— Что ты тут делаешь? — спросил Ален у Стюарта.
— Пришел поужинать.
— Мог бы и позвонить.
— Я не хотел, чтобы ты неожиданно отправился на уик-энд в Уимблдон. Кроме того, нам уже пришлось приложить силу, чтобы проникнуть за твою дверь, не правда ли, Синеситта? Кстати, вот Синеситта, моя невеста, мать моего ребенка.
— У тебя есть ребенок?
— Будет. Тебя это удивляет?
— Я поражен.
Стюарт, несносный со своими насмешками, бессмысленно продолжая упорствовать, повернулся к моей сестре.
— Он поражен. Хотя на то нет причин. Эти банкиры из Сити — ничтожные людишки.
— Мадмуазель, — спросил Ален, показывая на Стюарта, — кем бы вы ни были и что бы ни делали до того, как войти в мой дом, ответьте прямо на мой вопрос: вы собираетесь иметь ребенка от этого человека?
— Да, — ответила Синеситта.
— Вы ударились головой, бедняжка. Вы не имеете ни малейшего представления, в какое осиное гнездо сунулись. Пройдемте в мой кабинет. Ты позволишь? — обратился он к Стюарту.
— После такого приема разве я могу тебе отказать?
Ален Коллен властно взял мою сестру за руку. Она стала вырываться.
— Не понимаю, зачем мне идти с вами в кабинет? Я не ищу работу.
— Могу поспорить, что вы уже потеряли голову из-за моего брата!
— Так точно! — подтвердил Стюарт.
— Я уволилась из «Прентан» Османна по собственному желанию, — заявила моя сестра.
— Скоро, — заметил Ален Коллен, — у вас не будет желаний, ничего не будет, кроме живота. Идемте, не стесняйтесь!
Стюарт, ухмыляясь, сел на место брата напротив Этесса. Он поставил локти на стол и в два счета доел кусок паштета, к которому Ален едва прикоснулся. Справа от него сидела высокая блондинка с короткими волосами и таким количеством морщин на лице, что у людей, находящихся с ней за одним столом, возникало искушение пересчитать их. Стюарт спросил у нее, где Эрлебом.
— Она говорит по телефону, — ответила женщина.
Потом украдкой взглянула на маленькие золотые часики, украшенные бриллиантами, и добавила с мягкой, неуловимой и меланхоличной иронией женщины, которая тоже много звонит по телефону:
— Вот уже двадцать семь минут.
— Итак, вы решились? — настойчиво переспросил Ален Коллен, пытаясь снова схватить мою сестру за запястье, но она продолжала вырываться.
— Давай, — сказал Стюарт Синеситте, — иди, раз он так настаивает. Спенсер, выпить!
Робер Этесс с поблескивающими глазами за слишком большими для него очками — на книжке «Франс-Луазир» на нем были маленькие очки, поэтому моя сестра подумала, что они в починке — встал, заявив, что тоже должен позвонить, и Стюарт очутился один между морщинистой женщиной и белолицей подружкой Этесса с волосами цвета соломы.
— Здорово! — воскликнул он. — Обожаю женскую компанию.
Синеситта засмеялась, увидев его таким воинственным и непринужденным в этом светском обществе, в котором он потерпел полный крах, явившийся естественным итогом всего его существования. Она пошла за Аленом в кабинет, хотя сразу поняла, что тот пытается ее поцеловать и это без труда ему удастся.
— Чем вы так тяжко провинились, что об этом нельзя говорить за столом? — игриво спросила подруга Робера Этесса, словно девочка, привыкшая к невинным, дружеским, оживленным разговорам в Фонтвейе, Гордах, а также в красивых поместьях Гатине.
Ничего не ответив, Стюарт схватил то, что, без сомнения, было тарелкой с паштетом Кармен Эрлебом, и поставил ее на пустую тарелку Алена Коллена. Подруга Робера Этесса, чуть не потеряв дар речи, все-таки предположила, что актриса, когда вернется, возможно, захочет это съесть. На что Стюарт с полным ртом возразил, что актриса, вполне вероятно, никогда не вернется — замечание, погрузившее молодую женщину в задумчивость, из которой ее вывел вернувшийся за стол Этесс. Они зашептались и, смерив Стюарта боязливыми и возмущенными взглядами, встали и вышли из комнаты без малейшего объяснения, видимо, считая, что иначе Стюарт силой вынудит их остаться за столом.
— Можно спросить, — обратился Стюарт к своей морщинистой соседке, — почему вы не ушли?
— Я ухожу.
Она встала и исчезла в свою очередь. Стюарт опустошил все тарелки и все стаканы, очевидно, посчитав, что прислуга решила ничего не подавать до нового распоряжения Алена Коллена, а это распоряжение вряд ли поступит. Хрустя последним куском хлеба, Стюарт подумал, что в этом мире все его бросили. Он стоял посреди своего жизненного пути, как Эдип с выколотыми глазами, найдя в Синеситте Брабан коварную Антигону и понимая, что она приведет его к смерти, если сама она и не есть смерть. Именно по этой причине, подумал он с яростью, она так любезничала с ним. Стюарт верил, что женщины, которых он убил, были самой смертью. Ему нужно было, если он хотел жить. — а он этого хотел, так как если не жить, то как посещать рестораны? — покинуть этот дом, этот город, эту страну. Он должен был ускользнуть от Синеситты, державшей его в плену своих ласк, как французское правосудие — «французское беззаконие», написал Бенито в книге «Ад мне лжет» — держало его в тюрьме. Любовь — единственная стена, которую женщины умеют строить, чтобы удержать мужчин, а деньги — всего лишь изгородь, которую мужчины легко преодолевают. Что касается моей сестры, то она умудрилась воздвигнуть свою стену из бетона. Стюарт поднялся в тот момент, когда вошла Эрлебом. На ней было короткое фиолетовое вечернее платье с черными рукавами с буфами и поясом, инкрустированным разноцветными камешками.
— Где мой паштет? — спросила актриса.
— Я его съел, — сказал Стюарт. — Я был голоден.
— Я тоже голодна.
— Вы разговаривали по телефону, а я был здесь. Мне повезло.
— Я разговаривала с самого начала обеда, и это была моя тарелка, а не ваша.
— Если бы я мог предвидеть, что вы так расстроитесь, то не притронулся бы к вашему паштету. Просто я решил, что вы уже достаточно съели его в своей жизни, а я — нет.
В какую-то долю секунды Стюарт хотел сказать, что провел семь тысяч пятьсот пять дней в тюрьме, где не подают паштет даже в праздник святого Сильвестра, но не сказал. Он, как все сумасшедшие, очень тщательно готовил свои провокации. «Сумасшедшие осторожны. Именно поэтому они и стали сумасшедшими» (Бенито в третьем и последнем интервью «Ла Стампе» за несколько недель до своего исчезновения).
— Что вы знаете обо мне, о моей жизни? — воскликнула актриса.
— Поскольку паштет имеет для вас такое значение, — произнес Коллен безмятежным тоном фаталиста, хотя уже и начал ощущать любовное волнение, — пойдемте в «Гаврош» и съедим по кило.
Он чувствовал в заднем кармане своих новых брюк две тысячи фунтов в новых купюрах, которые дала ему Синеситта утром.
— Вы бывали в «Гавроше»? — удивилась Эрлебом. — Это любимый ресторан моего жениха.
— У вас есть жених?
— Нет. Может, лучше пойти в «Бержер Кинг» на Лейстер-сквер?
— Там вас все узнают.
— Англичане меня не знают, а французы забыли.
— Почему вы так говорите?
— Просто жалуюсь.
— Вы хотите, чтобы я вас пожалел?
— Вы не собираетесь жалеть меня, толстая свинья!
Она расхохоталась и взяла со своего стула сумочку, чтобы проверить, не стянул ли у нее Робер Этесс все наличные деньги и кредитные карточки. Потом заявила, что возвращается в Челси, в свою ужасную квартиру. Стюарт спросил, нельзя ли ему ее проводить.
— Вы декоратор?
— Нет, советник на предприятии. Мое имя Стюарт.
— Стеворт?
— Нет, Стюарт.
— Так вот, Стюарт, проводите меня до выхода, а там посмотрим.
Спускаясь по лестнице, Стюарт сказал, что видел все ее фильмы. Актриса достала из сумочки темные очки в синей оправе и нацепила их на нос.
— Это для того, чтобы вы меня не узнали, Стеворт.
В лондонской ночи лицо Эрлебом необыкновенно сияло, словно у нее был собственный осветитель, взобравшийся на одно из зданий в Мэйфере, чтобы постоянно освещать ее с помощью прожектора.
— Вы желаете взять такси? — спросила она Коллена.
— Я? Один?
— Нет, вы желаете, чтобы мы взяли такси вместе? Впрочем, не понимаю, почему я об этом спрашиваю. Кажется, я схожу с ума. Прощайте, месье. Приятных снов!
— Подождите, Кармен!
— Что, Стеворт?
— Если вы желаете пройтись пешком до Челси, я буду счастлив проводить вас.
— Зачем вам надо меня провожать?
— Потому что я вами восхищаюсь.
Она улыбнулась и решительно устремилась чеканным шагом по Керзон-стрит, а за ней — оробевший, добродушный и покачивающийся Коллен, на душе которого заскребли кошки при воспоминании о Синеситте. Она, конечно же, встревожилась из-за его отсутствия, а он встревожился из-за нее; и это показалось ему дополнительным подтверждением того, что она захватила его ум, завладела сердцем, посадила в клетку душу, чтобы, дрожа от возбуждения в ожидании первого приза, принести их Богу Смерти или Небытия. Он должен отделаться от нее, если хочет остаться живым; и Эрлебом, видимо, появилась на его пути, чтобы помочь избавиться от этого балласта в наиболее подходящих условиях и даже с примесью розыгрыша и волшебства.
