– Вы знаете, мне представили вас как очень серьезную деловую женщину... – сказала Зинка.
Она не видела, как Людмила Собольская надувает щеки от важности, а может, едва сдерживая смех. И ерошит короткие волосы. От задумчивости. И покрывается нервными пятнами. Хрен знает от чего! По телефонным проводам изображение пока не передают. Это и к лучшему.
Это хорошо, что она не спросила: «А где вы рекламируете?» Да хоть на заборе! А что? Доступный и эффективный рекламоноситель. Весьма распространенное средство коммуникации. И не говорите, что реклама на вас не действует! Главное – выбрать правильный забор. И написать на нем правильные слова. Вот этим Люся, собственно, и занимается.
– А кто вам рекомендовал наше агентство? – «отстраненно» спросила Люся и подумала: «Убью. Хотя... Деньги опять же...»
Ладно, как там в песне?.. «Лечить так лечить. Летать так летать». Играть так играть.
...Так почему же надо идти работать, когда все нормальные люди собираются спать? Потому что Люся – человек творческой профессии и у нее ненорм... ненормированный рабочий день и рабочая ночь. Потому что Людмила Cобольская – почти креативный директор в рекламном агентстве «Ариадна».
Файл 3.docИменинный пирог
День рождения звезды на местном небосклоне богемной жизни приходился на начало декабря. «Стрелец» – знак натур творческих и одаренных. Ларису боги всех искусств одарили щедро.
Длинноногая и длинноволосая, Лора выглядела как кинозвезда, позировала фотографам, сыпала цитатами из прочитанных и непрочитанных книг, сама немного рисовала и пела в хоре «Тополёк». В детстве. Особо нигде не учась, она производила впечатление образованной девушки из хорошей семьи. Лариса вообще производила впечатление.
Художники стояли в очередь писать ее портрет, поэты посвящали стихи, музыканты были готовы исполнять «Аллилуйя» по первому требованию, припав на одно колено, а мужья, которых она последовательно избирала из всех перечисленных когорт, так же последовательно трепали ей нервы и рвали тонкие струны ее души. Иногда оставляя отметины.
Два-три невероятно талантливых художника, один журналист, один кандидат наук, тетя Агнесса и скрипач, который пришел со скрипкой. Такой состав с небольшими вариациями почти ежегодно собирался на церемонию награждения Ларисы ценными призами по случаю ее именин.
Гости собирались на последнем этаже высотного жилого дома в центре города. Своеобразный пентхауз со снесенной стеной между кухней и комнатой и со следами вечного ремонта был пристанищем богемы всех мастей: здесь всегда кто-нибудь обитал кроме самой хозяйки, кто-нибудь ужасно талантливый, но бездомный, кого надо приютить, временно конечно.
Маленькая квартирка была, между тем, временным пристанищем и для самой Ларисы. В ее жизни не было лишних стен, и она с легкостью порхала во времени и пространстве, убегая от обыденности туда, куда звала ее Муза. Муза иногда носила брюки и усы (попрошу не путать с тетей Агнессой) и уводила Лору в другие города, открывая новые вехи в ее фантастической, фееричной жизни.
Но вернемся. Вернемся на последний этаж. Некоторая потертость в интерьере здесь компенсировалась артистичностью обстановки, атрибутами коей было изрядное количество книг на открытых полках и картины маслом, иногда акварели и очень часто фотографии: Лора и норвежский режиссер, Лора и депутат, Лора и настоящий самурай, Лора и мэр. И у гостей блестели глаза от ощущения избранности этого общества, в которое их позвали.
Некоторые, впрочем, считали своим долгом явиться так, без церемоний. Их тоже здесь любили и представляли в лучшем свете.
Бэллу звали, и Бэлла пришла. Пришла уже «в антракте» – между салатиками, холодными закусками и обычной курицей из духовки, которая по дороге от плиты до стола звалась почему-то курицей «эстергази». Как и курица, Бэлла по паспорту именовалась несколько проще, но профессия обязывала и на сцену музыкального театра выходила не Верка Шмалова, а Бэлла Шмель.
– Нет, ну ты понимаешь, как меня ударило, если я забыла о твоем дне рождения?! – с порога возопила Бэлла, сверкая глазами, черными и влажными, как уцелевшие маслины в тарелке.
Бэлла-Белка переживала личную драму и «промочила» жилетки всем в этом городе, кто готов был ее выслушать. Таких было больше, чем она думала, и они с удовольствием смаковали подробности, от души добавляя новые краски в это живое полотно.
– Ладно-ладно, Белочка. Я на тебя не обижаюсь, честное слово! По крайней мере, за это...
Час назад Лора вызванивала подругу, недоумевая, почему на приглашение вкусно выпить и закусить та отвечает: «Я так устала... Я приду к тебе во вторник, после репетиции!» Час назад Лора бросила трубку, сказав довольно сухо, что во вторник ждать ее не будет.
Теперь же две эффектные красотки картинно расцеловались и рассредоточились в богемной гостиной, став двумя центрами внимания. Бэллка «распушила хвост», ей уже налили бокал, и она открыла свою «гастроль», громко что-то рассказывая, смеясь и жестикулируя. Она пока еще ничего не спела, но уже можно было подумать, что день рождения у нее. Где ее подарки? Курица «эстергази» не выдержала такой экспрессии и была изничтожена одномоментно.
На самом же деле, чем громче звучал Бэллкин смех, тем больше ей хотелось плакать. Но такое удовольствие она могла позволить себе только на сцене, поэтому оставалось отчаянно смеяться. Лора была слишком занята собой и тем, кто пришел со скрипкой, а вот Люсе это было очень даже заметно.
Люся знала обеих див давно, не верила сплетням, прощала им артистические заскоки и любила обеих нежно, заодно приобщая к культурной жизни города и мужа своего Лёшу. Наверное, три самодостаточные «звезданутые» дамы передрались бы давно, будь у них общая делянка, где им приходилось бы искать любви, славы и средств к существованию, но мужчин делить им до сих пор не доводилось, слава у них была разная, карманы тоже.
Стол «а-ля фуршет» приобрел, наконец, более-менее разоренный вид, и скрипач извлек из футляра скрипку. Она отогрелась с мороза и была готова концертировать и плакать. Настала очередь «Аве Мария». Для пущего эффекта погасили свет, хозяйка зажгла свечи, и стало совсем романтично. Снежинки тихо падали за окном в голубоватом отсвете фонарей. Скоро будет двадцать три ноль-ноль и соседи будут стучать по трубам центрального отопления, то есть вступят ударные, а пока музыкант с греческим профилем и каким-то интересным именем – Люся не поняла – выступал соло.
Она уже видела его однажды. Это было как раз после неудачного романа с одним промышленным дизайнером.
«Белая лошадь». Бокал красного вина. Независимый вид. Круглые коленки. Это про Люсю. Мягкий взгляд больших печальных глаз. Маленькая скрипка в больших чутких руках. Это про музыканта. Люся пришла, чтобы кто-то такой же одинокий и красивый подошел к ней и сказал: «Здравствуй. Это я. Я нашел тебя». А потом они умерли бы в один день. От счастья. Но до этого еще много чего было бы. Но никто не подошел тогда к Люсе. И ничего не было. Потому что Лёша, ее Лёша... уже знал, что она есть. Не знал он только одного: где и какого лешего ее носила «Белая лошадь»?
Богема отлавливала последние оливки в опустевших коктейльных бокалах, чадила табачным дымом и куртуазно любовалась собой. Художник тусовался с художником, обсуждая недавние этюды, кандидат наук целовался с чьей-то одноклассницей между комнатой и кухней, тетя Агнесса не одобряла, скрипач, который пришел со скрипкой, смотрел влюбленными печальными глазами на Лору, Люся была с Лёшей, а Белка ни с кем не была...
– А я однажды писала маслом, – сказала журналистка, – да, две картины написала.
Она знала, что художники «делают» свои картины, а не рисуют, так же как и моряки «ходят» в море, а не (прости, Господи) плавают.
Только две? – спросил кто-то расслабленно...
Люся тоже заинтересовалась темой. Ее карьера художницы как раз сейчас была под вопросом. Она купила дорогущую коробку пастели еще полгода назад, после одной очень художественной выставки, на которую пригласила ее Лора. Ей вдруг захотелось помазюкать мелками, как в детстве, на специальной шершавой бумаге. Она попробует краски, а потом все скажут, что в этом что-то есть. Необыкновенно-желтенькое. Но коробка так и лежала нетронутой. Люся любовалась на нее иногда и ждала вдохновения. На самом деле сначала она ждала, когда на даче созреют тыквы, чтобы изобразить именно их, но потом как-то было некогда, а тыквы съели.
– И где они теперь? – спросила Люся про картины.
– Не помню. Я не стала их в рамы заключать.
Между всем этим бродил чей-то пацан лет шести... Он уже покушал тортика, что было явно обозначено на испачканной шоколадом мордочке, и с видом неприкаянности, но привычной заброшенности ковырял пальцем позолоту на корешке толстой книги, стоящей в плотном ряду других фолиантов.
