Надо было выметаться, чтобы пленка в диктофоне раньше времени не закончилась.
Дома побежденный с большой радостью все перепечатал и внес в папку.
То есть он больше не был тем, кем был еще утром. Он распрямился. Всего несколько записанных документально фраз! Плюс эти телефонные разговоры, в которых каждый опрошенный(ая) уверял, что увольнение было незаконным и ты прав, прав.
Однако, хоть он и добился своего, прекращать расследование не хотелось.
Документ, как он уже подозревал до того, является не только оправданием в судебном деле, но и ценностью сам по себе.
На всякий случай побежденный сохранил билеты на поездку в оба конца и даже чек из учрежденческой столовой (как свидетельство того, что мы там были и именно в этот день и час). Все пошло опять в ту самую папку.
И все, жизнь закрутилась совершенно в другую сторону. Работа да, семья да, но еще и точная фиксация каждого действия. Билеты на транспорт, в кино, записи разговоров в гостях, разговоров по телефону, собственных в том числе. Дошло до того, что он даже ошибочные звонки доводил до краткой вежливой беседы и при этом фиксировал номер телефона по определителю. То, что не удавалось записывать на диктофон, он заносил в специальную тетрадь.
Что касается его новой работы (она была много ниже по уровню чем предыдущая, приходилось оформлять документы и мотаться по всему городу, отвозить-привозить, что-то вроде дипкурьера с полномочиями), то и тут, хотя было некогда, он старался копировать все бумажки как шпион, и всё вносил к себе в папки. Так и надежнее, никто ни в чем не упрекнет, на всё свои доказательства, если бы раньше об этом подумать!
Он фиксировал также и мелкие опоздания поездов, если приходилось кого встречать, и — на всякий случай — он делал на работе копии чужих билетов, не говоря уже о копиях тех денег, которые он получал в день зарплаты! Ведь всякое могло стрястись.
Дело уже доехало до того, что он однажды подсчитал свои шаги в пути на работу, померял также в сантиметрах свой шаг при спешке и при нормальном ритме, когда не опаздывал, и таким макаром узнал расстояние до службы буквально в сантиметрах, умножив одно на другое!
Погоду он тоже тщательно фиксировал, не доверяя метеорологам и их данным, он таскал с собой градусник и мерил температуру в разных местах города, записывая эти цифры наряду с той, которая виднелась на термометре на его собственном окне.
Также он регистрировал, когда взошло и как светило солнце (первое число он брал из календаря) и были ли тучи, снег или дождик, туман или смог. Тут ему пригодился старинный фотоаппарат, который бабушка подарила его сыну, то есть своему внуку, на день рождения и которым тот так и не стал пользоваться, побрезговал, даже чуть не заплакал, обещали что, а подарили что! У друзей-то вон какие навороченные камеры!
По счастью, в чулане завалялась аппаратура для проявки и печати снимков, его собственная еще школьная, там же и темно было, то есть готовая фотолаборатория! Чуть подчистить, выкинуть старые галоши, газеты и ломаные лыжи — и всё, есть место. Потом, правда, он пожалел, что не сфотографировал все эти старые газеты, галоши и лыжи, ушел же потрясающий музейный материал!
При этих мыслях он вдруг понял, что у него образовался свой собственный музей.
Итак, ночами он проявлял и печатал снимки, перепечатывал записи разговоров, а однажды даже записал свой сон, т. е. положил диктофон рядом на подушку и в течение ночи переставлял кассеты. Все это в доказательство того, кто храпит, он или жена. Сын жаловался. Но храп идентифицировать не удалось, иногда он шел удвоенный.
Запись, разумеется, пошла в архив.
Себя тоже приходилось фиксировать на пленке, с помощью автоспуска. Вот я вхожу в квартиру, вот снимаю обувь и верхнюю одежду, дальше переодеваюсь, мелкие подробности в туалете, спуск воды (запись на диктофон), затем процесс включения чайника и переговоры с женой, иногда ее вопли.
Тут уже он стал собирать и мелкие семейные дрязги, ссоры, конфликты, диктофон висел у него на ленточке на шее всегда! Он научился не отвечать, а ждать продолжения, чтобы в случае чего его нельзя было бы обвинить ни в чем!
Надо сказать, что его скрытное поведение и какая-то особая манера все время хлопотать, снимать, писать и печатать — все это дико раздражало жену и сына-подростка. Они не очень понимали, что сами являются уже достоянием истории и ее действующими лицами, иногда совершенно неосознанно, а иногда и специально, когда сын, завидев объектив фотоаппарата, начинал высовывать язык и выворачивать пальцами свои нижние веки, чтобы таким ублюдком навеки остаться в анналах музея!
Сам собиратель старался, правда, все делать втайне и на работе и дома, но люди ему мешали, спрашивали, а че это у вас (имея в виду приспособления, чтобы фотографировать себя на автоспуске и издали — он соорудил специальный зажим, вешал камеру где получалось, отбегал, снимался и мигом возвращался).
Поэтому приходилось часто страдать от чужих замечаний, шуток и издевательств, от вмешательства в процесс сбора материала, но потом жизнь потекла веселее, наш музейный экспонат сделал вид, что его интересует мир вокруг как фотографа-любителя, и он начал снимать всех, в том числе и сослуживцев и соседей, жену и сына, и присовокуплял эти кадры к записям их разговоров, в том числе и телефонных.
Фотокарточки брали охотно, он ведь старался делать дубли, один реальный, а другой с ретушью, он, смеясь, делал им глаза больше, носы меньше и дарил в таком виде, а подлинные снимки помещал в архив, их свинские хари.
Но вот записи разговоров приходилось делать втайне.
Его часто преследовали! Один раз на службе застукали за сбором фоноархива, и были неприятности — но он свел все дело к шутке, готовлю к празднику монтаж ваших выступлений, потом он действительно выпустил говорящую стенгазету, все слушали с большим удовольствием, особенно разговоры других по телефону, просто покатывались со смеху. А сначала кричали, не шпионь тут!
И дома жена тоже орала: «Это интересно потомству? Какому потомству нужно знать, о чем я говорю с мамой?»
Хорошо, согласился музейный экспонат, не буду, если ты против — но продолжу для себя, добавил он мысленно, а в этих диалогах необходимы и ответы (вопросы) собеседников. Он приобрел специальный жучок, и теперь все диалоги фиксировал полностью, и опять-таки складывал всё у себя в фотолаборатории под потолком. Там и был у него музей.
Жена вопила, что не позволит за ней следить, ты, шпик!
До того уже дело доехало — и ползло дальше, к неминуемому разводу.
Правда, в записях разговоров жены, действительно, имелся некоторый материал, то есть ее резкие и откровенные высказывания в адрес собственной начальницы, с которой она якобы дружила. Ну и в адрес всех остальных, коллег, подруг, даже о собственной матери она ядовито отзывалась, ага? Ага.
Наш музейный экспонат, таким образом, обрастал все новыми материалами, и он даже взял еще одну работу, ночного дежурного, чтобы не тратить даром время.
На первую же зарплату плюс сэкономленное он докупил оборудования, то есть наконец приобрел хороший шпионский звукозаписывающий аппарат с большим радиусом действия (запись из-за спины) и, наоборот, с возможностью работать на большом расстоянии, одним лучом.
У него уже был ноутбук, и ночами Экспонат расшифровывал свои записи и вносил туда звук и изображение. Это был блистательный музейный материал на будущее! Почти документальные фотофильмы, но и документальная книга!
На своей новой работе он был один (ночью), днем ездил по городу (на основной работе), а вечером он спал. Трижды восемь — двадцать четыре часа. Обе работы близко от дома.
К выходным он, правда, сильно уставал. Тихо сидел в своем чулане, фотографировал себя, звонил маме и сослуживцам, все фиксировал — и монологи о здоровье, и жалобы на начальство.
Он снимал себя по дороге на работу, каждый раз по-разному, то он брал себя в профиль, то спиной вперед, то в ходьбе.
Но была опасность, потому что многое повторялось, у мамы все время было одно и то же, боли там и там, бессонница, те же лекарства, те же просьбы, те же жалобы на врачей и соседок, на погоду и давление.
Сослуживцы тоже мололи одно и то же, разве что сплетни бывали разные.
Правда, однажды шпионская аппаратура сделала свое доброе дело, и, расшифровывая телефонный разговор сына, Экспонат понял, что тот залез в святая святых — в коллекцию старинных металлических рублей, так называемых «юбилейных», которые начал собирать еще отец. Сын предлагал эти монеты другу в дар — «Хочешь дам, у меня их навалом».
Вот так, «у меня»!
Монеты лежали на антресолях в закупоренных бутылках из-под шампанского. Как уж он туда умудрился залезть?
Пришлось перепрятывать их, то есть оставить бутылки на месте, но заполнить, чтобы блестело (Экспонат рассмеялся) гайками и болтами. Их тоже собирал отец, неведомо зачем, низ шкафа был заполнен картонными ящиками с металлической дребеденью.
