Оглушительный удар грома раскатился поверху, молния вспыхнула так, что высветила все вокруг, все до последней травинки. И в просвеченных белым светом зарослях боярышника Гоша вдруг увидел своего отца. Отец стоял в серой кепке, в черном коротком пальто и смотрел на Гошу. На шее у отца был клетчатый шарф, подаренный ему бабушкой в День Победы.
Молния потухла. Стало опять темно. Но отец не пропал — он по-прежнему стоял в боярышнике.
Гоша замер, не дыша.
Едва стих гром, нищие зашевелились. Повставав, они взяли свои мешки и, не обращая на Гошу больше никакого внимания, двинулись к дороге. Первым пошел мальчик, за ним — старик с посохом. Безногий схватил два утюга, оттолкнулся ими от земли, легко выбросив свое тело вперед, и поспешил следом. Мгновение — и нищие скрылись за кустами.
Но Гоша и не смотрел на них. Он неподвижно стоял на поляне. Взгляд его был прикован к отцу. Гоша боялся пошевелиться или вздохнуть: только бы не спугнуть отца!
Отец стоял в боярышнике.
С неба упала первая капля, вторая, третья. Белесый холодный ливень обрушился на землю. И эта ледяная вода словно подтолкнула Гошу. Он перешел через поляну и, не дыша, обдираясь о колючки, вошел в боярышник. На небольшой прогалине посреди зарослей стоял… стояла черная мишень — человеческий профиль, вырезанный из фанеры и выкрашенный в черный цвет. На плоскую фанерную голову мишени была нахлобучена старая, полурваная кепка. Грудь мишени была измочалена пулями. На месте сердца у плоского черного человека зияла рваная дыра с торчащей по краям раздробленной фанерой. Это фанерное крошево Гоша и принял за клетчатый шарф отца. Судя по всему, по мишени стреляли один раз, из автоматического оружия, и стреляли с толком. Но кто притащил ее сюда и зачем? Кто нахлобучил на нее кепку?
Гоша стоял перед мишенью.
Ливень шевелил рваную кепку, мишень слегка покачивалась, словно намереваясь шагнуть к Гоше. Он вспомнил, что во рту у него кусок сахара. И выплюнул сахар на ладонь. Увесистые капли часто шлепали по рваной кепке. Мишень покачивалась и молчала. Молчал и Гоша. Ливень усиливался, шумел в листве, холодил плечи, тек за расстегнутый воротник гимнастерки. Гоша постоял, глядя в плоское и черное лицо мишени. И вдруг протянул ей сахар. Мишень покачивалась и молчала. Гоша сжал липкий сахар в кулаке, всунул кулак в пробитую грудь мишени. Разжал кулак.
Сахар бесшумно упал с его ладони.
Владимир Сорокин
Иван Петрович Смирнов, восьмидесятичетырехлетний, низкорослый, коренастый мужчина с несколько непропорционально длинными руками громко допивал чай, стоя на своей маленькой, тесно заставленной и заваленной всякой всячиной кухне и поглядывая в окно, когда в дверь ему дважды позвонили.
— Уже?! — воскликнул он, тряхнув большими очками с толстыми линзами, почти бросил недопитую чашку с отбитой ручкой на крошечный стол и заспешил в коридор.
Открыл дверь.
На пороге стоял хорошо одетый, улыбающийся молодой человек:
— Иван Петрович, я за вами.
— Как же вы подъехали?! Я вас проморгал! Раззява, а?!
— Мы стоим на улице.
— На улице?! Правильно! У нас тут не проехать! Понаставили, а?! А я-то! А я-то! Пялюсь, пялюсь!
Иван Петрович рывком выдернул из двери ключи. Он разговаривал резко, громко, отрывисто, почти кричал, словно постоянно спорил с невидимым и могучим врагом.
Молодой человек, улыбаясь, подошел к лифту, нажал оплавленную окурками кнопку. Лифт раскрылся, молодой человек придержал исцарапанную и изрисованную дверь ногой.
Заперев свою дверь, Иван Петрович сунул ключи в карман, застегнул свой светло-серый пиджак, увешанный медалями, и бодро двинулся к лестнице.
— Лифт, Иван Петрович, — подсказал молодой человек.
— Ни-ни! Никаких лифтов! — закричал Иван Петрович, замахиваясь длинной рукой. — Пешком ходим — сердце холим! Лифт — для инвалидов!
Он затопал вниз по нечистым ступеням.
— Ну, вы даете… — усмехнулся молодой человек и поехал вниз.
Иван Петрович шагал, считая этажи, медали звякали в такт движению. На первом этаже он выхватил из своего почтового ящика рекламные бумажки, глянул, скомкал, швырнул в картонный ящик:
— Во как!
Выйдя из подъезда, решительно зашагал вдоль дома. Во дворе в этот час позднего утра не было никого, кроме неизвестной Ивану Петровичу женщины с детской коляской и трех спящих бездомных собак. Иван Петрович шагал, помахивая руками, привычно поглядывая по сторонам, заглядывая в окна. Его широкая голова с остатками коротко подстриженных седых волос сидела на широких плечах почти без шеи, нос был большим, как картофельный клубень, подбородок — маленьким, но упрямым, уши — большими, с тяжелыми белыми мочками. Толстые старые очки его бодро поблескивали на теплом августовском солнце.
Обогнув свой пятиэтажный дом, он увидел огромный, как корабль, белый автобус с темными окнами. Автобус показался Ивану Петровичу чуть не больше его дома. Возле открытой двери автобуса курил молодой человек.
— Крейсер просто, а?! — подошел Иван Петрович.
— Готовы к кругосветному плаванию, — улыбался, пуская дым, молодой человек. — Прошу на верхнюю палубу.
Иван Петрович поднялся по приятным, покрытым серой резиной ступеням. В автобусе, утопая в причудливых креслах, сидели ветераны. Почти всех их Иван Петрович знал или видел.
— Здравствуйте, товарищи! — выкрикнул он, подняв руку.
Ему вразнобой ответили.
Он сел на первое свободное место, рядом с бородатым стариком в светлой шляпе. Пиджак у старика тоже блестел медалями. Старик протянул ему костлявую руку:
— Петровичу наше.
— Здорово, Кузьмич!
— Как самочувствие?
— Приближено к боевой!
Старик и Смирнов засмеялись. Молодой человек вошел в автобус, дверь за ним закрылась. Он взял микрофон:
— Товарищи ветераны, все в сборе. Мы можем отправляться. У кого-нибудь есть вопросы? Или все ясно?
— Ясно! Все понятно! Читали уже! Знаем!
Иван Петрович тоже крикнул:
— Все ясно!
И в доказательство вытащил из кармана пиджака маленькую брошюру, помахал ею. На обложке брошюры была фотография человека с сосредоточенным лицом и шкиперской бородой. Фотографию пересекали круги и перекрестье красного прицела.
— А у меня вопрос! — поднялась чья-то рука.
— Слушаю вас, — сказал в микрофон молодой человек.
— А он точно там?
— Сто процентов.
— Точно?
— Абсолютно. Он в своей квартире уже четвертые сутки безвылазно.
— Не выходит?
— Не выходит. Стыдно ему, — усмехнулся молодой человек.
— У таких — ни стыда, ни совести… — пробормотал кто-то.
— А я думал, что его там и нет! — не унимался дребезжащий голос.
— Индюк тоже думал! — завертел головой Иван Петрович. — Сказано же вчера еще — там! Там, гадина!
— Он там, там… — серьезно кивнул бородой его сосед и развел руками. — А иначе — зачем ехать?
— Там, там… — послышалось с разных мест.
— Вопрос закрыт, — улыбнулся молодой человек. — Поехали!
— Поехали! — ответили ветераны.
Автобус заурчал, мягко тронулся и поехал по улицам городка. Иван Петрович с удовольствием разглядывал родной городок, сидя в уютном кресле.
— Пять «тигров», — покачал головой его сосед. — А у нас — 193!
Иван Петрович громко рассмеялся:
— Пять «тигров»! Почему не один, а?! Почему не один?!
Он толкнул бородатого в бок.
— Да. Почему, спрашивается, не один? — придержал шляпу сосед.
— А потому что — заплатили! — поднял короткий и широкий указательный палец Иван Петрович.
— Потому что заплатили, — закивал бородатый.
— Платят гадинам!
— Платят.
— Платят! Еще как! — согласились сзади.
— И будут платить! — Иван Петрович стукнул кулаком по подлокотнику.
— Будут платить, — согласился сосед.
— Будут… будут… — заговорили сзади.
— Пока стоит Россия — будут платить!
— Будут, будут. А как же?
— А вот, когда России не будет, — угрожающе повел головой Иван Петрович, — тогда платить пе-ре-станут!
— Перестанут.
— А чего тогда…
— Там все рассчитано.
— Они платят, когда им надо. Когда есть политический заказ.
— Конкретный! Конкретный!
— Конкретный, а как же… там все конкретно: сколько, кому и за что…
— Они рассуждают как, — бородатый ветеран взялся за свои колени. — Нацелимся в Сталина, а попадем в Россию.
— Правильно! Целься лучше, кидай дальше!
— Плати больше!
— Будут платить, будут все проплачивать…
— А у них уж все давно пропла-а-ачено, — раздался певучий голос сзади.
— Деньги не пахнут! — выкрикнул Иван Петрович.
— Но не все продается, — кивнул бородатый и ткнул себя в грудь пальцем так, что звякнули медали. — Вот это не продается!
