Верлен профессиональным взглядом - таким же, как вчера Света на итальянскую блузку - смотрел на платье, исследуя швы и покрой.
- Отвратительные нитки, похабнейший материал, - пробормотал он, - однако качество работы на удивление приемлемое, если учесть состояние ваших машинок. Вы знаете, Светлана, - продолжал он уже в кабинете таниной сестры, еще заставленном имуществом прежнего замдиректора - томами постановлений ЦК КПСС, да пожелтевшими подшивками газеты "Правда", - после вашего визита в Монреаль, когда вы сами увидите масштабы предстоящего переоборудования, я дам вам окончательный ответ. Покуда я уверен, что мы сможем здесь шить вещи не хуже итальянских - и отправлять часть из них в Канаду, а часть - на внутренний рынок, для ваших несчастных женщин.
Света просияла. По просветлевшим лицам делегации работниц было видно, что они готовы разнести радостную весть по всей фабрике, как только покинут стены кабинета. И только прежний директор, которого из вежливости пригласили на переговоры, хмурил свое мясистое, оплывшее лицо, с ненавистью глядя на молодое поколение, отбиравшее у него власть над беззащитными работницами, и с еще большей ненавистью - на седого, величавого пришельца из другого мира, где никогда не правили бесчеловечные законы коммунистической идеологии.
Вечером следующего дня красавицы-сестры, наскоро перекусив бутербродами с крепким чаем, и даже не поиграв, как обычно, на рояле, лихорадочно собирались в дорогу.
Через бывшего однокурсника, работающего в Министерстве иностранных дел и державшего порядочный пакет акций фирмы, Иван сумел добиться невозможного - в считанные часы Жуковский доставил в офис четыре новеньких малиновых паспорта с лиловыми визами на выезд. Канадские въездные визы должны были оформить с утра - приглашения от фирмы "Верлен и Рембо" действовали на сотрудников посольства в Староконюшенном переулке почти так же гипнотически, как визитная карточка Ивана Безуглова - на русские власти. В желтом конверте из плотной бумаги, полученным от Верлена перед отлетом, оказалось четыре глянцевых билета на завтрашний послеобеденный рейс КЛМ на Амстердам-Монреаль.
- Знаешь, сестричка, - Света подняла голову от утюга, которым гладила свою строгую черную юбку, - этот симпатичный Верлен далеко не так прост, как хочет казаться.
- Ты о чем? - покраснела Таня.
- О билетах, которые он нам подарил.
- Он просто щедр, - сказала Таня, сама не веря своим словам, - щедр и гостеприимен.
- Если б все было так элементарно! Во-первых, разве он не унизил Ивана? Не показал ему, что у него больше возможностей? Ведь если бы не Верлен, нам пришлось бы тесниться в крошечных креслах "Аэрофлота", сносить грубость стюардесс, обедать Бог знает чем и всю дорогу читать номера официозных газет недельной давности. Во-вторых, у Ивана, человека вежливого, теперь просто не осталось выхода - он не может не взять тебя в Монреаль, это было бы противно деловой этике. Выходит, Верлен своим подарком лишний раз подчеркнул, что хочет видеть там тебя.
- Ты что хочешь сказать? Что он влюблен в меня?
- Я этого не говорила, - лукаво улыбнулась Света.
- Не дай Бог, - искренне сказала Таня. - Знаешь, он ведь женат. У него дети и даже внуки. И кроме того... кроме того, у него есть надо мной какая-то темная, дьявольская власть... я никому не могу в этом признаться, кроме тебя... Мне кажется, он способен искалечить судьбу любой женщины. И сколько таких искалеченных судеб на его счету! Такие типы артистически умеют изображать игру страстей, они знают, что женское сердце отзывчиво, как цыганская скрипка. Но их собственные сердца при этом либо холодны с самого начала, либо прогорают стремительнее, чем березовая кора.
- И все же он красив, несмотря на свой возраст, а может быть, и благодаря ему, - мечтательно протянула Света. - Интересно, все ли миллионеры в Канаде такие же, как он - привлекательные, добрые, благородные? Погоди, что ты такое делаешь?
Укладывая чемодан, Таня в раздумьи подержала на руке стопочку своего шелкового белья - было оно лиловое, черное, алое, кружевное - и со вздохом положила ее обратно в шкаф. В чемодан попали только трусики и лифчики совсем простые, бумажные, без всяких узоров. Итальянский розовый свитер, который она носила с утра, постигла та же участь отверженного. Короче, все самое нарядное и женственное Татьяна оставляла в Москве, словно нарочно хотела казаться простушкой.
- Не хочу, - насупилась Таня. - Никому это не нужно. Ты же знаешь, что Иван даже не хотел брать меня с собой.
- Он элементарно приревновал тебя к Верлену, - с убеждением сказала младшая сестра. - Он видел, какими жадными глазами тот смотрел на тебя, и про воздушный поцелуй мне Федя успел рассказать.
- Ни к кому он меня не ревнует, - Таня чуть не плакала. - Ты так любишь это словечко - "элементарно", а жизнь гораздо сложнее. Ты бы слышала, какой выговор он мне сегодня устроил на работе. Его словно тянет ко мне - и одновременно отталкивает. Он твердит о какой-то тайне, о том, что неспособен любить - а сам держит на столе этот идиотский сценарий в претенциозном кожаном переплете. Он даже отменил сегодня две деловые встречи после обеда. И закладка перекочевала из середины сценария почти под конец. Все, сестренка, я зря открылась ему. Пусть занимается своим проклятым бизнесом, - она ожесточенно кидала в чемодан свои вещи, нимало не заботясь о том, что они могут помяться, - я лечу с вами в Монреаль, как секретарь-референт и переводчица. И если он ко мне равнодушен, если его больше притягивает эта красотка с журнальной обложки, то пусть пеняет на себя. Знаешь ли ты, почему он не хотел брать меня с собой? Знаешь? - В голосе ее звучало неподдельное негодование оскорбленной женщины. - Потому, что там сейчас Шахматова, на презентации того русско-канадского фильма, о котором говорил Верлен.
- Ну и что? - Света широко раскрыла свои голубые глаза. - Вся Москва говорит о том, что у нее роман со сценаристом Татариновым, который раньше служил у Верлена. А может быть, и с самим стариком.
- Я бы не удивилась, - Таня смотрела грустно и растерянно. - Такие хищницы, как она, гоняются в жизни только за острыми ощущениями. У них нет моральных принципов. И как Верлен хочет растоптать мое сердце, так и она хочет растоптать сердце моего Ивана.
- Вот видишь, - Света захлопала в ладоши и даже отставила утюг, - ты называешь Ивана "своим". Значит, ты его любишь, любишь, и не пытайся уговорить меня.
- Как жаль, что нет в живых мамы, - вздохнула Таня. - Вот бы с кем сейчас поговорить по душам.
Сестры горько вздохнули. Отца, космонавта-испытателя, они почти не помнили. Только его портрет в форме генерала авиации висел на самом почетном месте в гостиной. Тане было шесть лет, а Свете - всего год, когда он не вернулся с очередного задания. Космический корабль, на котором молодой генерал с двумя товарищами должен был лететь на обратную сторону Луны, взорвался сразу после старта. Убитые горем коллеги говорили, что причиной аварии было стремление космического начальства угодить партийному и запустить ракету ровно в день годовщины революции. Отца посмертно наградили коммунистическим орденом золотой звезды, а семье положили порядочную пенсию и дали ту самую квартиру, в которой сестры теперь жили вдвоем. Их мать, красавица-пианистка, так и не оправилась после гибели отца, и прошлым летом тихо угасла от болезни, которой не мог вылечить ни один врач - тоски по безвозвратно утраченному любимому человеку.
Дочерей она воспитала в таком же целомудрии, какое хранила все годы своего вдовства, отклоняя самые соблазнительные предложения руки и сердца. Они знали, что в этом безумном веке единственный способ сохранить уважение к себе - не давать ни одного поцелуя без любви, бережно и чисто дожидаясь высокого чувства, оправдывающего все на свете. Обеим хотелось, чтобы их избранники были такими же благородными, светлыми людьми, как отец, сумевший внушить матери чувство, которое она благоговейно пронесла сквозь всю свою жизнь.
- Ладно, не будем грустить, сестренка, - Таня обняла Свету за плечи и прижала ее к себе. - В конце концов, разве не сбываются сразу целый букет твоих мечтаний? Ты впервые в жизни летишь за границу. С тобой Федор, и более того, вы с ним, видимо, будете работать вместе. Тебе девятнадцать лет - и ты заместитель директора крупной фабрики.
- Даже не верится, - призналась Света. - Как ты думаешь, твой Безуглов даст нам хотя бы пару выходных, или будет гонять нас так же, как тогда тебя с Федором - в Париже?
За беседой о делах сестры не переставали собираться в дорогу. У обеих был великолепный вкус, и хотя Танина одежда была чуть моднее, чуть изысканнее, чем гардероб сестры, на стороне Светы было безусловное обаяние юности - ей, с ее почти подростковыми чертами румяного русского лица, можно было и в своем новом качестве одеваться попроще, поспортивнее, даже с легкой небрежностью. Более того, Света в глубине души понимала, что для завоевания доверия работниц на фабрике ей покуда не следует слишком выделяться из них. Но она была первоклассной швеей, и многие платья, юбки и блузки обеих сестер были изготовлены младшей. Ей достаточно было взглянуть на картинку из модного журнала - и через два-три дня почти точная копия изделия уже, бывало, красовалась на ее тоненькой, почти мальчишеской фигурке. Единственной проблемой были ткани, которые приходилось добывать самыми невероятными способами.
