— Ну, ты уж слишком! При чем здесь революция и все такое? — спросил Валька.
— А при том, что для того ее и совершили, чтобы волчьих отношений между людьми не было. Ясно? Все — товарищи. А Глеб твой хлеб присвоил. Он — товарищ? «Революция и все такое», — повторил Антон. — Ты думаешь, это в тысяча девятьсот семнадцатом году произошло, а к тебе никакого отношения не имеет? Имеет! Володька-пастушонок — вот кто будет настоящим человеком. Университетов не кончал, об истмате-диамате и не слыхивал, а когда увидел, что люди нуждаются больше него, сам пришел на помощь. Кстати, вот что! Я боюсь, как бы ему в конце концов папаша мозги своим нытьем не задурил. Надо Володьке доказать, что люди — настоящие, что они братья! Пусть в этом убеждении и развивается, понятно?
— Понятно, — несколько огорошенно ответил Валька.
— Мы ему на память оставим хороший подарок, — категорически предложил Антон. — И не дешевку какую-нибудь, а действительно вещь.
— Хм, да, а деньги?
— Деньги? А вот Женька получил сейчас тридцать рублей, так мы из них за двадцать пять школьную форму купим, — я видел, когда ездил в Ряйселе.
Лицо Валентина, как ясный экран, комически отобразило многокрасочную гамму чувств, связанных с известием о получении денег и тут же об их утрате…
— В общем, так, — сурово заключил Антон, — мы уже не дети и отвечаем за все вокруг. Подлость будем карать, а хороших людей поддерживать. А что без жратвы опять придется сидеть, так нам привычно.
— Я согласен с тобой, — сказал Кирилл. — И что Володьке мы форму купим, это очень хорошо. Но совсем неверно, что физическая сила — главный аргумент в борьбе с подлецами. А перевоспитание?
— А разве я так сказал: «только физическая сила»?
— Глеба ведь хочешь принудить. А он наш тренер.
— Ты согласен, что зло надо искоренять?
— С этим согласен.
— Тогда слушай. Истина всегда конкретна. Случаи все бывают разные. Если необходимо — надо жаловаться, если необходимо — убеждать, если необходимо — ругаться. А здесь — я имею в виду этот конкретный случай — надо применить насилие.
— Почему? — упрямо спросил Кирилл.
— А потому, что наказание будет сочетаться с учебой. А учиться — так учиться по-настоящему. Для этого мы сюда и приехали. Корженевич сам предложил нам провести практическое занятие. Так не девочек же умыкать! Если мы сумеем «снять» Корженевича, тогда, значит, по-настоящему научились работать, значит, не зря здесь время тратим. Вот это будет проверка! А не сумеем его «снять», грош цена нашей подготовке. Ну?
— Подожди. Дай подумать.
— Думай. А мы пока будем голосовать. Кто за насильственное изъятие хлеба? Пильщиков?
— «За». Руками и ногами. И форму купить.
— Смородинцев?
— Изъять! Беретик обязательно с блямбой.
— Ярыгин?
— Все это правильно, конечно…
— «За» или «против»?
— «За».
— Инылькан?
— «За». Только хорошенько потренироваться.
— Я тоже «за». Пиши в протокол: принято единогласно. Теперь обедать. Технические детали — позже.
Без четверти пять Ярыгин, смотревший на дорогу, крикнул:
— Корженевич идет!
— Что в руках?
— Ничего.
Самбисты кисло и в то же время многозначительно переглянулись: трижды рискованная, неприятная операция приблизилась вплотную и стала неотвратимой…
Урок прошел, как обычно. В конце его Глеб с охотой и удовольствием по просьбе Антона, ясно смотревшего на него, уточнил некоторые детали снятия часового и, снисходительно хохотнув, спросил:
— Так что же, проведем практическое занятие, а? И самим хорошо, и девушки довольны будут. А? Ха-ха-ха! А что это вы сегодня такие молчаливые? — уловил он нечто необычное в поведении своих подчиненных.
— Вот если бы у нас был хлебушек, тогда бы и веселились, — дерзко ответил ему Женька.
Глеб внимательно посмотрел на него, ничего не ответил и вскоре ушел.
Совет министров в совершенно секретном порядке тотчас же приступил к детальному обсуждению предстоящей кампании. Министр обороны выдвинул в качестве ее основы снятие из засады. Когда Глеб вечером выйдет из дому, тогда его и снять.
— А выйдет ли? — выразил сомнение министр по делам искусств.
— Обязательно выйдет, — сказал министр просвещения. — Он каждый вечер делает перед сном пробежку, три километра легким шагом. Я один раз с ним бегал.
— А где же он бегает?
— Сначала по той дороге, по которой мы первый раз шли, затем сворачивает в лес, а потом опять возвращается на дорогу тою же тропинкой.
— Здорово, — выразил удовлетворение премьер-министр. — Во сколько он бежит?
— Около десяти.
— Ясно. Еще три часа.
После ужина, почти не отдохнув, приступили к тренировке. Выбрали подходящую тропу. Каждый по очереди бегал за Корженевича, остальные пробовали себя на разных ролях. Через час вариант был отработан безупречно. Уже смеркалось, когда они выступили. В лесу было сыро и прохладно, черные деревья стояли неподвижно, загадочно темнели пни и камни. Самбисты двигались цепочкой. Валентин нес мешок и веревку. Кирилл тащил длинную жердину. На душе было тревожно. Каждому приходила в голову мысль: а может, оставить это дело? Но быстрые ноги легко несли их вперед. Вдруг недалеко от перекрестка, где тропа выходила на дорогу, Кирилл резко остановился и тихо, но уверенно сказал:
— Стой! Тише!
— Чего ты? — громко спросил Женька. — Далеко еще.
— Назад! — скомандовал Кирилл, вслушиваясь в темноту.
— Назад, ребята, — тихо повторил Антон. — Кирилл зря не скажет.
— Быстро с дороги и ложитесь! — приказал Кирилл.
Самбисты подчинились. Тишина.
— Что за шутки? — недоумевал Женька.
— Тсс. Слушай!
Через минуту все услыхали быстрые шаги. Мимо распластавшихся самбистов, чуть не задев их платьем, прошла девушка. Они узнали Полину. Еще мгновение — и она исчезла в темноте, скоро даже Кирилл перестал слышать ее шаги. Самбисты поднялись и пошли дальше, не сказав ни слова. Все с уважением поглядывали на Инылькана.
Через десять минут свернули с дороги на тропку.
— Здесь, — сказал Кирилл.
Расположились по обеим сторонам тропинки, стали ждать. Антон и Женя положили поперек нее веревку, концы которой держали в руках. Замерли. Побежали бесконечно долгие минуты. Лес жил своей жизнью. Где-то в стороне трещали сучья, кто-то ухал, шелестели вершины деревьев, по которым временами пробегал ветер. Никакой посторонний шум не примешивался к этим вековечным звукам.
— Может быть, зря ждем? — прошептал Валька.
— Терпение! Тишина! — также шепотом ответил Антон.
— Бежит! — вдруг произнес Кирилл, и сразу учащенно застучали все сердца.
— Внимание! — едва слышно сказал Антон.
Темная фигура громко и ритмично дышащего Корженевича быстро приближалась к ним. Все дальнейшее продолжалось считанные секунды. Веревка, как струна, натянулась над землей. Глеб споткнулся и, падая, успел сказать только: «О черт!» Тотчас же дюжие руки завернули его руки назад и мгновенно стянули их петлей. Сергей крепко зажал ему нос и, когда Глеб открыл рот для вдоха, с силой воткнул туда кляп. Одновременно Валька надел на голову Корженевича мешок, а Кирилл со всей своей железной силой стянул веревкой ноги пленника. Все происходило в абсолютном молчании. Глеб ничего не слышал и не мог ничего видеть. Все тело его бешено изгибалось и билось в попытках сбросить путы. К спине Глеба привязали жердину, подняли — так и понесли его лицом к земле. Он, вероятно, уже понял, что произошло и кто сыграл с ним такую шутку, и перестал извиваться. Какие мысли сменяли в его голове одна другую в этот момент, кто знает…
В полном безмолвии, по два человека с каждого конца несли самбисты на плечах прогибающуюся жердь с привязанным Глебом. Сергей шел впереди. Немного не доходя до Глебова дома, жердь поставили к дереву. Тихо подошли к дому. В комнате тускло горела керосиновая лампа. Около одного из окон стоял стол. За ним самбисты неожиданно увидели Тамару Касаткину — пловчиху. Будучи старше других студентов, она обычно держалась в стороне, глядя насмешливыми глазами пожившего человека на суетню и проделки буйной молодежи… Низко склонив голову, она медленными движениями, иногда задумываясь подолгу, зашивала куртку Глеба..
— Вот так композиция!..
Самбисты безмолвно переглянулись, энергично зажестикулировали. Затем, согласно кивнув, Антон и Женя подсадили Сергея в боковое окно, он бесшумной поступью, как призрак, проскользнул к шкафу за спиной у Тамары (бывая у Глеба, самбисты знали, где он хранит продукты) и тихонько потянул дверку. Ребята увидели, как Касаткина, может быть от скрипа дверцы, вскинулась, посмотрела по сторонам, но потом снова опустила голову и продолжала шить. Сергей, как тень, недвижно застыл в полумраке за ее спиной. Переждав минутку, он тихо взял непочатую буханку, положил на ее место полтинник, так же неслышно прошел назад и выпал на руки друзей.
