Проел в красной шапочке дырку и после обеда тут же оцепенел. Живой? Живой. Муха безбоязненно села на липкую тюбетейку. Тоже жива.
Вспоминаешь: и лось с какой-то пользой для организма поедает эти грибы…
Лесное воскресенье обязательно что-нибудь дарит идущему. Вот глухой прудик, оставшийся от селенья. Укрытый ветлами, заросший по берегам бурьяном и кустарником, он служит тайной столовой для уток. Удается, оставив рюкзак, доползти незамеченным к самой воде.
Утки, как утюжки, гладят покрытую ряской воду, чистят перья, ныряют вниз головой, оставив на поверхности только гузку. Греется на пенечке ужак, ходит у кромки воды трясогузка.
Стрекоза-коромысло задумалась на прогретой солнцем коричневой свечке рогоза. Никто никому не мешает. У каждого свое дело, свои заботы… Сеанс наблюдения прерывает сорока. Заметив сверху присутствие человека, она истошно стрекочет. Утки, спугнув трясогузку, с паническим кряканьем круто взмывают кверху.
Ужачок шмыгнул в травы. И рядом в чаще кто-то большой, невидимый сорвался с места — треск сучьев, топот. Кабаны. А может быть, лось, дневавший тут в крепях возле воды.
Полуденный костерок тягой теплого воздуха меж стволами берез привлекает комариную стайку. Никакого стремления испить твоей крови, прилетели только погреться — не страшась дыма, толкутся возле костра. А парочка ос не прочь пообедать — атакуют нанизанные на прутик кружки колбасы. Все замечающий ворон пролетает над лесом низко — слышен скрип перьев. Он появится тут на кострище попозже — поискать, не осталось ли что из еды.
Пропахший дымом рюкзак полегчал. Чай из термоса веселит ноги. Но внимание к вечеру притупляется. Не проглядеть бы тропку, ведущую на опушку. Э-э, кто-то и до тебя думал о том же — у еле заметного поворота воткнут ореховый посошок, на нем наколота лиловая сыроежка и листик бумаги: «Миша, мы свернули сюда». Грибники… Нынешней осенью лес дарил грибникам сыроежки, грузди и невиданно много опят. Опята несли в корзинах, в лукошках, в мешках, как сено…
На опушке, как всегда, остановка — оглядеться после елового сумрака, походить возле болотца, последить, как над синим гребешком леса взлетают, мигая рубиновым огоньком, самолеты. На этот раз все поле вблизи опушки заполонили скворцы. Ржаная стерня как маком посыпана. Хлопок в ладоши — и птицы шевелящейся сетью заполоняют полнеба. Идут ли тут, на опушке, сборы в дорогу, либо это транзитная стая с севера села кормиться.
Прохладно. Лучи заходящего солнца играют в желтых верхушках берез. Внизу — сумрак, и в нем в глаза вдруг бросается желтый махровый, запоздавший цветок подсолнуха. Обронил кто-то семечко на опушке, и то, чему надо было отцвести летом, пополняет теперь желтизной осень. В цветке подсолнуха последнее свое прибежище отыскал шмель. От дыхания человека обладатель черной бархатной одежонки оживает, издает крыльями гул. Но нет, холодно.
Замирает посланец лета в летнем цветке.
Вечерней молитвой в бурьянах на опушке звучит погремушка кузнечика. Нехитрая песня заставляет остановиться и слушать. Осень уже повсюду развесила желтые флаги. Уже день отдал ночи пять с половиной часов. Уже никто не поет. А этот герой не сдается…
В автобус, идущий к Москве, садимся вдвоем со старушкой. К остановке из леса она семенила, как мышка, отягощенная ношей — корзиной грибов. Убаюканные движением, пассажиры «Икаруса» дремлют, молча о чем-то думают.
Кто-то старушке уступил место, обратил внимание на корзину с грибами. И старушка вдруг из отдельной сумочки достала громадный, величиной с детскую голову, боровик:
— Во! И не червивый!
И все вдруг проснулись, ожили в автобусе, заговорили, как будто старушка нашла в воскресном лесу золотой самородок. Все просят еще показать, охают, цокают языками. И пошли по «Икарусу» разговоры о солке, о сушке грибов, воспоминанья о богатых грибных годах, всякие случаи, были и небылицы.
На какой-то остановке освободилось место. Сев рядом с виновницей оживления, я увидел: украдкой, краем платка старушка смахнула слезу. Заметив вопросительный взгляд, она улыбнулась, обнажив единственный зуб:
— Нет, нет, ничего. Просто хороший день. И я — на ногах. И не устала. И много всего увидела. В мои годы такой день — как гостинец судьбы…
Мы вполне поняли друг друга и замолчали.
Автобус полон был говором о грибах, о садовых участках, о закатившемся лете, о том, что время не идет, а летит. Обычные разговоры, давно уловленные поэтом: «Потянуло, потянуло холодком осенних песен…»
Фото автора. 15 октября 1988 г.
(Окно в природу)
Восемьдесят процентов всей информации из окружающего мира мы получаем с помощью зрения. Но все ли мы видим? Кто пытался хотя бы в бинокль глянуть погожей ночью на небо, знает, насколько богаче становится звездный мир. Похожее открытие мы делаем, заглянув в микроскоп. Знакомый энтомолог, помахав однажды при мне сачком над поляной, показал щепотку какого-то мусора, а через час пригласил к микроскопу, и я не мог оторвать от него глаз. Десятки крошечных существ, оцепеневшие от эфира, можно было разглядеть в мельчайших подробностях. Едва видимые простые глазом козявки, мошки, жучки демонстрировали свои нежные разных цветов одежды, бронированные доспехи, сверкающие, как драгоценности, глазки, а главное, множество удивительных инструментов, помогающих им добывать пищу и защищаться. Чего только там не было! Щетки, гибкие трубочки, мощные зубы, щипцы, кусачки, антенны, скребки, мохнатые лапки.
Изменяя кратность увеличения, можно было подробнее разглядеть в отдельности каждый орган — чешуйка на крыльях бабочки превращалась в глыбу, напоминавшую черепицу, гладкое тельце какого-то червеца делалось бородавчатым. Сложное цепляющее устройство обнаруживалось на лапках мухи, острое комариное шильце поражало своим совершенством.
И было все необычайно красиво! Хитиновая броня у жучка отливала плотной внушительной синевой, другой жучок казался крошечной металлической брошкой, драгоценным металлом сверкали глаза златоглазки. Увеличитель был бинокулярным, и все виделось выпукло, емко и выразительно. Таков мир жизни, скрытый от обычного нашего взгляда.
Здесь вы видите две фотографии из этого мира. Что это?.. На первом снимке мы видим срез дерева (сосны, увеличение — в 900 раз). Это наглядное подтверждение того, что мы слышали ранее: «Тончайшими каналами-капиллярами растение гонит жизненные соки вверх». А на второй фотографии — глаз, фасетчатый глаз муравья. Мы видим фасетки, видим похожие на кинжалы ресницы, предохраняющие от повреждения сложный зрительный аппарат.
Мир природы громаден. И многое в нем от нас скрыто. Не упустите возможность хотя бы раз в жизни заглянуть в микроскоп, заглянуть в телескоп.
Фото из архива В. Пескова. 5 ноября 1988 г.
(Окно в природу)
Орланы редки — в Англии вблизи обнаруженного гнезда поставили стражу, дабы не было беспокойства орланам. Бакланы же очень распространенные птицы, местами численность их сокращается при помощи ружей.
В низовьях Волги, в местах, где дельта сменяется мелководьями Каспия, бакланов многие тысячи. Утром они улетают на взморье кормиться и не очень заметны. Зато вечером видишь один косяк за другим. Сверху птицам видны рукава дельты, и бакланы безошибочно находят места ночевок. В опушенных ивами водных коридорах их скапливается так много, что моторные лодки должны сбавлять скорость, иначе можно столкнуться с взлетевшей тяжелой птицей.
Ночуют бакланы на ветках, в зеленых тоннелях стоит характерный запах птичьего мира. Деревья побелены пометом и местами засохли. На голых сучьях бакланы особенно любят сидеть, выделяясь на вечерней заре живописными силуэтами.
Полет у баклана благодаря жесткому оперению тоже какой-то жесткий — мах-мах-мах — кажется, птицы смертельно устали. Но они летят и летят, вытянувшись веревочкой, — передний снизился, и вся веревочка изогнулась, вверх приподнялся — веревочка тянется вверх. Летят над морем вечером гуси, утки, чайки, вороны, но больше всех монашески черных бакланов.
К ночи волжская дельта поглощает десятки тысяч ныряльщиков-рыболовов.
Баклан неуклюж на ровной земле. Его весла-ноги приспособлены к лазанию по ветвям. Летун он выносливый, способный к дальним кочевьям по рекам и вдоль морских побережий.
Но стихия его — вода. По способности нырнуть глубоко и долго оставаться под водой из птиц его превосходят, пожалуй, только пингвины и змеешейки. Ныряет баклан, конечно, не со спортивными целями, хотя игра в воде доставляет птицам заметное удовольствие. Баклан — рыболов. Веретенообразное тело, перепончатые лапы и снабженный крючком на конце мощный клюв делают птицу превосходной добытчицей рыбы.
