— О-о! — лежа на диване, стонал Тимур.
У него болит сердце, нестерпимо ноет все тело. Он кается, его мучает стыд. Пора бы самому задуматься о душе, пора грехи замаливать, да некогда. Надо решать государственные дела, а он не в состоянии думать. Но такое с Повелителем не в первый раз.
— Шахматы! — вот что мысли его в порядок приводит. — И этого строптивца Моллу Несарта сюда.
— Брошен в зиндан, — ответ визиря.
— Кто посмел, моего святошу?!
— Твой указ, тебе перечил.
— Хм, — этого Повелитель совсем не помнит и своих решений не меняет. Но тут особый случай: другого такого соперника нет. — Срочно Моллу ко мне.
В сырой и вонючей яме, под открытым небом, снегом и дождем за пару суток старый Молла совсем зачах. Да лекари Тимура знают свое дело: Моллу скорым образом отмыли, возбуждающим дурманом пропарили, каким-то зельем напоили, приодели, выставили пред Повелителем, и теперь, хмельной, он пуще прежнего осмелел, ставит свои условия:
— Выиграю — пощади, отпусти юнца — Малцага.
— Этого рыжего? А где он?
— В зиндане, со мной был.
— Хе, — призадумался Тимур. Он силится вспомнить, кое-что в памяти всплывает. — Согласен. Только играем по моим правилам, без контроля времени, а проиграешь — эта «солнечная» башка рядом с башкой братца окажется, — доволен он своим решением.
Как известно, в шахматах, изобретенных Тимуром, как и в его жизни, все грандиозно: в два раза больше, значит много ходов, и эта баталия может длиться и день, и два. За это время он будет делать все что угодно: и есть, и, если захочет, спать, и решения принимать, а главное, правильно думать.
С первых же ходов напряжение. Вот это ему как раз необходимо, ведь он воин-боец, и лишь сражение его стихия. Играя в шахматы, он умеет одновременно принимать неординарные решения. И эта комбинация еще во время пира осуществлялась, а теперь ее продолжение — дипломатия!
Первыми приглашаются посол мамлюков Сирии и Египта и сын султана — Фарадж.
— Я сожалею, и в то же время очень рад, что волею судьбы мы так близко сошлись, — Тимур придерживается этикета, строг. — Верю, что меж нами впредь будет только мир и согласие — это в наших интересах — нужно обезопасить и склонить на свою сторону столь могущественную силу, как мамлюки.
— Передай Высокочтимому отцу Великому султану Баркуку мои скромные дары. А это тебе и послу. — Дары, несомненно, баснословные. Это не столько откуп за плен, а более демонстрация его силы, богатства, щедрости.
Следом уже не приглашаются, а вызываются посол Византии и другой пленник — принц Иоанн.
— Его Величество император Византии Мануил II, — отойдя от шахматного стола, властным голосом обращается Тимур к вошедшим, — просил меня, и я слово дал, что принц Иоанн более света Божьего не увидит. Я свое слово держу.
В те времена почти при всех дворах были мастера по ослеплению (а при Тимуре — это искусный уйгур), которые весьма быстро справлялись с этим почти что повседневным делом.
— Вот, передайте императору мой обещанный дар, — на золотом подносе два светло-карих глаза. — И пусть в порту Константинополя поднимут, как представительство, мой туг,[68] и впредь ту дань, что платят самозванцу Баязиду, выдавать мне.
Затем очередь посла того же Баязида.
— Султан Османов Баязид — прославленный полководец, и я горжусь, что мы с ним одних тюркских кровей. Мир велик, так что есть где ему, а где мне миром править. Просьбу султана я уважил: вот ему Иоанн, как и было обещано, живой. А что без глаз — на чужую власть зариться не надо, всем заговорщикам урок. Хе-хе, а чтобы султан особо о слепце не печалился — шахиншахский дар — весь мир знает, что Баязид питает слабость к красивым женщинам, коллекционирует в своем гареме — Шадому отдаю.
В тот же миг Сабук бросается на колени:
— О Великий Властелин, Шадому ты мне подарил, не разлучай, люблю!
— Ха-ха, что значит «люблю»?! Любить надо Бога и меня. Ты за меня жизнь отдашь? Вижу, что отдашь. А какую-то девчонку не уступишь?.. Идем на Кавказ, здесь таких — здоровья не хватит.
Следующий на очереди — посол Золотой Орды. При его появлении Тимур двинулся навстречу.
— Передай Великому хану Тохтамышу мои сожаления, — усыпляет он бдительность врага. — Это все коварный Едигей и его брат Иса-бек натворили. С ними я разберусь. А хана, как чингисида, как сына, люблю, ценю и уважаю. Вот ему от меня дары в знак искренности моих чувств. В добрый путь!
Вслед за ним перед Повелителем предстал посол Грузии. Тимур вновь восседает на троне, тон его властен и груб:
— В течение трех дней выдать мне всю положенную дань, не то — сотру все с лица земли, всех в полон угоню.
— Позвольте, о Великий Эмир! — в три погибели согнулся посол, — ведь ты грамоту дал.
— А кому я грамоту дал?
— Азнауру Тамарзо.
— Хе-хе, ты видел башку Тамарзо? Вот если она воскреснет, то я данное ему слово сдержу. Вон! Исполнять!
От этих встреч Тимур изрядно устал, но настроение у него приподнятое. Да приемы надо закончить.
— Теперь, где этот сыночек царя страны Сим-Сим? — и пока его доставляют, он обращается к Молле Несарту: — Как этого ублюдка зовут?.. А-а, Тума, — тот уже в зале, целует край ковра. — Иди сюда, иди, мой родной Мухаммед. — Повелитель его по-отечески обнимает: — Приняв истинную веру, ты даже лицом похорошел. Молодец! А как тебе мой подарок? Береги золотого ягненка из Багдада, ему более тысячи лет.
— Да благословит Бог твой щедрый закат,[69] — доволен Мухаммед.
— Это не все. Еще получишь дары, ты ведь будущий правитель всего Кавказа, — при этом он отводит его от шахматного стола, шепотом, — направляйся на Северный Кавказ, готовь почву для нашего наступления. Всех призывай в нашу веру, под мои знамена, расскажи, как я щедр, силен и справедлив, в отличие от этого выродка Тохтамыша. Для этого у тебя будут деньги, люди, оружие. В бой, под знамена веры!
Следующим вызывается Едигей.
— О-о! Идико! Славно сослужил, славно. Идем на Тохтамыша! Ты в авангарде войск. Твой брат Иса-бек не подведет?
— Повелитель, есть закладная. А мы, мангыты, люди слова и чести.
— Верю, доказал.
— Золотая Орда — моя?
— Твоя. Только не забудь, половина барыша[70] моя. После всех встреч Тимур дал знак обедать. Тут же возле шахматного стола накрыли и обеденный. Блюд не сосчитать, но Повелитель, по традиции кочевника, налегал в основном на молодую конину, запивая кумысом.
— Ешь, Несарт, не стесняйся, где ты еще такой еды попробуешь? Так. А на что мы играем?
— Юноша, Малцаг.
— Ах, да. Но башки ему не видать. Шах!
— Мат! — ответил Молла Несарт.
— М-да, — после раздумья ответил Тимур, — за болтовней не уследил. Но я слово держу. Пойдем освобождать, заодно и я проветрюсь. Коней!
Солнечный день шел к закату. Был легкий мороз. С севера, с кавказских гор дул холодный ветер. Всюду снег, бело, лишь Кура змейкой уходит, да лес вдоль нее и сад с виноградником темнеют.
Тимур лихо сел на подведенного гнедого коня, с насмешкой смотрит, как то же самое пытается сделать и Молла Несарт. Однако конь норовист, и Молла не может даже до стремени больную ногу поднять.
— Ах ты, бедняга! — сердоболен Тимур. — Может, тебе осла подарить? Хе-хе, а может, денег? А хочешь, вот ту отару овец или тот сад с виноградником?
— Дай денег, — в тон ему ответил Молла Несарт, — да столько, чтобы я их уложил в кушак,[71] сел на подаренного тобой осла, погнал перед собой пожалованных овец в дарованный тобой сад, чтобы там прожил остаток дней в благоденствии, не видя тебя.
— Ха-ха-ха! Ну наглец, ну старый хрыч! Благодари Бога, что я сегодня в хорошем настроении.
— Буду вечно благодарить, если Малцага отпустишь.
— Ну-ну, слово — святое! А осел тебе подходит, заслужил.
Молла Несарт на все согласен, осел и впрямь сподручней.
Проскакали они верхом по чистому, заснеженному, наклонному к реке полю на довольно приличное расстояние.
Тимур обожает всякие зрелища, сам их организует. Здесь, у самой реки, на развилке каменного моста, что к Тбилиси ведет, сооружено из снега подобие постамента. На его вершине, чтобы все видели, голова азнаура Тамарзо. Сюда же притащили измочаленного Малцага.
— Гм, был солнечным джигитом — стал мокрой курицей, — выдал Тимур. — Да я сегодня щедр. Башку брата дарю и прочь с моих глаз.
Словно пьяный, на перебитых ногах, Малцаг медленно подошел к постаменту и, упав на колени, горько зарыдал.
— Бери голову, захорони. У-хо-ди! — на нахском закричал Молла.
В страхе, отворачивая лицо, Малцаг снял голову, трепетно держа ее в руках, направился к реке. Вдруг повернулся, что-то на родном, сквозь рыдания, произнес.
— Что он сказал? — спросил Тимур у Моллы.
Несарт молчал, но после настоятельного требования ответил:
