Роза стряхнула с себя оцепенение. Она подошла к Марии и обняла ее по-матерински.
– Бедная моя сестренка! — сказала она. — Мы больше не будем продавать энчилада. Нам опять придется жить по-старому, и у нас не будет новых платьев.
– Ты с ума сошла! Почему ты так странно со мной говоришь?
– Это все правда. У нас был шериф. «Поступила жалоба, — сказал он, — люди жалуются, что вы открыли нехороший дом». — «Это ложь, — ответила я, — ложь и оскорбление для нашей матери и для генерала Валлехо». — «Мне подана жалоба, — говорит он, — вы должны никого к себе не пускать, или я арестую вас за содержание нехорошего дома». — «Но это же ложь», — говорю я и пытаюсь все объяснить ему. А он снова: «Сегодня днем мне подана жалоба. А когда я получаю жалобу, я уже ничего не могу поделать. Потому что, видишь ли, Роза, — говорит он мне с дружеским видом, — я всего лишь слуга людей, подающих жалобы». А теперь ты сама видишь, Мария, сестренка моя, что нам снова придется жить по-старому.
Оставив потрясенную Марию, она вернулась к своему столу. С минуту Мария пыталась собраться с мыслями и вдруг горько разрыдалась.
– Успокойся, Мария, я уже обо всем подумала. Ты знаешь, нам и вправду придется голодать, если мы перестанем продавать энчилада. Не суди меня слишком строго за то, что я сейчас скажу тебе. Я твердо решилась. Вот что, Мария. Я поеду в Сан-Франциско и стану там скверной женщиной.
Голова ее склонилась на лежащие на столе полные руки.
Рыдания Марии утихли. Она на цыпочках подкралась к сестре.
– За деньги? — прошептала она с ужасом.
– Да, — горько плача, ответила Роза. — За деньги. За целую кучу денег. И пусть простит меня всемилостивейшая Мадонна!
Мария отошла от нее и, поспешив в прихожую, остановилась перед фарфоровым изображением Мадонны.
– Я ставила свечи, — говорила она плача. — Я каждый день приносила цветы. Святая Мадона, чем мы тебе не угодили? Как могла ты допустить такое?!
Потом она опустилась на колени и прочитала пятьдесят «Аве Мария!» Перекрестившись, она встала с колен с напряженным, но решительным лицом.
В соседней комнате Роза все еще сидела, склонившись над столиком.
– Роза, — громко сказала Мария. — Я сестра твоя. Я то же, что и ты. — Она с трудом глотнула воздух. — Роза, я поеду с тобой в Сан-Франциско и тоже стану скверной женщиной.
И тут самообладание покинуло Розу. Она встала со стула и раскрыла свои мощные объятия. Обнявшись, сестры Лопес долго плакали навзрыд.
Молли Морган сошла с поезда в Салинасе и почти час ждала автобуса. Большая машина была пуста: в ней ехали только шофер и Молли.
– Знаете, я никогда еще не бывала в Райских Пастбищах, — сказала она. — Далеко это от шоссе?
– Около трех миль, — ответил шофер.
– А найду я там машину до самых Пастбищ?
– Нет, если только вас кто-нибудь не встретит.
– Но как же туда добираются?
Шофер с явным удовольствием проехал по распростертому на дороге кролику.
– Я только мертвых давлю, — пояснил он виновато, — а тех, что попадают в свет фар, стараюсь как-нибудь объехать.
– Я понимаю, но как же мне все-таки добраться до Райских Пастбищ?
– Не знаю я. Наверно, пешком. Все пешком ходят, если их не встречают.
Когда он высадил ее у проселка, Молли Морган уныло подняла свой чемодан и зашагала в сторону холмов. Но вот, поравнявшись с нею, скрипнул тормозами старый фордовский грузовичок.
– В долину, мэм?
– Да, да, в долину.
– Тогда садитесь. Да вы не бойтесь. Я Пэт Хамберт. У меня свой дом в Пастбищах.
Молли бросила взгляд на запыленного человека, сидящего за рулем, и приняла приглашение.
– Я ваша новая учительница. То есть я надеюсь, что буду здесь учительницей. Вы не знаете, где живет мистер Уайтсайд?
– Ну еще бы, я как раз в ту сторону еду. Он у нас председатель попечительского совета. Сам я, знаете ли, тоже в совете. Мы там все гадали, какая вы… — Он вдруг смутился и покраснел под слоем пыли. — То есть я, конечно, хотел сказать, что вы собой представляете. С той учительницей мы, откровенно говоря, намаялись. Работала-то она хорошо, но уж больно часто болела. Да и нервная была. А потом и вовсе ушла из-за своих болезней.
Молли пощипывала кончики пальцев на перчатках.
– В письме, которое я получила, сказано, чтобы я зашла к мистеру Уайтсайду. Он как, ничего?.. Ах, я что-то не то говорю. Я хотела спросить, что он за человек?
– О, вы с ним отлично поладите. Он славный старик. Родился в том самом доме, в котором и сейчас живет. И в колледже, как вы, учился. Хороший человек. Вот уже больше двадцати лет председатель попечительского совета.
Выйдя из машины у большого старинного дома Джона Уайтсайда, Молли испугалась по-настоящему.
«Ну вот, сейчас начнется, — подумала она. — А чего бояться-то? Что он мне сделает?»
Молли было девятнадцать лет, и она понимала, что предстоящий разговор о ее первой работе — важнейшее событие ее жизни.
На пути к дому она нисколько не успокоилась. Дорожка пролегала между аккуратными маленькими клумбочками, которые были обсажены подстриженными кустиками, и казалось, тот, кто их сажал, сделал им предупреждение: «Растите и размножайтесь, но не растите слишком высоко и не размножайтесь слишком обильно, а пуще всего остерегайтесь выбегать на дорожку». Во всем здесь чувствовалась твердая рука — направляющая и исправляющая.
Большой белый дом выглядел очень внушительно. Желтые деревянные жалюзи были опущены, чтобы лучи полуденного солнца не проникали в комнаты. Когда Молли дошла до половины дорожки, она увидела веранду — теплую, широкую, приветливую, словно объятия.
«Вот посмотришь на крыльцо — и сразу скажешь, гостеприимный дом или нет. А что, если бы дверь была малюсенькая, а крыльца и вовсе не было?» — мелькнуло у нее в голове. Но, невзирая на радушие широких ступеней и большой парадной двери, робость не оставляла ее. Она позвонила. Дверь отворилась; перед Молли стояла крупная спокойная женщина и с улыбкой глядела на нее.
– Надеюсь, вы ничего не продаете, — проговорила миссис Уайтсайд. — Я вечно покупаю то, что мне не нужно, а потом ем себя поедом.
Молли рассмеялась. Она вдруг почувствовала себя очень счастливой. До этой минуты она и сама не знала, как она боится.
– О нет! — воскликнула она. — Я новая учительница. В письме сказано, что со мной будет беседовать мистер Уайтсайд. Можно мне его увидеть?
– Конечно. Он как раз кончает обедать. А вы уже обедали?
– Да, конечно. То есть нет.
Миссис Уайтсайд хмыкнула и, пропуская ее в дверь, сказала:
– Приятно услышать столь определенный ответ.
Она провела Молли в большую столовую, где вдоль стен стояли серванты из красного дерева. Квадратный стол был заставлен тарелками.
– О, Джон, должно быть, уже пообедал и ушел. Садитесь, милая барышня. Сейчас я принесу жаркое.
– Нет, что вы! Благодарю вас, право же не надо. Я только поговорю с мистером Уайтсайдом и сразу уйду.
– Садитесь, садитесь. Надо же вам сперва подкрепиться.
– А он что — очень крут?.. Я имею в виду… с новыми учителями?
– Ну, это уж смотря по обстоятельствам, — ответила миссис Уайтсайд. — Если он не отобедал, он прямо зверь и страшно на них кричит. А если он только что из-за стола — свиреп, но в меру.
Молли радостно рассмеялась.
– У вас, конечно, есть дети, — сказала она. — Вы воспитали много-много детей и любите их.
Миссис Уайтсайд нахмурилась.
– Нет, это меня воспитал ребенок. Всего один ребенок. Да еще как воспитал! Где уж мне было с ним справиться. А сейчас он занялся воспитанием коров, вот бедняги. Нет, плохо у меня получилось…
Когда Молли поела, миссис Уайтсайд распахнула боковую дверь и сказала:
– Джон, к тебе пришли.
Она подтолкнула Молли через порог, и та очутилась в комнате, похожей на библиотеку, — там стояли большие шкафы, набитые старинными, толстыми, уютными книгами в переплетах с золотым тиснением. Но комната была также и гостиной — там был кирпичный камин с полочкой из красной черепицы, и на ней стояли разные диковинные вазы. Над камином висела на гвозде большая пенковая трубка,[4] словно ружье на ремне. Возле камина стояло несколько старинных, обитых кожей и украшенных кистями кресел-качалок с пружинными сиденьями. Кресла были не простые — они звенели и пели, когда кто-нибудь в них качался. И наконец, комната эта была и кабинетом — там стояла старомодная конторка с крышкой на роликах, а за ней сидел Джон Уайтсайд. Когда он поднял голову, Молли подумала, что никогда в жизни не видела таких добрых и в то же время строгих глаз и таких белых волос. Белые-белые, будто даже голубоватые, шелковистые волосы — целая копна.
– Меня зовут Молли Морган, — чинно представилась Молли.
– Да, да, мисс Морган, я ждал вас. Может быть, вы присядете?
