Автобус уже сворачивал с Невского, когда, заметив зеленоватую вывеску сберкассы, Маша вдруг сообразила: неожиданный визит в общежитие будет выглядеть странно. "Ладно, соображу на месте", - отвернувшись от окна, она думала о том, что само по себе приглашение может быть вполне безобидным. То, что декан усмехнулся, могло быть чистейшей случайностью, не имевшей отношения к Успенскому. Скорее, эта усмешка имела отношение к самому Нурбеку - человеку, как ей казалось, неприятному. Здесь мысль заработала быстрее. Она поняла причину страха: короткий разговор, который декан вел с отделом кадров в ее присутствии, наложил отпечаток на все его будущие усмешки. "Вот уж глупости!" - Маша думала о том, что нельзя во всем следовать за Иосифом, научившим так смотреть на людей. К "Чернышевской" Маша подъезжала с твердым решением: немедленно ехать обратно.
"Маша!" - Наташка, стоявшая на автобусной остановке, кинулась навстречу. Ни тени злобы не мелькнуло в ее глазах. Ухватив за локоть, она тянула Машу за собой, болтая без умолку: сегодня у Верки посылка, обязательно будет вечеринка, гульнем по-хорошему, просто так она Машу не отпустит. Маша шла к общежитию, и под звук Наташкиного веселого говорка тревожные мысли уходили. Девочки и вправду обрадовались.
Кто-то резал хлеб, кто-то присланную колбасу, и духовитый чесночный запах растекался по всей комнате. Запах был веселым и праздничным, словно долетавшим из детства, и Маша, совершенно забыв о тревогах, хлопотала вместе со всеми, предвкушая праздничное угощение. "Колбаска - чудо! - Верка резала, не скупясь. - Мама работает в исполкоме, для исполкомовских - спецзаказы, специальная линия на мясокомбинате", - она объясняла весело, и все восхищались. "Я помню, такая - в детстве, мама покупала", - Маша произнесла тихо, но Верка, кажется, не расслышала.
За стол сели, дождавшись мальчишек. "Оп!" - Сережка щелкнул замками портфеля, и на свет божий явились три бутылки. Словно фокусники из-под плащей мальчишки извлекали полные емкости и выставляли на стол. Валя прибежала из кухни с тазиком салата, и это послужило последним сигналом.
Голова тронулась мгновенно. Прислушиваясь к веселым голосам, Маша ела салат и пила вино, и с каждой следующей рюмкой мысль о том, что брат рассуждает ошибочно, становилась все яснее. Оживленные лица сокурсников вставали защищающим кругом, в который не могло прорваться ничего дурного. "Ах, эта красная рябина среди осенней желтизны..." - Наташка завела высоким и резким голосом, и все, сидящие вокруг стола, подхватили проникновенно. За этой рябиной последовала другая, которая не могла перебраться к дубу, за ними еще и еще. Песни, плывущие над столом, были знакомыми. По радио их исполняли певцы и певицы, к чьим именам никто из ее одноклассников не относился серьезно. То есть, конечно, эти имена и фамилии были известны, однако вызывали презрительные усмешки. Такие песни могли распевать разве что родители, если бы им пришло в голову голосить за праздничным столом.
Машины школьные друзья пели под гитару: для бардовских песен о дальних дорогах, тайге и Геркулесовых столбах сегодняшние девчоночьи голоса совершенно не подходили. Эти песни полагалось петь, не выводя высоких нот, в которых сливались голоса, распевавшие про рябину. "Наши-то, в университете, небось, не станут..." - в первый раз за все время мысль об университете не царапнула острым коготком. Прислушиваясь к искренней разноголосице, Маша ни с того ни с сего вспомнила название картины, по которой когда-то, в десятом классе делала доклад на литературе: "Всюду жизнь". Эта жизнь, в которую она, случайно встретившись с Наташкой, сегодня входила, показалась Маше легкой и веселой. Словно возражая брату, тосковавшему по чужим странам, она радовалась тому, что не хочет никуда уезжать.
Наташка улыбнулась через стол. Неожиданно для себя Маша поднялась и, обойдя, села рядом. "А ты - чего ж не поешь?" - она спросила, и Маша легко ответила: "Нету голоса". - "Ну, ты даешь! Будто в голосе дело! Главное, чтоб от сердца, от души!". И Маша кивнула, соглашаясь.
Стол сдвинули в угол. Старый магнитофон загорелся веселым глазом, и несколько пар - по числу мальчишек - затоптались на свободном месте. Эти песни Маша не знала вовсе: вокально-инструментальные ансамбли, хрипевшие по-русски. На школьных вечеринках крутили Дип Перпл и Битлз. "Пошли, потанцуем". Заслышав быстрое, Наташка потянула за руку, но Маша, вспомнила про ногу и отказалась благоразумно. "Ладно, тогда и я посижу, - Наташка согласилась, - а хочешь, пошли ко мне, покажу маму и брата".
В Наташкином уголке, рассмотрев простоватую маму, глядевшую в объектив строго и пристально, Маша вдруг вспомнила про сегодняшний поход к декану и, отложив в сторону фотографию мальчика в тренировочном костюме, которую Наташка вынула вслед за материнской, спросила про Успенского. Подмигнув веселым, чуть пьяным глазом, Наташка протянула: "У-у! Разное про него ходит... Говорят, он даже сидел". - "За что?" - Маша прошептала испуганно. "Не знаю. Значит, было за что! А, вообще, девчонки говорят, кобель первостатейный, ни одной юбки не пропустит, так и норовит затащить. Правда, не та-ак, чтобы - за экзамен, - она покачала пальцем, - мол, не дашь - не сдашь. Этого не-ет, мужик порядочный, не то что некоторые... - Наташка усмехнулась в сторону. - Ну, гляди, похожи мы с братом?"
"Похожи. - Маша глянула мельком. - А как вообще, что говорят?" - она продолжила настойчиво. "Преподаватель классный! Читает здорово. Девчонки говорили, у-умный! Ой! - Наташка вскочила: - Сижу, все позабыла, Алешка-то мой должен прийти". Сорвавшись с места, она оставила Машу за загородкой. Голова кружилась, и, оставшись одна, Маша решила прилечь.
О том, что Успенский сидел, она не стала и думать: профессор, заведующий кафедрой - типичные сплетни. Другое, сказанное мимоходом, смутило Машу. Наташка намекала на особенное, что могло связывать преподавателей и студенток. По Наташкиному выходило так, словно экзамены, пугавшие Машу даже во сне, могли стать делом не столько страшным, сколько унизительным и стыдным, и, стесняясь этих мыслей, она пыталась представить себе иной исход своих университетских испытаний. Даже про себя не решаясь назвать открыто, Маша думала о том, что и на этом пути, если б знать и решиться заранее, можно было победить паука. Для этой победы опасные выдумки Иосифа ей бы не понадобились. "Гадость!" - она оборвала, морщась от отвращения, но что-то внутри, певшее с Наташкиного голоса, никак не желало смолкнуть. Оно дрожало, как чужая песня, и сливалось с именем Успенского, которого Наташка, передавая мнение знающих девчонок, назвала порядочным. "Хватит!" - Маша поднялась с Наташкиной постели и вышла к гостям.
Вечеринка была в разгаре. Присев на стул в уголке, Маша наблюдала с интересом: раньше, в школьные времена, ей не доводилось бывать на таких праздниках. Нет, ее одноклассники танцевали, тесно прижимаясь друг к другу, так что девочки, оставшиеся без пары, многозначительно переглядывались, посверкивая глазами. Бывало, дотанцевав, парочка исчезала неслышно, и все понимали: на лестницу, целоваться. Исчезнувших деликатно не беспокоили. Те, кто танцевал здесь, и не думали скрываться. Ни на кого не обращая внимания, они целовались у всех на глазах. Больше всего Машу поражало то, что эти поцелуи никого не удивляли, словно происходившее в комнате было делом самым простым и обыденным. "Ой! - она вспомнила Валин рассказ про голых и устыдилась своей недогадливости. - Чего им стыдиться, если ночью..." Машинально потянувшись к своей рюмке, Маша сделал полный глоток. О страшном больше не думалось: то, что она видела воочию, притягивало взгляд. "Жить, думать, чувствовать, любить..." - Маша вспомнила и закрыла глаза...
"Еще посидишь?" - тихий Валин голос раздался над ухом. Часы показывали десять. В этой комнате время летело незаметно. Пошептавшись с Валей, Маша выскользнула в коридор и заторопилась вниз по лестнице.
Натужно рыча, автобус сворачивал на Восстания. В черных лужах пестрели разноцветные огни. Забившись в угол, Маша представила бесстыдные голые тела. Теперь они стали живыми...
Она подняла голову и встретила взгляд. Мужчина, сидевший напротив, глядел пристально. В автобусном полумраке его глаза блестели желтовато. Нежное веселье дрожало на дне зрачка. Маша закусила губу и поднялась. Дойдя до задней площадки, она отвернулась к стеклу. В зеркальном отражении он шел за нею следом. Рука легла на поручень - рядом с Машиной. Она вздохнула глубоко и обернулась. Его ресницы дрогнули, опадая. Свет, бивший из глаз, стал мягким - приглушенным. "Вы выходите?" - Маша спросила едва слышно.
Рука, лежавшая на поручне, приподнялась и качнулась в сторону, словно давая дорогу, и, обмерев в тоске, которой прежде не знала, Маша сделала шаг по ступеням - вниз. Он получился скорым и неловким. Локоть, не успевший за быстрым шагом, коснулся его руки, и жаркая пронзительная вспышка мгновенно достигла Машиных пальцев. Они сжались сами собою, и, не чуя ног, Маша выскочила из автобуса. Всем бьющимся сердцем она желала, чтобы он вышел следом. От остановки она шла, не оглядываясь. Локоть хранил жар. Дойдя до подворотни, Маша обернулась. Никого не было.
