Да, ей было одиноко, пусто – но это ли привело ко всему последующему? Кажется, не совсем. Лишь один эпизод, возможно, таил разгадку – ив поздних поисках истока, бесчисленных попытках нащупать зерна всего происшедшего после Аня останавливалась на нем чаще всего, перечитывая и перечитывая его в своей тетрадке – эта история выглядела среди других записей исключением, хотя и она прямо была связана с отцом Антонием; но тут хотя бы зазвучали голоса чужие, в ней приняли участие другие действующие лица.
Среди бесконечных исповедей, и уже так мало значащих спустя столько времени сообщений об испрошенном и полученном благословении на сдачу экзамена, поход в гости во время Великого поста, на чтение покаянного канона и семичасовой сон, среди подробно запротоколированных жалоб и послушных батюшкиных ответов на них, среди пересказов таких простых и естественных (отчего же тогда они казались ей так проницательны, так пронзительно глубоки?) советов отца Антония по самым разным поводам, она неизменно добиралась до истории с Костей, и вновь задерживалась на ней подолгу – не тогда ли, не там ли?
Это случилось в конце третьего курса.
30 апреля. Хожу в церковь почти без всякого чувства, только бы отметиться, покупая себе спокойствие, чтобы не переживать, что не ходила. Рассказала об этом отцу Антонию.
– Что ж, мы по-другому пока не умеем. Наши отношения с Богом всегда немного коммерческие, потому что нет у нас к Нему настоящей любви. Но хотя бы так. Пока хотя бы так. Господь снисходит к нам и до такого уровня, и… ждет.
– А еще унываю от однообразия жизни. Люди все те же.
– Да, одиночество… А представляешь, как люди жили – в пустыне, каждый день одно и то же, те же три куста, пещерка, финик… Им вообще нечего было ждать ничего нового никогда. И они не ждали, только молились в тишине. И, заметь, не скучали, убогая пещера делалась обителью райской, потому что Бог был с ними. Вот как, Анна, скука, потому что Бог от нас так далеко.
11 мая
– Отец Антоний, иногда мне кажется, что я прихожу сюда не помолиться, а для того, чтобы встретить человека… Вас.
Отец Антоний помолчал немного, а потом, как-то не глядя на меня, ответил.
– Это еще не плохо, хотя нельзя слишком уж верить в человека, ставить его во главу угла. Но это и важно очень – встретить человека. И знаешь, Аня, все, все даст Господь, и человека близкого, все еще придет, все еще будет, – и повторил медленно снова: – Все Бог даст.
И старческая какая-то, почти мученическая просветленность послышалась в этих словах Батюшки, и бесконечное не смирение даже, а примирение, покой, и мягкость – такая умная ласковость.
Я пришла домой и все думала, о чем это он, о каком человеке. Я сначала думала – о духовнике, а потом поняла. И заплакала – все мне стало ясно, и интонация его, и слова, и радость.
11 мая. Сегодня в универе началась конференция по международным литературным связям. Пригласили несколько иностранных знаменитостей – чуть ли не впервые все сделали с таким размахом. Во второй половине дня, после торжественного открытия, когда знаменитости отвыступали, начались доклады. И надо же, среди выступавших оказалось знакомое лицо! Петрин муж – Костя. Доложил Костя отлично, бодро, умно, на вопросы отвечал четко, он говорил о влиянии античной культуры на поэзию Вийона. После Костиного доклада как раз объявили перерыв, он заметил меня и тут же подошел – в светлой рубашке, галстуке, пиджаке, очень оживленный и радостный. Предложил махнуть на вечернее заседание рукой (сама посмотри – напыщенная чушь!) и пойти погулять. Я, конечно, согласилась. Мы немного погуляли в окрестностях универа. Вместе дошли до остановки. Костя был очень мил, рассказывал разные забавные вещи про своего героя – Вийона, говорил, что его стихи намного сложнее и темнее, чем их обычно представляют в исследованиях и что напрасно его сравнивают с поэтами XX века – он другой, средневековый, древний. Иногда Костя вдруг словно бы сбивался на собственную жизнь и намекал, что живется ему нелегко. Чувствовалось, что ему очень хочется пожаловаться на Петру, но я нарочно переводила разговор на другую тему.
18 мая. Вчера поздно вечером мне позвонил Костя и спросил, нет ли у меня расписания докладов на сегодняшний и завтрашний день. У меня не было. Тогда он спросил, приду ли я завтра. Я ответила, что да, хотя, честно сказать, даже не собиралась.
19 мая. Сегодня узнала про отца Антония, и сшибло с ног. Сразу стало так больно, так жалко его. Костя так хорошо о нем рассказал.
Оказывается, отец Антоний был в молодости артистом. Жил среди актеров и много чего навидался. «Монашество было единственным путем, чтобы выжить». Он работал в известном театре и жил жизнью богемы, но потом со всеми порвал. Окончил семинарию в Загорске, начал служить…
Еще Костя сказал, что чувствует в отце Антонии внутренний надлом, что на глубинном уровне это человек именно «сломленный», и что сам он перестал ходить к нему на исповедь после того, как однажды узнал о нем такое!..
– Что?!
– Этого я пока не могу рассказать.
Разговор этот, как камень, лег на сердце.
Вот откуда эта фанатическая сосредоточенность, самодисциплина – ни полвзгляда в сторону. Непостижимо: от сколького пришлось отказаться! Предположить разгульное творческое прошлое невозможно. Какой путь проделан, какие раны – незаживающие. И то, как он служит – со скрытыми слезами, с восторгом самоотречения, – тоже понятно теперь. «Только Ты, Господи, больше никто, ничто, только Ты». Мотающий головой, закрывающий глаза, затыкающий уши человек: «Ничего больше не хочу, только Ты!».
Все верно, все правильно. Отчего же мне так тяжело?
21 мая. Опять виделись с Костей, у меня дома случайно оказалась одна редкая книжка, которую он искал уже несколько месяцев. Я принесла книгу в метро, а он снова предложил погулять. Сегодня у меня было не так много времени, и Костя просто решил проводить меня до дома, дойти от метро до дома пешком – четыре остановки. В середине пути мы сели на лавочку отдохнуть.
Костя рассказывал мне, как пришел в православие (под сильным влиянием Петры, хотя она на несколько лет младше его!), как внимательно начал его изучать – читать догматические и апологетические труды. Цитировал Евангелие, Псалтырь, апостольские послания – у него поразительная память. Много рассуждал о церкви, о христианстве, сказал, что победу коммунистической идеологии в России легко объяснить: коммунисты – это христиане без Бога. Почему-то мне не очень понравилась эта мысль, к тому же, кажется, где-то я ее уже читала, но как возразить, я не знала. Мне вообще многое не нравилось из того, что он говорил, но как-то неуловимо. Как будто бы так: о Боге без Бога.
И опять ему хотелось обсудить свою жизнь с Петрой, и у меня уже почти не было сил ему мешать. Он называет Петру «жена». И как-то противно у него это выходит: «моя жена». А она не жена, она – Петра.
29 мая. На грани помешательства. Рука не поднимается писать.
Два часа разговаривали с Костей. Нет, потом.
2 июня. Уже три дня лежу головой на столе и не могу ничего делать. Даже плакать.
Костя сказал мне, что отец Антоний любит Петру и сам ему об этом сказал. Костя пришел однажды домой, Петра как обычно сидела, запершись у себя в комнате, – она ведь ко мне не выходит, знаешь? Я не знала.
Тишина показалась Косте подозрительной, он постучал к ней в комнату. Петра не открывала. Тогда он стал колотить изо всех сил. Петра открыла. Там сидел отец Антоний, они с Петрой пили пиво. У ног их выстроилась целая батарея бутылок. Отец Антоний был совершенно пьян.
– Костенька, я люблю твою жену. Между нами ничего не было, но могло бы быть.
Костя прогнал его. Это было три месяца назад.
3 июня. Головой больше не лежу, а только сижу, уставясь в одну точку. Прочитала в Патерике, что дьявол готов на все, чтобы опорочить авву, оклеветать и унизить его в глазах послушника. Но у кого мне узнать правду? Петра ведь и в самом деле ходит в наш храм все реже, говорит, ходит теперь в другой, и на исповеди к батюшке не помню, когда я в последний раз ее видела. Как-то раньше я даже внимания на это не обращала.
4 июня. Сегодня первый раз в жизни позвонила отцу Антонию. Формальный повод был. Он ведь сейчас в двухнедельном отпуске, а у меня срочный вопрос. Но на самом деле я просто не знала уже, куда мне деться, и решила позвонить. Набирала номер, и руки дрожали, никогда еще такого не было со мной: ну что, что я скажу ему?
Батюшка почему-то совсем не удивился, быстро ответил на мой вопрос, был строгий и четкий. В конце я сказала:
– Кстати, мы сейчас иногда общаемся с Костей.
Батюшка на это промолчал, будто ждал, что я скажу дальше.
А я не знала, что еще можно добавить, и скомкала разговор. Мы попрощались.
Но его спокойствие и строгость как-то вдруг утешили меня. Мало ли что бывает! К тому же, возможно, это и не правда, по Косте видно, что он любит приврать.
