Тельчер приехал в Кельн и созвал выбранных Эшем дам в бюро Оппенгеймера. Он торчал там до самого обеда, некоторых отсеял с самого начала, остальным же велел прибыть в "Альгамбру", где намеревался дать первый урок и проверить их пригодность к представлению.
Это было веселое мероприятие: Тельчер сразу же прихватил с собой борцовские трико, и после того как Эш проверил присутствующих по своим записям, господин Тельтини пригласил дам зайти в костюмерную и надеть трико.
Большинство барышень отказались сделать это, они хотели сначала посмотреть на других в этом необычном костюме. А когда те, обнаженные и сильно смущаясь, вышли из костюмерной, все рассмеялись. Дверь на открытую площадку ресторанчика была широко распахнута; внутрь весело заглядывала зелень деревьев, а когда врывался порыв ветерка, то в зале ощущалось тепло утреннего солнца, В дверях стоял владелец театра, столпились поварихи из ресторана, а Тельчер взобрался на сцену, чтобы на расстеленном там мягком коричневом ковре показать правила греко-римской борьбы. Затем он позвал для пробы на сцену одну пару; но никто не изъявил желания; хихикая, девушки толкались, выпихивали то одну, то другую вперед, те противились и норовили снова втиснуться в толпу. Наконец, две из них решились; но как только Тельчер вознамерился показать первые приемы, они захихикали и опустили руки, не решаясь схватить друг друга. Тельчер потребовал к себе другую пару, а поскольку история повторилась, то он обратился к Эшу с просьбой еще раз зачитать список имен и попытался с помощью шутливых замечаний создать строгую и вместе с тем азартную атмосферу для работы. Если звучало французское имя, то он рассыпался в похвале таллинской отваге и приглашал "гордость Франции" на сцену, не меньше почестей досталось и "польской великанше", короче, он уже сейчас демонстрировал, в каких уважительных и зажигательных выражениях он будет представлять дам публике, Некоторые поднялись на сцену, тогда как другие с визгом упирались, утверждая, что это занятие не для них и что они хотели бы снова одеться, на это Тельчер согласился с выражениями сожаления и комичным отчаянием. Не обошлось, конечно, без инцидента: когда Эш громким голосом произнес имя Руцена Хруска, а Тельчер ответил: "Поднимись, о, ты, богемская львица", к рампе протиснулась полная рыхлая женщина, которая была еще не раздета, певуче резкой интонацией, присущей ее языку, она завопила, что не будет выставлять себя на посмешище за эти презренные деньги; "Я отказывалась, я уже много раз отказывалась от денег, потому что не могу позволить, чтобы над моим телом насмехались", — кричала она Тельчеру, и пока он подыскивал шутливое слово, дабы разрядить обстановку, она взмахнула своим солнцезащитным зонтиком, словно желая его выбросить. Затем она замолчала; ее округлые полные плечи начали вздрагивать, и стало видно, что она плачет. Проходя мимо расступившихся притихших и перепуганных девушек, она вдруг остановила взгляд на Эше, который устроился со своим списком за каким-то столом; она наклонилась к нему и прошипела прямо в лицо: "Вы… вы плохой друг, притащить меня сюда на позор". Затем со слезами на глазах она вышла. Между тем Тельчер снова овладел ситуацией, а инцидент имел и свою положительную сторону: девушки, словно устыдившись своей прежней беспечности, были уже готовы к более серьезной работе; Тельчер радостным тоном похвалил их, и вскоре все забыли об неуравновешенной чешке. Даже Эш уже не думал о ее обвинениях, хотя все же признал, что был плохим другом, но он был уверен, что еще заставит этих уродов освободить Мартина. С такими мыслями он отправился домой.
Госпожа Хентьен осторожно высморкала нос и рассмотрела результат этой процедуры на носовом платке. Эш рассказал ей об инциденте с неуравновешенной чешкой — его, вероятно, угнетало чувство вины, а госпожа Хентьен набросилась на него, говоря, что он вполне заслужил того, чтобы эта достойная сочувствия особа выцарапала ему глаза. Для того, кто снюхался с подобными женщинами, все еще очень даже хорошо закончилось. Неужели он этого ну совсем не понимает? Какая-то особа, которой бы радоваться, что он предоставил ей возможность заработать! Да, вот она благодарность. Но эта чешка совершенно права, именно так следует обращаться с мужчинами: лучшего они не заслуживают. Радоваться тому, что пара бедных баб, одетых в трико, возятся на сцене! Да они в десять раз лучше этих мужиков, от которых терпят все на свете. Со злостью в голосе она бросила ему: "Да отложите вы в конце концов вашу сигару". Эш уважительно последовал ее требованию, но не только потому, что она накрыла ему более чем богатый стол за просто смехотворную цену, а и потому, что оставлял за ней право представлять греховный перелом в его жизни в таком свете, какой он заслуживал. Он попал в довольно сложную ситуацию: из тех трехсот марок, которые предназначались для затеи с борьбой, у него оставалось теперь каких-то там двести пятьдесят, и хотя он в первый же день должен был получить свою долю с прибыли, он не знал, что делать дальше. Ему нужна была работа, чтобы та жертва, о которой он, собственно, уже и не вспоминал, но которую принес ради Илоны, не обернулась для него катастрофой; он бы охотно поговорил об этом с матушкой Хентьен, но его тщеславие удерживало его, ибо она была вовсе не расположена к тому, чтобы осознать, что даже самая блестящая карьера имеет свои истоки в бедности. Он просто сказал: "Лучше уж борьба, чем это метание ножей", Госпожа Хентьен уставилась на нож в руке Эша; хотя она и не поняла его слов, но ей это было неприятно. Поэтому она ответила кратко: "Может быть". "Хорошее мясо", — похвалил Эш, наклонившись над тарелкой, на что она с достоинством знатока ответила: "Филе". "А та жратва, которой они сейчас потчуют бедного Мартина…" "Мясо лишь по воскресеньям… — сказала госпожа Хентьен и добавила с едва уловимой радостью: — В остальные дни в основном свекла, вот так вот". Ради кого должен Мартин жрать свеклу? Для кого он пожертвовал собой? Известно ли это самому Мартину? Мартин был мучеником и смотрел на это мученичество просто как на профессию, иногда приносящую радость, а иногда огорчение; и все же он был порядочным малым. Госпожа Хентьен проговорила:
"Кто не желает слушать, должен чувствовать". Эш ничего не ответил. Вполне возможно, что Мартин скрывал что-то такое, что никто, кроме него, не знал; мученик всегда должен страдать за какие-либо убеждения, за знания, которыми он обладает и которые предписывают ему, как действовать. Мученики — порядочные люди. Госпожа Хентьен разъяснила: "Все это от этих анархистских газет". Эш согласился: "Да, это свора мерзавцев, теперь они бросили его в беде". Конечно, над этими социалистическими газетами посмеивался и сам Мартин, хотя именно на них, должно быть, и была возложена задача представлять и распространять социалистические убеждения. Так были ли убеждения Мартина социалистическими? Эша злило, что Мартин что-то утаил от него. Тот, у кого правда, способен приносить избавление другим; этому всегда учили, и так поступали христианские мученики. И поскольку Эш гордился своим образованием, то сказал: "Во времена Римской империи тоже проводились схватки борцов, но только со львами. Там проливалась кровь. В Трире, в самом городе, сохранился один такой цирк". Госпожа Хентьен с напряжением в голосе спросила: "Ну и?" Не дождавшись ответа, она продолжила: "Вы, наверное, хотите внедрить еще и это, не так ли?" Эш молча покачал головой. Если Мартин пожертвовал собой и жрет свеклу без всяких убеждений, понимая, что никто ему за это спасибо не скажет, значит, он сделал это просто во имя самой жертвы.
Может, и вправду нужно вначале пожертвовать собой для того, чтобы — как же говорил этот идиот из Мангейма? — познать милость спасения. Но тогда может, и Илоне нужны эти ножи просто во имя чистой жертвы? Кто разберется во всем этом? И Эш сказал: "Я вообще ничего. не хочу. Не исключено, что все эти борцовские схватки — чушь собачья". "Вот, вот, — согласилась матушка Хентьен, — именно так оно и есть". И тут у него в душе снова шевельнулось то глубокое уважение к матушке Хентьен, за которым чувствуешь себя в безопасности.
В воздухе витали запахи блюд и табака, а иногда улавливался сладковатый аромат вина. Матушка Хентьен была права женщины ничего другого и не хотят.
Именно поэтому Илона согласилась быть с этим Корном. А обладай и вправду этот хитрый калека хорошими знаниями, он не распространялся бы о них, не делился бы ими с кем-нибудь еще. Подбегает с радостным видом, словно собачонка на трех ногах, быстро-быстро ковыляет за угол и — в тюрьму, а тюрьма эта имеет на него такое же влияние, как на собаку трепка. "Может, вам даже удовольствие доставляет быть битым, приносить себя в жертву,"-задумчиво проговорил Эш. "Кому? — поинтересовалась матушка Хентьен, — кому, женщинам?" Эш задумался: "Да, им всем…" Матушка Хентьен осталось довольной: "Принести вам еще кусочек мяса?" И она отправилась на кухню, Эшу было жалко эту чешку: она так жалобно плакала. Но и здесь матушка Хентьен совершенно права: Хруска тоже не желала ничего другого. А когда госпожа Хентьен вернулась с тарелкой к его столику, он выдал даже больше, чем от него можно было ожидать: "Ей еще придется искать своего метателя ножей, чешке этой", "Вот именно", — согласилась с ним матушка Хентьен. "Бедное создание", — не унимался Эш, сам не зная, кого он имеет в виду, Мартина или чешку. Матушка Хентьен, в отличие от него, в виду имела только чешку и язвительно заметила: "Ну, вы же всегда можете ее утешить, если уж вам так жалко ее…, отправляйтесь к ней прямо сейчас, что же вы медлите?" Он ничего ей не ответил; а хорошо поев, молча взял свою газету и углубился в изучение рекламной части, поскольку с тех пор, как начали печатать рекламные объявления о предстоящих борцовских схватках женщин, эта часть газеты стала для него наиболее важной. Но справедливая бухгалтерия его души требовала, чтобы госпожа Хентьен также получила возможность заработать на этом мероприятии: разве у нее меньше прав, чем у Илоны, которая позволяла себе даже пренебрегать тем, что кто-то делает для нее доброе дело? Его взгляд зацепился за объявление о винном аукционе в Санкт-Гоаре, и он поинтересовался, откуда матушка Хентьен получает свое вино. Она назвала одного кельнского виноторговца; Эш презрительно поморщил нос: "Вы, значит, отдаете свои денежки ему на съедение! Ну почему вы не обратились за советом ко мне? Я не буду утверждать, что все поступают так, как в гадючнике моего незапятнанного господина Нентвига, но могу поспорить, что вы очень много переплачиваете". Она изобразила на лице обиженную мину: кому-кому, а одинокой слабой женщине приходится со многим мириться. Он предложил ей свои услуги: съездить в Санкт-Гоар и закупить вино для ее хозяйства. "Жалко накладных расходов", — нерешительно проговорила она. Эш загорелся своей идеей: накладные расходы без проблем закладываются в цену, а если качество вина будет соответствующим, то можно смешать его с более дешевыми сортами; в этом уж он разбирается. Дело в конечном итоге не в накладных расходах; вылазка вверх по течению Рейна — в голову ему пришла идиотская тарабарщина Лоберга о радости общения с природой — это же всегда удовольствие, а накладные расходы она может возместить ему тогда, когда ее забегаловка будет работать с действительной прибылью. "И вы наверняка прихватите с собой свою чешку?" — недоверчивым тоном поинтересовалась матушка Хентьен, Эта мысль показалась ему довольно заманчивой; но он громко и с негодованием отверг ее; матушка Хентьен может сама убедиться, что это не так, и поехать с ним, тем более, что совсем недавно она говорила о своем намерении как-нибудь выбраться на природу и отдохнуть. "А тут — сочетание приятного с полезным", — возбужденно добавил он. Она заглянула ему в лицо, взгляд отметил желтовато-коричневый цвет кожи, она решительно отпрянула от него: "А кого прикажете оставить на хозяйстве?.. Нет, ничего не получится". Ах да, он не придавал этому такого значения; к тому же его финансовые возможности сейчас не позволят совершить эту поездку вдвоем, и Эш не стал больше распространяться на эту тему, что вернуло к нему доверие матушки Хентьен.
