Чон До пытался удержаться на свету, но ему было тяжело сосредоточиться. Он старался угадать, куда придется следующий удар.
– Что до меня, – произнес старик, – так я считаю, что герои – это неуравновешенные и непредсказуемые люди. Они выполняют задание, но с ними чертовски тяжело работать. Поверь, я знаю, – сказал он и показал на длинный шрам на своей руке. – В моей дивизии все новички были такими.
Когда глаза старика снова блеснули, он схватил Чон До за затылок, чтобы приготовиться. Последовало несколько глухих ударов в живот.
– Кто бросил его в воду? – допрашивал он, нанося удар в грудь. – Что он сказал напоследок? – Один, второй, третий удар. – Почему ты не знаешь, что делал капитан? – Его кулаки выбили весь воздух из легких Чон До. – Почему ты не послал сигнал о помощи? А потом старик сам ответил на все свои вопросы: «Потому что никаких американцев не было. Потому что вы устали от этого свихнувшегося мерзавца, избили его и бросили за борт. Все вы отправитесь в лагерь, сами знаете, все уже решено. Так что можешь рассказать мне правду».
Старик внезапно умолк. С минуту он ходил взад-вперед, одна рука в другой, прикрыв глаза, словно отдыхая. Затем Чон До услышал голос Кимсана, будто совсем рядом, в комнате: «Ты – пламя, – говорил Кимсан. – Старик трогает твое раскаленное пламя – снова и снова – только руками. – Кимсан посоветовал бы ему бить локтями, руками, ногами и коленями, – но только его руки касаются твоего пламени, и смотри – как оно обжигает его».
– Мне некогда было раздумывать, – произнес Чон До. – Но когда я прыгнул, соленая вода обожгла мою свежую татуировку, и я испугался. Акулы сначала обнюхивают тебя, пробуют на вкус, прежде чем доберутся до мяса, а американцы смеялись во все свои белые зубы, и все смешалось в моей голове.
Старик подошел к нему, досадуя.
– Нет, – сказал он. – Все это ложь.
И снова взялся за работу. Пока сыпались удары, он говорил Чон До все, что было неверно в его рассказе, говорил, что они завидовали геройскому званию второго помощника, что Чон До не помнил, во что они были одеты, что… «пламя крошечное. Понадобится целый день, чтобы оно обожгло все тело. Ты должен оставаться на свету. Никогда не проваливайся во тьму, там ты останешься один, оттуда люди не возвращаются». Кимсан говорил, что это самый тяжелый урок для Чон До, потому что именно этим он занимался в детстве – прятался во тьму. Этот урок ему преподали родители, кем бы они ни были. Если укроешься во тьме, если отключишься от реальности, можно делать все, что хочешь, – можно чистить цистерны на лакокрасочной фабрике в Пангу, пока в голове не застучит и не начнешь харкать розовой пылью, а небо над головой не пожелтеет. Можно добродушно улыбаться, когда металлургические заводы и мясокомбинаты усыновляют других мальчишек, и, скрючившись в темноте, можно говорить: «Повезло тебе» и «До свиданья» – людям с китайским акцентом.
Сложно сказать, сколько старик возился с ним. Его слова слились в одну бессмыслицу. Чон До был там, в воде, он видел второго помощника.
– Я пытался схватить второго помощника, – твердил Чон До, – но его мотало из стороны в сторону, он то уходил под воду, то выныривал на поверхность, и я знал, что они с ним делают, я понимал, что происходит под водой. Он казался легким, как пушинка, будто я пытался спасти подушку, так мало от него осталось, но мне не удалось вытащить даже это.
Когда Чон До отгородился от ударов, сыплющихся на его глаза, и горячей крови, текущей из носа, когда он отстранился от рассеченных губ и жгучей боли в ушах, когда он отключил руки, торс и плечи от каких-либо чувств, когда он отключил все это, осталось только то, что таилось внутри, и там он обнаружил маленького мальчика с глупой улыбкой, который понятия не имел, что происходит с мужчиной снаружи. Вдруг вся эта выдуманная история стала правдой, ее вбили ему в голову, и он разрыдался, потому что второй помощник погиб, а он ничего не смог сделать. Внезапно он увидел себя в темных водах, всю эту сцену, освещенную красной сигнальной ракетой.
– Друг мой, – произнес Чон До, заливаясь слезами, – я не мог спасти его. Он был один, в темной воде. Я не сумел спасти даже кусочек его тела. Я смотрел ему в глаза, а он не понимал, где он. Он звал на помощь, говорил: «Кажется, мне нужна помощь» таким спокойным, жутким голосом, словно с того света, что я не выдержал и прыгнул за борт.
Старик замер. Он стоял с высоко поднятыми руками, как хирург. Они были покрыты слюной, слизью и кровью.
Чон До продолжал:
«Темно, я не понимаю, где я», – сказал он.
«Я рядом, – ответил я, – слушай мой голос».
«Ты здесь?» – спросил он.
Я коснулся рукой его лица, ледяного, бледного.
«Не может быть, что я тут, – удивился он. – Корабль должен быть где-то там – я не вижу его огней». Это были его последние слова.
– «Не вижу его огней?» –повторил старик. – Почему он так сказал?
Чон До ничего не ответил, и старик снова спросил:
– Но ведь ты пытался его спасти, так? Разве не тогда тебя покусала акула? А американцы? Ты же говорил, что они целились в тебя?
Пакет с кровью в руке Чон До весил тысячу кило, и он из последних сил старался не опустить его. Когда ему удалось сфокусироваться на нем, то оказалось, что пакет пуст. Он взглянул на старика.
– Что? – спросил он.
– До этого ты говорил, что его последними словами были «Слава Ким Чен Иру, Великому Руководителю Корейской Народно-Демократической Республики!». Ты признаешь, что это ложь?
Все. Свеча догорела. Пламя, свет, тьма – все это внезапно исчезло, осталась лишь пустота. Кимсан никогда не объяснял, что делать после боли.
– Разве ты не видишь? Все это ложь, – произнес Чон До. – Почему я не вызвал помощь по радио? Почему вся команда не бросилась ему на помощь? Если мы все бы работали вместе, то спасли бы его. Я должен был умолять команду, должен был ползать на коленях. А я ничего не сделал. Я просто промок, вот и все. Единственное, что я чувствовал, – это то, как татуировка жжет мне грудь.
Старик сел на стул. Он налил еще чаю и на этот раз выпил его.
– Никто больше не промок, – сказал он. – Никого больше не кусала акула. – Он осмотрелся вокруг, словно впервые увидел это место. – Скоро я выйду в отставку, – произнес он. – Еще немного – и никого из нас, стариков, не останется. Не знаю, что станет с этой страной?
– Что с ней будет? – спросил Чон До.
– С женой второго помощника? Не беспокойся, мы найдем ей кого-нибудь хорошего. Мы найдем кого-нибудь достойного его памяти.
Старик достал пачку сигарет, вытряхнул одну и с трудом прикурил. Это была «Чхоллима», такие курили в Пхеньяне.
– Похоже, ваш корабль – фабрика героев, – усмехнулся он.
Чон До пытался бросить пакет с кровью, но рука у него не разжималась. Можно «отключить» руку, чтобы ничего не чувствовать, но как включить ее обратно?
– Я верю тебе, – произнес старик. – Ты говоришь правду.
Чон До повернулся к нему.
– О чем вы говорите?
– О чем? – спросил старик. – Теперь ты герой.
Старик предложил Чон До сигарету, но тот не мог взять ее.
– А как же факты? – спросил Чон До. – Они же не складываются. Где ответы?
– Нет такого понятия, как факты. В моем мире все ответы, которые нужно знать, идут отсюда.
Он показал на себя, но Чон До не смог разобрать, указывает он на сердце, кишки, или мошонку.
– Где же они? – спросил Чон До. Он увидел девушку, гребущую в ночи, которая пускала сигнальные ракеты в его сторону, он чувствовал ледяную щеку второго помощника, пока акулы не утащили его под воду.
– Мы когда-нибудь отыщем их?
Чон До снилось, как его кусают акулы, снилась актриса Сан Мун, она щурилась точь-в-точь, как Румина, когда песок попал ей в глаза. Ему снился второй помощник, носимый ветром по волнам, исчезающий в резком, бьющем в глаза свете. Внезапно его пронзила жгучая боль, и он не мог понять – спит он или нет. Опухшие глаза не открывались. Надоевший запах рыбы. Заводские гудки объявили о рассвете, а о наступлении ночи он догадался по исчезнувшему гулу холодильника – отключили электричество.
Все суставы у него словно одеревенели, а когда он пытался глубоко вдохнуть, внутри словно распахивались раскаленные заслонки печи, и боль его прожигала. Когда здоровая рука, наконец, дотянулась до израненной, он нащупал на ней толстые жесткие нити, какими хирурги зашивают раны. Будто в полусне он вспомнил, как капитан помог ему подняться по лестнице многоэтажки, в которой жил второй помощник со своей женой.
Днем его развлекал репродуктор: «Граждане!». Вечером с консервного завода возвращалась жена второго помощника, внося с собой легкий запах машинного масла. Маленький чайник трещал и свистел, а она напевала «Марш Ким Чен Ира», которым обычно заканчивали новости. Затем она, смочив руки спиртом, промывали его раны. Эти руки ворочали его, меняя простыни и помогая облегчиться, и он ощущал прикосновение обручального кольца на ее руке.
