Вот только сейчас она не стала отворачиваться.
«Ну точно, пробивает!» — уверился Иван.
Он с интересом ждал, что она скажет.
И она произнесла:
— Красиво... Дорого стоит?
— Не знаю. Это подарок.
— О-о!.. Твоя жена, наверное, очень тебя любит... Вон как балует... Подарок на свадьбу или так, за красивые глаза?
Мишка внезапно отпустил руку Варвары. Она покачнулась, чуть не упала и захохотала.
Тут Иван был с ней солидарен. Юмор — верное средство, выручающее в любых ситуациях. Только от ее смеха возникло ощущение, какое бывает, когда нечаянно скребанешь вилкой по зубам.
В эту ночь он долго не мог уснуть. Снова и снова, вдавив лицо в подушку, вдыхал запах солнца, неразделимо смешанный с запахом своей кожи. Это отгоняло сон, вызывая желание сжать угол подушки под ладонью с такой силой, чтобы явственно послышался тихий невольный стон, как если бы вместо куска набитой пухом материи в его руке было чье-то живое и теплое плечо, точно так же пахнущее солнцем и человеческой кожей.
В ушах все еще шумело море, а перед глазами стояла Варвара. Ему не давали покоя, терзали, мешая спокойно уснуть, те противоречия, которые он в ней замечал. В принципе, в ней все было одним сплошным противоречием. Во-первых, она совсем не походила на тот образ маленькой хозяйской племянницы, которую он помнил и ожидал увидеть. Во-вторых, внешность девочки-подростка временами поразительно не соответствовала взгляду и жестам умной и тонкой женщины, много пережившей и умеющей прощать. И наконец, в-третьих, ее беззаботный, легкий тон как-то не вязался с напряженными позами и слишком уж веселым смехом.
А Мишка, снова погрузившийся в себя, лелеющий свою меланхолию, замечал ли он это? Понимал ли он, что эта морская принцесса, эта статуэтка из светлой меди, такая звонкая и блестящая, знающая себе цену, излучающая временами то радость жизни и уверенность в себе, то некоторую разочарованность, была в то же время, при более внимательном взгляде, все той же смущенной, нежной девочкой, которую Иван когда-то, в другой жизни, а может, во сне, учил целоваться, небрежно снисходя до ее неумелых, но страстных и от этого еще более волнующих попыток обрести в себе женщину? Помог ли он ей в этом? Наверное, да, если учесть, какой она стала... Только почему обязательно он? Да мало ли было у нее учителей?
А Мишку это как будто совсем не интересовало. Он этого даже не замечал. Точнее, не хотел замечать, по нескольку раз на дню упираясь куда-то тем невидящим взглядом, который появлялся у него в Москве в моменты сильной тоски. Но если там этот взгляд возникал у него невольно, вызванный тяжелым состоянием души, то здесь все было наоборот! Он вдруг отворачивался, опускал голову, поднимал глаза, делал расплывчатый взгляд, какой советуют делать, чтобы увидеть объемную картинку... И эта поза и этот взгляд неизменно возвращали его в уже привычное состояние тупой, отчаянной муки — он, черт возьми, наслаждался этим занятием и злился, если его случайно или же намеренно отвлекали от него Иван или Варвара!
...И все же, когда их взгляды встречались, происходило нечто. Нечто, не поддающееся описанию и уже миллионы раз описанное. Нечто, называющееся взаимным притяжением. Или влечением. Или страстью. Или любовью. Или основным инстинктом. Не знаю, как это называется — словом, «нечто», заставляющее мужчину и женщину неосознанно стремиться друг к другу, несмотря на все объективные и субъективные причины, по которым им этого делать не следует. Как только Иван в первый раз увидел, а может, почувствовал тот мини-взрыв, произошедший в момент, когда Варвара обернулась и увидела на пороге комнаты Михаила Горелова, он уже понял, что здесь не обойдется без маленькой любовной истории. Просто не может обойтись. Все его дальнейшие наблюдения лишь подтверждали эту догадку.
...Да, заснуть ему не удавалось. Ко всему прочему, во рту вдруг возник чужеродный кисловатый привкус, непривычный и пугающий. Привкус воды из источника...
«Опа! О-о-п-п-а!! Да неужели?! Ладно... Что ж... Подумаем об этом».
И он собрался обстоятельно и серьезно подумать об этом. Но очевидно, его подсознание лучше, быстрее его самого почувствовало опасность, которую он не видел замыленным глазом. И милостиво позволило еще какое-то время оставаться в счастливом неведении.
«Ну-ка, ну-ка, подумаем об этом...» — деловито настроился он.
И уснул.
Проснулся он поздно, с приятным, волнующим ощущением длинного, праздного дня впереди, и еще с полчаса позволил себе поваляться, с кайфом выходя из промежуточного полусонного состояния, где-то на грани бодрствования и сладкой дремы.
Когда он, наконец, появился в комнате с секретером, в доме стояла умиротворяющая тишина. Солнце изо всей силы стремилось разогнать зашторенный полумрак, находя себе лазейки в местами траченной молью плотной ткани бордовых занавесок.
Он медленно прошелся по комнате, с вниманием разглядывая заинтересовавшие его предметы, трогая гладкие перламутровые пачки фарфоровых балеринок и чувствуя, что снова находится где-то на пути в сказку, а может быть, в детство. Никто ему не мешал в этих сентиментальных поисках. Он был один и, остановившись у старого секретера, с упоением шуршал страницами знакомых книг, которые тоже пахли детством. Немного удушливо, приторно-сладко... Марк Твен, Дюма, Бажов, Тургенев. Раскрыв на середине томик Сэлинджера, он вдруг зачитался «Над пропастью во ржи»...
На кухне что-то тихо звякнуло. Иван очнулся и, убирая книгу на место, уже точно знал, что так сжимается в желудке — просто здоровый аппетит, приятное чувство голода, который скоро будет утолен.
Задержавшись на минуту у приоткрытой двери в кухню, он уловил обрывок разговора.
— ...Просто нормальный отдых... Да, я тоже тебя люблю... — был конец Мишкиной фразы.
Вздохнув, Иван вышел из комнаты, решив подождать его на балконе.
...Нагретая солнцем, ее щека порозовела, налилась молодой кровью, как наливались желтым соком те персики, которые она так сладостно и равнодушно поглощала каждое утро, как будто выполняя необременительную, но необходимую работу, — насыщалась, напитывалась витаминами на всю предстоящую ледяную, дождливую зиму.
Он машинально отметил, какой пленительно округлой и твердой была линия ее подбородка. Он попытался вспомнить, восхищало ли его это раньше. И воспоминание пришло, но несколько другое. Эта нагретая солнцем розовая щека...
Он вдруг отчетливо вспомнил свои ощущения, когда-то так удивившие его. Помнится, в такой же, нет, в еще более знойный день он вот так же смотрел на нее, когда она пыталась читать, устроившись на балконе. Тогда он осторожно погладил ее щеку. Она была очень горячей, даже по сравнению с его теплой рукой. Когда же он прикоснулся к ее коже губами, его поразило одно странное обстоятельство: щека была прохладной. В тот момент он не задумался над этим, а только зафиксировал в памяти ощущение. Когда же потом пришлось опять столкнуться со столь удивительным фактом, Ивана позабавило открытие, что губы его, оказывается, бывали столь горячи, что ее горящая щека способна была подарить им прохладу. С тех пор ему стало нравиться покрывать ее лицо быстрыми, требующими поцелуями; она ничего не понимала и смеялась, уворачиваясь, а когда ей это надоедало — прекращала все одним бесстыдным поцелуем в губы.
Ресницы ее были опущены, и тень от них лежала на щеке так спокойно, даже не подрагивая... Казалось, она никогда больше не собирается открывать глаза.
Порыв был неожиданным и сильным — навязчивое желание проверить, повторится ли это ощущение теперь, или оно так же безвозвратно ушло, как и его юность? Почему-то это показалось чрезвычайно важным. Сердце резко скакнуло вверх-вниз при мысли о том, что ничего не получится... Но через секунду он уже знал, что все повторится. И все повторилось — горячая щека горячее руки, горячие губы горячее щеки...
Только вот Варвара — она опять повела себя не так, как он ожидал.
Вместо того чтобы смеяться и уворачиваться, смешно мотая головой и морща загорелый веснушчатый нос... Он бы подумал — «никакой реакции», если бы не почувствовал, как застыла в напряжении ее шея. Это, естественно, не послужило поводом для прекращения эксперимента. Скорее наоборот. Еще одно осторожное прикосновение губ к коже. Никакой реакции. Глаза по-прежнему закрыты. Еще одно...
Этот поцелуй никто не назвал бы сладким. Солоноватый яд желания, быстро наполнивший ему рот, не был для нее опасен. Он безнадежно терял свою отравляющую силу, разбавленный патокой горькой нежности, тихо струящейся с ее губ.
Был обычный будний день в конце сезона, и в парке, кроме них, не было никого, если не считать нескольких молодых мам, полусонно бродящих с колясками по узким аллеям, прячущимся между кедрами и кипарисами, да пары отдыхающих старичков, прильнувших друг к другу на одной из согретых солнцем живописных скамеек.
