— Здесь тоже нет! Только окно! Давайте в окно! В твой, он больше!
Я заглянул в домик, но ничего в темноте не увидел. Тогда я снял рюкзак и бросил его внутрь. Затем пролез сам и принял Ольгу. Подав нам два рюкзака, протиснулся в окно и здоровяк Виктор, успевший намокнуть больше нас всех.
Поскольку осмотреться было невозможно, пришлось пошарить руками и определить, что мы находимся в каменном домике, где вдоль двух стен имелись каменные выступы в виде лежанок, засыпанные каким-то мусором.
— Витя, зажги спичку, — попросил я.
Виктор достал из заднего кармана тренировочных брюк спички, но зажечь не смог — успели намокнуть. Чиркал, чиркал и плюнул.
— Обойдемся без огня, — сказал он. — Двое лягут на лежанки, а кто-нибудь на полу. Утром разберемся.
Надули в темноте матрацы, дело привычное, скинули какие-то палки с лежанок, и Виктор с Ольгой улеглись в своих мешках на каменных кроватях, а я, отгребя ногами коряги к стене, устроился на полу. Уснули быстро.
Проснулся я от душераздирающего крика. Так может кричать женщина в кошмарном сне. Но когда я сел в своем спальном мешке, я понял, что это не сон, кричит Ольга. На секунду у меня потемнело в глазах, затем я заметил голые ноги Ольги, исчезнувшие в окне. Повернувшись к Виктору, я увидел, что он сидит в мешке с идиотски открытым ртом. «А-а-а-а!..» — удалялся крик. Ольга бежала по дороге.
— Змея! — вдруг закричал Витя. — Ее укусила змея!
Он стал рвать на себе спальный мешок, полетели пуговицы. Виктор тоже в одних трусах прыгнул в окно, как прыгает в цирке ученая пантера в огненное кольцо. Я за ним.
Ольга убегала от нас, как мне показалось, в одной ковбойке. Уже задыхаясь, она не переставала кричать все то же свое: «А-а-а-а!»
— Оля, стой! — орал на ходу Виктор.
— Ольга! Остановись! — вторил я ему.
Догнали мы ее только тогда, когда она совсем уже обессилела, упала на большой камень.
— Оля! Оленька! Что с тобой?! — тормошил ее Виктор. — Покажи где?!
— Ой, ой, ой, — только стонала она на выдохе, не в силах вымолвить ни слова. Она даже забыла про свой костюм.
Наконец мы все отдышались.
— Оля, лапушка, что с тобой?! — держа свою жену в крепких объятиях, вопрошал Витя. — Покажи, девочка, где? Укусила? Змея?
Ольга отрицательно замотала головой.
— Да что же такое?! Где? — настаивал Виктор.
— Там, там... — слабо махнула Ольга рукой в ту сторону, откуда мы все прибежали.
— Где там? Да скажи, наконец, что случилось?
Тут Ольга посмотрела на нас с изумлением:
— Да вы что, слепые оба?
Мы в недоумении переглянулись.
— Вы что, ничего не видели?!
— Подожди, о чем ты говоришь? — ничего не понимал я.
— Пойдите поглядите, где вы спали, — проговорила Оля в совершеннейшем изнеможении. — Принеси мне шорты, — обратилась она к мужу и закрыла ковбойкой колени.
— Пойди глянь, что там такое, — сказал мне Виктор, — а я здесь с ней посижу, не хочу ее одну оставлять.
— Идите, идите оба, — раздраженно распорядилась Ольга. — Заберите вещи. Я больше туда не пойду. С меня хватит.
Вернувшись к домику, мы заглянули в окно и сначала ничего не рассмотрели со света. А когда пригляделись, то увидели сплошь покрывающие пол кости. Это были человеческие кости. Ребра, берцовые кости, лопатки, черепа... Вчера в темноте мы смахнули с каменных лежанок пару скелетов. А я ногами подгреб их в угол, чтобы не разорвали мой матрац. Кости лежали тут старые, но хорошо сохранившиеся. Среда них можно было различить обрывки кольчуг, проржавелые куски железа, возможно бывшие некогда саблями или кинжалами, и даже видна была одна мисюрка — круглый и плоский шлем, по краям которого некогда свисала кольчужная сетка — бармица.
Через несколько часов в Шатили нам рассказали легенду об Анатори. Так называлось хевсурское селение, стоявшее неподалеку, на том месте, где мы провели ночь в несколько необычном обществе. В селении возникла чума. По издавна заведенной традиции каждый заболевший сам добирался до этих старинных могильников, ложился там и дожидался своей смерти. Селение Анатори вымерло полностью и перестало существовать. Пусть это всего лишь легенда. Но вот что прочел я в книге В. В. Гурко-Кряжина «Хевсури». В 1925 году (заметьте, девятьсот двадцать пятом, а не восемьсот и не семьсот!) в Шатили свирепствовала черная оспа. Специальный отряд из врачей-добровольцев отправился из Тифлиса спасать хевсуров. Но с юга, через Главный хребет Кавказа, пробраться им не удалось. Тогда они решили попасть в Шатили с севера, из Ингушетии. Проводники-кистины довели экспедицию до того места, дальше которого им идти не полагалось, и предложили врачам спустить их со скалы, с тем чтобы дальше они добирались сами. Кистины далее идти не могли из-за кровных счетов с хевсурами. Медики на такой подвиг не отважились и вернулись обратно. В Шатили вымерла четверть жителей. Возможно, тогда, шестьдесят лет назад, и перестало существовать Анатори.
Сквозь запыленные стекла автобуса «Икарус» Владимир Савельевич Романов смотрел на пробегающие мимо небольшие деревеньки, на приземистые, ушедшие в землю избы, стоящие вдоль шоссе, и думал о том, что в автобусном туризме есть что-то безнравственное. Не раз ведь приходилось смотреть с улицы на сидящих вот так, как он теперь, людей и видеть их сонные глаза, равнодушные ко всему лица. В них улавливался оттенок некоторого пренебрежения ко всему тому, что было вне автобуса, этакая привилегированность перед людьми, живущими в неказистых домах лежащих на дороге маленьких городков. Автобусы проходили мимо их жизней, мимо их бед и радостей, устремляясь в какую-то искусственную жизнь, придуманную экскурсоводами.
Но как иначе ему, врачу, с его зарплатой попасть в Пушкиногорье, в Михайловское к Пушкину? Машины у него нет и не будет. Откуда?! Если ехать самостоятельно на поезде, то надо где-то ночевать и все равно на чем-то добираться от Пскова до Михайловского. В гостиницу тут не устроиться, она лишь для избранных. А так — удобный автобус, жилье и еда обеспечены, и стоит поездка дешево — за четыре дня всего лишь шестнадцать рублей. Платишь ведь 30 процентов стоимости путевки, остальное за счет профсоюза. А коли ехать самостоятельно, то и ста рублей не хватит. Кроме того, на экскурсию ведомство, а он работает в ведомственной поликлинике, отпускает на полтора дня. К ним присоединяются суббота и воскресенье, вот тебе и четыре. День туда, день обратно и целых два дня в Святых горах. Просто так ведь никто не отпустит. Не потому ли так охотно ехали в подобные экскурсии? Вроде как нашармачка, или, как еще говорят нынче, — на халяву. Недаром народ подобрался незнакомый, больше половины автобуса чужие, неизвестно откуда взявшиеся люди.
Связанные с работой неприятности, необходимость кому-то и зачем-то доказывать свою значимость и путем унижений приобретать на то ярлык, тяжелым грузом лежали на душе Владимира Савельевича. Он не получил первой врачебной категории, ради которой приходилось подвергаться переаттестации и даже сдавать экзамены. Не преуспел он в этой борьбе за престиж и положение. Но и избежать ее было невозможно, таков был заведенный порядок. Помимо всего, страдал Романов от стыда и унижения, причиненных ему вышедшей замуж дочерью, от ее неожиданно проявившегося вдруг эгоизма и неблагодарности.
Сидел он в предпоследнем ряду автобуса, позади, на длинном сиденье у дверей, разместилась компания девиц, одетых в яркие спортивные куртки и модные нынче штаны в клетку — «бананы». Как только автобус тронулся, они запустили магнитофон с записями «железного рока» и выключали его только тогда, когда с переднего сиденья экскурсовод начинала говорить в свой микрофон. Временами девушки повизгивали за спиной у Романова и подпевали нечистой силе, рвущейся из магнитофона.
«Я спокоен, я совершенно спокоен, — твердил про себя доктор. — Музыка мне не мешает, не раздражает. Я ее просто не слышу. Девушки очень милые. Как наивно и смешно размалевали они себе лица». Но это не помогало. Проклятый рок колотил по нервам изощрениями ударника, завыванием то ли саксофона, то ли еще какого-то неведомого Владимиру Савельевичу инструмента. Особенно невыносимы были голоса «певцов». Ему хотелось встать, обернуться к девушкам и спросить их: «Девочки, разве мама не говорила вам, что в публичном месте неприлично щелкать семечки и включать магнитофоны?» Но нетрудно предвидеть пренебрежительное фырканье девиц, выражение презрения на их раскрашенных лицах и раздавшиеся голоса: «Пусть играют! Молодежь... Имеют право!» Тем более что к девушкам в конец автобуса только что прошел единственный в «Икарусе» молодой человек, напарник шофера.
Когда автобус останавливался в каком-нибудь небольшом городке, женщины устремлялись за покупками и не возвращались до тех пор, пока не обегут все магазины — промтоварные, хозяйственные, магазины сувениров и даже мебельные. Они приносили в автобус брошки, мясорубки, кастрюли, пластмассовую посуду и даже гвозди. Сгрудившись вокруг сумок, горячо обсуждали их достоинства и цены. Стоило одной из них купить чайник, как другие тотчас отправлялись за такими чайниками. Сев уже по своим местам, они долго еще обменивались соображениями по поводу магазинов и покупок, для чего во время движения «Икаруса» пассажиркам приходилось кричать. Если не считать шоферов и самого Романова, мужчин в автобусе было всего двое.
