми? Ты уже решил, что сегодня никакого секса не будет (как будто это зависит от тебя!), и не потому, что тебе не хочется, о, видит Бог, еще как хочется, но потому что ты не хочешь, чтобы это знакомство превратилось в пошлую одноразовую связь, и боишься все испортить. Тебе не хочется, чтобы этот вечер кончался, хотя, разумеется, он уже кончился. Ты предлагаешь проводить ее до дома, она соглашается, и все получается как нельзя лучше, потому что на улице собачий холод и девушка не столько держит тебя под руку, сколько прижимается к тебе, пытаясь согреться. Ветер задувает ее волосы тебе в лицо, они хлещут тебя по глазам, и от боли у тебя выступают слезы, но во всем этом куда больше близости, чем в случайном сексе. Она живет в одном из шикарных монолитных небоскребов на Пятой авеню, и ты хриплым от усталости голосом (шутка ли, несколько часов подряд перекрикивать музыкальный автомат!) произносишь: «Спокойной ночи», но она тянет тебя за собой мимо швейцаров — «Привет, Ник. Привет, Сантос» — в лифт. И не успеваешь ты собраться с духом, чтобы чмокнуть ее на прощанье, как она первая целует тебя — глубоко, страстно, прислонив к стенке лифта и прижавшись к тебе всем телом, и ты горько жалеешь, что вы оба в пальто. Поцелуй длится все пятнадцать этажей и еще чуть-чуть, потому что девушка не отрывается от тебя, когда двери разъезжаются на ее этаже. Потом все же, задыхаясь, она отступает на шаг назад, с очаровательно растрепанными от ветра и ваших объятий волосами, и признается: «Это было здорово». Вынимает из сумочки серебряную ручку и пишет на твоей руке имя и телефон, ниже — «продолжение следует», и произносит с серьезным видом:
