— А, ты здесь, Эцуко-сан? Мы так волновались за тебя!
Эцуко молчала. Она взглянула на него без всякого выражения. Тяжело дыша, он продолжал говорить:
— Это было ужасно! Идем!
— Что случилось?
— Ничего особенного. Идем, идем! Кэнсукэ взял ее за руку и широкими шагами
стал подниматься по лестнице. Толпа людей затрудняла им проход к Якити и Миё. Кэнсукэ, раздвигая толпу, вел за собой Эцуко.
На сдвинутых скамьях лежала Миё. Чтобы развязать пояс на кимоно, над ней склонилась Тиэко. От смущения Якити не знал куда деваться. Он стоял как вкопанный, широко расставив ноги. Миё была одета неряшливо. Она была в обмороке, рот полуоткрыт, руки раскинуты, пальцы касались мощеного тротуара. Когда распустили пояс, ее грудь сразу обнажилась.
— Что произошло?
— Она стояла, а потом ни с того ни с сего повалилась. Видимо, низкое давление. Или эпилепсия.
— Нужно вызвать врача!
— Танака уже пошел. Он сказал, что принесет носилки.
— Сабуро сообщить?
— Нет, нет! Не стоит беспокоить. Все обойдется.
Кэнсукэ отвел взгляд. Он не мог долго смотреть на лицо Миё — зеленое, как трава. Кэнсукэ был из тех, кто не посмел бы убить и мухи.
Вскоре принесли носилки. Танака и два парня из Молодежной лиги подняли их. Спускаться по лестнице было опасно, и Кэнсукэ освещал дорогу карманным фонариком. Они стали медленно спускаться по ступеням. Изредка луч фонаря выхватывал из темноты лицо Миё с крепко закрытыми глазами. Оно было похоже на маску театра Но. Дети, проходившие гурьбой мимо, делано подняли крик, полушутливо изображая ужас. Якити следовал за носилками. Он беспрерывно что-то бормотал. Но всем и так было ясно, что он хотел сказать.
— Стыдоба! Что люди-то скажут? Хорошенькое дело — упасть в обморок в разгар праздника!
К счастью, им не пришлось идти через торговый ряд, чтобы добраться до амбулатории. Пройдя через ворота, они очутились на одной из темных улочек. Перед амбулаторией собралась толпа зевак. Они не расходились даже после того, как вся процессия прошла толпу больных и сиделок. Зевакам порядком надоели бесконечные репетиции перед фестивалем; теперь им не терпелось узнать, чем закончилось это представление. Они обменивались слухами и, предвкушая удовольствие от инцидента, притоптывали на мостовой. Как и предполагалось, что праздник должен был завершиться какой-нибудь заварушкой, так и случилось. В последующие десять дней это выдающееся увеселение оставалась главной темой деревенских разговоров.
Вместо главврача дежурил молодой бакалавр медицины. Этот высокомерный юный гений в очках без оправы иронизировал по поводу крестьянского происхождения своего покойного отца и всего их семейного клана. Его загородный дом — такой же, как у Сугимото — мозолил ему глаза. Он конфузился, когда они встречались на улице; в его приветствия вкрадывалась нотка подозрительности — он боялся, что Сугимото относится к нему как к эдакому городскому щеголю.
Больную отнесли в смотровой кабинет. Якити, Эцуко, Кэнсукэ и его жену сопроводили в гостиную комнату — окнами в сад. Они мало разговаривали. Якити, бледный как деревянная кукла из театра Бунраку, то судорожно дергал бровями-метлами, словно отгонял назойливых мух, то громко цвиркал языком. Теперь он сожалел, что потерял от страха голову. Надо было не звать Танаку, ведь все равно ничего серьезного не случилось. Если бы они не волокли ее на носилках, то мало кто обратил бы на них внимание. Как-то Якити зашел в профсоюзную контору. Один из служащих, рассказывавший что-то смешное, вдруг умолк. Это был тот самый тип, который был в доме Сугимото, когда все семейство ожидало министра. Если уж тот случай дал повод для разных толков и измышлений, то происшествие с Миё можно раздуть куда больше! Слишком много соблазнов давал этот случай для досужих разговоров.
Эцуко положила руки на колени. Склонив голову, она разглядывала ногти. На одном из ногтей запеклась кровь, окрасив его в бурый цвет. Почти бессознательно она поднесла этот палец к губам.
Раздвинулись фусума. В белом халате появился врач. Представ перед семейством Сугимото, он с наигранным великодушием произнес: «Будьте спокойны! Не волнуйтесь!» Его слова нисколько не успокоили Якити. Он раздраженно переспросил: «В чем дело? В чем причина?» Бакалавр задвинул за собой фусума, вошел в гостиную комнату. Поправив складки на брюках, он неуклюже присел на пол. И уже без должностной маски на лице произнес с улыбкой: «Беременна!»
После фестиваля Эцуко вновь стали преследовать воспоминания о давно забытом. Рёсукэ стал являться ей в мучительных сновидениях, настигать среди повседневных забот. Однако теперь он возникал не на волне сострадания, как это бывало после его смерти: Рёсукэ виделся ей голым, с трупными пятнами, ядовито-смрадным.
Жизнь Эцуко, наполненная призраками покойного мужа, превращалась в бесконечный школьный урок. Эта школа пользовалась дурной славой — в ней нерадивых учеников отправляли в тайную комнату. Рёсукэ не столько любил Эцуко, сколько воспитывал ее. И даже не столько воспитывал, сколько дрессировал. Так уличные торговцы натаскивают всевозможными ухищрениями несчастных девочек…
Часы занятий были отвратительны, жестоки, извращенны. Ее кнутом принуждали вспоминать огромные куски жизни. Так они взрастили в ней мудрое: «Если не подавить в себе ревность, то никогда не покончить с любовью».
Чтобы овладеть этой наукой, Эцуко прилагала все свои силы. И напрасно их тратила. Без пользы.
Это был жестокий урок. Он приучил ее к мысли, что без любви она сможет вынести любые лишения. На этом уроке ей предписывалось научиться хитрости. Таков был рецепт. Однако если в рецепте не назначены лекарства, то лечение не будет результативным.
Она думала, что это лекарство можно найти в Майдэн. И не ошиблась. Эцуко успокоилась. Но, увы! Это лекарство оказалось ненастоящим, искусной подделкой. Это была фальшивка! И тогда начались рецидивы страха — то, что пугало раньше, вновь стало преследовать ее.
Когда доктор с улыбкой произнес: «Она беременна!» — страшная боль пронзила грудь Эцуко. Кровь отхлынула от лица, во рту пересохло. Так бывает перед приступом рвоты. На нее никто не обратил внимания. Она окинула взглядом Якити, Кэнсукэ и Тиэко — их лица выражали крайнее удивление.
«Да, в такой ситуации трудно сдержать удивление. Я тоже должна удивляться, как все».
— О, какой ужас! Я не верю своим ушам, — сказала Тиэко.
— Возмутительно! Какие девки нынче пошли, — сказал Якити. Таким тоном, будто его семейство не имеет никакого отношения к происходящему. Первой его мыслью было: сколько нужно заплатить доктору и медсестрам за молчание.
— А ты удивлена, Эцуко-сан? — спросила Тиэко.
— О да! — ответила она, подавляя улыбку.
— Ничем тебя не удивить. Вечное равнодушие! — сказала Тиэко. Она была права. Эцуко была не удивлена. Она умирала от ревности.
Этот инцидент очень позабавил супружескую пару Кэнсукэ и Тиэко. Отсутствие моральных предрассудков, по их мнению, было их сильной стороной. Они весьма гордились этим качеством. считая его своим достоинством. Жить с ним был легче легкого. Словно болельщики на скачках, они занимали позиции подстрекателей, без всяких там раздумий о справедливости. Пожар — любопытное для всех зрелище, но тот, кто наблюдает за ним с балкона, не лучше уличного зеваки.
Их мечтания о современном, идеальном мире помогали переносить скучное деревенское житье.
Для воплощения своих представлений они обладали единственным орудием — патентом на с — веты и любезные рекомендации, выдав сами себе монопольное право на этот патент. Они были настолько увлечены раздачей рекомендаций, что их чувства не были заняты ничем другим — за исключением духовной работы, конечно.
Интеллигентность входила в число достоинств мужа Тиэко — ее прямо-таки распирало от гордости за Кэнсукэ. Например, он умел читать по-гречески! (Правда, ни перед кем не хвастался своими познаниями.) Для Японии это диковинный случай! Кроме того, с ходу мог проспрягать двести семнадцать латинских глаголов. Знал все без исключения длинные имена героев многочисленных русских романов. Еще мог часами без умолку разговаривать о том, что японский театр Но является «великим культурным наследием» (он любил повторять это выражение) для всего мира, что «его изысканная эстетика способна соперничать с великой традицией западного театра», и о многом другом. Он был уверен в том, что мир не готов принять его откровения, коль до сих пор к нему не обратились с просьбой читать публичные лекции, — в этом он напоминал писателя, мнящего себя гением, хотя его книги безнадежно пылятся на полках книжных магазинов.
Эта супружеская пара, эрудированная во всех отношениях, была убеждена в том, что стоит приложить небольшое усилие, и человечество изменится. При этом, отстаивая свои убеждения, сами они хоть бы раз вынули руки из карманов! Кто внушил им это чувство собственной исключительности, разбухшее, как у отставного унтер-офицера? Так или иначе, Кэнсукэ унаследовал, вероятно, тщеславие Сугимото Якити, несмотря на то что относился к отцу с большим презрением.
