В конце концов Сантос согласился продать ее за тысячу двести долларов. Нам понадобилось еще четверть часа, если не больше, чтобы запихнуть в автомобиль мой огромный чемодан и вещи Билли.
— А не эту ли машину называли «стаканчик йогурта»? — спросил я, изо всех сил налегая на багажник, чтобы закрыть его.
— El bote de yogur?[36]
Сантос повторил мой вопрос на испанском, притворяясь, что не видит связи между молочным продуктом и развалюхой, которую только что с радостью спихнул нам.
На этот раз за руль сел я, и мы с опаской пустились в путь. Было темно. Мы ехали по окраинным районам Сан-Диего. Плутая среди бесконечных стоянок и торговых зон, я с трудом выбрался на Национальное шоссе № 805 и направился в сторону границы.
Шины попискивали, а вместо яростного гудения «Бугатти» до уха доносился гнусавый храп «Фиата».
— Переключите на вторую, — посоветовала Билли.
— Если вы не заметили, я уже еду на четвертой!
Она посмотрела на спидометр — стрелка с трудом дотягивала до семидесяти.
— Да, быстрее не получится, — расстроилась Билли.
— Зато теперь мы точно не превысим скорость.
Наша развалюха кое-как добралась до огромного пограничного пункта, за которым виднелась Тихуана. Как обычно, здесь выстроилась очередь из машин и царило небывалое оживление. Стоя в очереди к проезду с табличкой «Mexico Only»,[37] я давал своей пассажирке последние наставления:
— Они крайне редко проверяют документы, когда выезжаешь из страны, но, если такое случится, нам обоим грозит тюрьма, и на этот раз удрать не получится. Так что давайте без глупостей.
— Я вся внимание, — отозвалась Билли, хлопая ресницами, как Бетти Буп.[38]
— Все просто: вы не шевелитесь и не произносите ни слова. Мы честные мексиканские труженики, возвращающиеся домой. Ясно?
— Vale, secor.[39]
— А если прекратите свои издевки, то мне вообще будет казаться, что я еду в отпуск.
— Muy bien, secor.[40]
Впервые за день нам улыбнулась удача: каких-то пять минут — и мы в Мексике, ни тебе проверок, ни неприятностей!
Дорога тянулась вдоль моря. К счастью, механик установил в машине старенькое радио с плеером. Но единственной кассетой, обнаруженной в бардачке, оказался альбом Энрике Иглесиаса, что привело в восторг Билли и отравило мне существование до самой Энсенады.
Внезапно разразилась страшная гроза, и на нас обрушились нескончаемые потоки дождя. Лобовое стекло было крошечным, а дворники такими слабыми, что не справлялись с наводнением. Их постоянно заедало, и время от времени приходилось высовывать руку, чтобы привести их в действие.
— Надо найти где переночевать.
— Да, я как раз об этом подумал.
На первом мотеле висела табличка «Мест нет». Из-за дождя мы плелись со скоростью двадцать километров в час, вынуждая всех следующих за нами ехать так же чудовищно медленно. Добрых четверть часа нас сопровождали гудки машин — разъяренные водители нетерпеливо жали на клаксоны.
Наконец мы остановились в Сан-Тельмо, в мотеле «Каса-дель-Соль», чья светящаяся вывеска с ободряющими словами «Есть свободные места» мерцала в ночи. Увидев припаркованные машины, я догадался, что заведению далеко до очаровательных мини-гостиниц типа «Бэд энд Брэкфаст».[41] Ладно, в конце концов, у нас деловое путешествие, а не медовый месяц.
— Возьмем один номер? — язвительно спросила Билли, открывая дверь.
— Один, но с двумя кроватями.
— Если думаете, что я наброшусь на вас…
— Вряд ли. Я не садовник и совсем не в вашем вкусе.
Портье встретил нас недовольным ворчанием.
Билли хотела посмотреть комнату, прежде чем заселяться, но я схватил ключ и сразу расплатился.
— Все равно деваться некуда: на улице льет как из ведра, и я дико устал.
Мотель представлял собой одноэтажное строение в виде буквы П. Во дворе росли чахлые деревца, пригибавшиеся к земле под потоками дождя.
Как я и предполагал, номер оказался по-спартански простым. Горела тусклая лампочка, неприятно пахло плесенью, а мебель, очевидно, помнила еще президента Эйзенхауэра. Мне бросился в глаза огромный телевизор на колесиках с динамиком под монитором — такие модели ценят любители барахолок и блошиных рынков.
— Представляете, кто-то сидел в этой комнате и смотрел, как первый человек высаживается на Луне или как убивают Кеннеди! — пошутила Билли.
Я попытался включить телевизор. Раздалось невнятное шипение, но экран оставался темным.
— Да уж, финал «Супер Боул»[42] придется смотреть в другом месте…
Я заглянул в ванную: просторная душевая кабинка, но на кране явные следы ржавчины.
— Знаете хитрость? Чтобы узнать, насколько хорошо убирают в гостинице, надо заглянуть за мебель, — улыбнулась Билли.
Она, недолго думая, отодвинула тумбочку и вскрикнула:
— Какая гадость!
Моментально сняв туфлю, Билли раздавила таракана. Потом обернулась и заглянула мне в глаза, ища поддержки:
— А как насчет нашего мексиканского ужина?
Но от моего энтузиазма не осталось и следа.
— Во-первых, здесь нет ресторана, во-вторых, на улице страшный ливень, а я умираю от усталости и не готов садиться за руль в такую погоду.
— Ну да, все мужчины такие: сначала наобещают с три короба…
— Да-да, все так и есть. Я ложусь спать!
— Подождите! Может, хотя бы пропустим по стаканчику? Я видела небольшой бар неподалеку отсюда…
Но я уже снял ботинки и улегся на кровать.
— Идите без меня. Уже поздно, а завтра нам предстоит долгая дорога. И потом, я вообще не люблю бары, а уж тем более придорожные забегаловки.
— Отлично, пойду одна.
Билли достала из сумки одежду, закрылась в ванной и вскоре появилась в тех же джинсах и кожаном приталенном пиджаке, в которых была днем. Она уже стояла на пороге, но, очевидно, ей что-то очень хотелось сказать.
— Говорите, вы не в моем вкусе… — начала она.
— И что с того?
— Как думаете, какие мужчины мне нравятся?
— Ну, например, этот мудак Джек. Или Эстебан, который всю дорогу пялился на вас, а вы ерзали и бросали на него кокетливые взгляды.
— А вы правда так считаете или хотите сделать мне больно?
— Вы такая, какая есть. Я вас создал, поэтому знаю вас лучше, чем кто бы то ни было.
Билли сурово взглянула на меня и молча открыла дверь.
— Подождите, возьмите немного денег.
Она ответила с вызовом:
— Если вы действительно так хорошо меня знаете, должны помнить, что я никогда не плачу за себя в баре…
* * *
Оставшись один, я принял прохладный душ, перебинтовал ногу и полез в чемодан за пижамой. Внутри, как и обещала Билли, меня ждал ноутбук — на долю секунды мне показалось, что все несчастья из-за него. Какое-то время я ходил туда-сюда по комнате: открыл шкаф, повесил куртку, потом долго искал подушку, но так и не нашел. В тумбочке рядом с дешевым изданием Нового Завета лежали две книги, очевидно забытые бывшими постояльцами. Первая — бестселлер Карлоса Руиса Сафона «Тень ветра», когда-то я подарил такой же томик Кароль. Вторая называлась «La Compagnia de los Angelos»[43] — до меня не сразу дошло, что это мой первый роман, переведенный на испанский. Я с любопытством пролистал издание. Читавший его человек подчеркнул некоторые фразы и кое-где оставил пометки на полях. Не знаю, понравилась ему книга или нет, но он точно не остался равнодушным, а это главное.
Неожиданная находка приободрила меня. Устроившись за крошечным пластиковым столом, я включил компьютер.
«А вдруг вдохновение вернется? Вдруг я снова смогу писать?»
Система запросила пароль. Постепенно в мою душу закрадывался ужас, но я пытался убедить себя, что это не что иное, как творческое возбуждение. Наконец на мониторе возник райский пейзаж. Я открыл текстовый редактор, и перед глазами появилась белая страница. В самом верху мигал курсор. Он словно ждал, когда же мои пальцы забегают по клавиатуре, позволив ему пуститься в пляс. Но тут пульс помчался галопом, а сердце словно сжали тисками. Голова закружилась, к горлу подступил комок… и я судорожно захлопнул ноутбук.
«Вот черт».
Творческий застой, синдром чистой страницы… Никогда бы не подумал, что со мной это произойдет. Я считал, что отсутствие вдохновения — проблема самовлюбленных интеллектуалов, которая не касается таких маньяков, как я, с десяти лет выдумывающих разнообразные истории.
Некоторым, чтобы творить, нужно довести себя до отчаяния, если жизнь не дает достаточно поводов. Другие черпают вдохновение в тяжелых испытаниях. После разрыва с Авой Гарднер Фрэнк Синатра сочинил «I'm a Fool То Want You».[44] Расставшись с Мари Лорансен, Аполлинер написал «Мост Мирабо». Стивен Кинг признавался, что без алкоголя и наркотиков роман «Сияние» не увидел бы свет. Я же не нуждался в допинге. Долгие годы я работал днем и ночью, даже в Рождество и День благодарения, с единственной мыслью: успеть записать все, что рождается в моей голове. Начав роман, я забывал о реальности и жил словно в трансе или под гипнозом. В это благословенное время творчество становилось моим единственным наркотиком: даже самый чистый кокаин не вызывал такую эйфорию, даже самое дикое опьянение не рождало столь сладостного чувства.
