— Именно! — засмеялась Эмма. — И у него не было с собой ни пижамы, ни зубной щетки. Странно, не правда ли?
— Что ж, отчасти это характеризует нынешние отношения между мужчиной и женщиной.
Недолгий опыт пребывания в браке вряд ли дал Беатрис право высказывать такую антиромантическую точку зрения на отношения между полами; Эмма, между прочим, и не верила, что ее мать так думает на самом деле. Слишком этому противоречили ее занятия художественной литературой викторианского периода. Только потому, что ей не хотелось выглядеть чересчур настойчивой в своем желании видеть Эмму замужем, она заняла такую позицию. Тем не менее ее высказывание было довольно определенным.
— Ему очень понравилось покрывало с золотистыми лилиями, а это уже кое-что значит.
— Как ты думаешь, он приедет еще?
— Не знаю, не сказал. Думаю, это будет зависеть от многих обстоятельств. — Эмма сама не понимала, хочется ей или нет, чтобы он приехал. — А что ты думаешь про сегодняшний вечер? — спросила она. — По-моему, он прошел довольно удачно, не правда ли?
Беатрис согласилась, что да, удачно, но при этом подумала, что Эмма могла бы постараться выглядеть более привлекательной. Она уже не в том возрасте, когда можно позволить себе столь модные нынче тусклые тона и растрепанные волосы. Наверняка вечер был бы куда более удачным, если бы она надела платье более привлекательного цвета и попыталась соорудить себе прическу, либо завив волосы, либо сделав аккуратную стрижку. За всю свою жизнь Эмма не написала ничего такого, что могло бы оправдать подобное пренебрежение к собственной внешности — Беатрис припомнила кое-кого из увенчанных славой современниц, — ни романа, ни томика стихов, ни двух-трех картин, ничего, кроме нескольких никем не читаемых статей по социологии. Неужели она не способна на что-либо большее?
Уже в постели в тот же вечер Беатрис занялась тем, что лучше всего помогало от бессонницы: перебирала в памяти своих сорокалетней давности соучениц по колледжу, припоминая их имена и внешность. Начав с Изобел Мерримен Маунд, которая и тогда выглядела, как сейчас, она перешла к студенткам, обладавшим более экзотическими именами. В голову ей пришли запечатленные на групповом снимке того времени, но теперь забытые, потому что они ни разу не появились на традиционных ежегодных встречах их выпуска, датчанка Ильзе Бенедикта Роелофсен и итальянка Алессандра Симонетта Бьянко. Почему-то Беатрис во всех подробностях припомнила, хотя зачем это помнить, понять невозможно, руки Ильзе с покрытыми красным лаком ногтями и ужас, отразившийся на лице мисс Биркиншоу при виде этой новой моды. Ильзе, вероятно, накрасила ногти ярким лаком, чтобы поразить подруг, но надо признать, что девушки в те дни заботились о своей внешности куда больше, чем нынче. Даже они с Изобел, скромные труженицы, и те старались выглядеть опрятными и аккуратными с завитыми волосами и робкими намеками на макияж. И кроме того, она, Беатрис, вышла замуж, как было засвидетельствовано в регистрационном журнале колледжа: «1939 год. Вступила в брак с Дадли Джорджем Ховиком» и «1940 год. Родилась дочь Эмма». Дадли был ее ровесником, он тоже изучал английскую литературу, и до женитьбы в сентябре 1939 года они были знакомы несколько лет. Если бы не война, они, может, и не поженились бы, но в ту пору люди поступали только таким образом, а Беатрис всегда считала, что женщина должна либо выйти замуж, либо, по крайней мере, состоять в каких-то отношениях с мужчиной. Дадли погиб в сражении за Дюнкерк много лет назад, и с тех пор в ее женской судьбе почти ничего значительного не произошло. Молодая, склонная к научной деятельности вдова с ребенком, какой она была, не привлекала с первого взгляда внимания и не отличалась доступностью. Кроме того, она была занята работой, художественной литературой викторианского периода. В романах Шарлотты М. Йонг всегда присутствовали молодые привлекательные вдовы…
Эмма же — совершенно другая судьба, что с ней делать? Ничего, конечно. В семидесятые годы нашего столетия ничего не «сделаешь» с дочерью такого возраста. Этот Грэм Петтифер — между ними явно ничего нет, и жизнь в захолустье вряд ли обещает появление кого-то, достойного внимания. Адам Принс с его «самой вкусной камбалой по-нантски»? Какой он кандидат в женихи? Смех один. И бедного овдовевшего Тома тоже едва ли можно считать подходящим женихом… Беатрис потянуло в сон, возможно, одна мысль о Томе навевала дремоту. «Неудачник» — вот слово, которое пришло ей на ум, когда она вспомнила о Томе, не способен даже разыскать в лесу остатков этого дурацкого средневекового поселения. И в своей церковной деятельности он тоже не отличается особой энергией. Беатрис вспомнились разного рода упущения (по-видимому, мисс Ли в это время в поселке не было): первое воскресенье после крещения, а рождественские украшения еще не сняты; в прощеное воскресенье на алтаре нарциссы — явная ошибка, которой Том даже не заметил. Конечно, следует помнить, что он потерял жену и на шее у него висит эта несчастная Дафна. Бедный Том и бедная Дафна, да, бедная Дафна… Беатрис уснула.
Том куда более славный, нежели Адам Принс, думала Эмма уже в постели, перебирая в памяти события ужина, перед тем как уснуть. И человек он хороший. Читая проповедь о царствии небесном, не забывал упомянуть и о помощи соседу, причем, не сомневалась она, говорил об этом от души. Но если рассуждать о делах практических, способен ли Том, например, помочь ей, попроси она, помыть наверху окна, что и вправду пора сделать?
Изобел заснула быстро, и снилось ей, что они с Адамом Принсом гуляют по лесу из колокольчиков — крайне странная ситуация! Она проснулась среди ночи, и ей вспомнилось стихотворение Шелли:
Мне снился снег… Но, вьюгу
Развеяв, с юга брызнуло весной…
Все эти цветы — фиалки, астры, ландыши, розы и другие, названия которых она не могла припомнить (лисьего помета среди них не было), и букет из этих цветов, и последняя строка, которую она очень любила цитировать в юности:
Он другу собран в дар. — А кто мне друг?[15]
Подобно Беатрис, она тоже принялась вспоминать колледж и человека, который ничуть не был похож на Адама Принса.
В тот год лето стояло сухое. Грязь на проселках превратилась в твердые борозды, а поля выгорели и стали белесыми, как в Италии или Греции.
Мартин Шрабсоул одобрительно закивал, узнав, что его теща отправляется на прогулку в лес с мисс Ли и мисс Гранди. Двигаться необходимо. Он и не подозревал, что главная цель их прогулки состояла в том, чтобы посмотреть на сэра Майлса и его гостей. И им повезло — если можно назвать это везеньем, — они были вознаграждены лицезрением стоящего на террасе сэра Майлса в окружении нескольких дам в летних платьях. Укрывшись за кустами, они в течение десяти минут наблюдали, как из дома выходили гости с бокалами в руках (наступало время ленча) и направлялись к белым столам в саду, на которых уже была расставлена еда. Сквозь деревья доносился смех.
— В прежние времена, — заметила мисс Ли, — ели и пили только в доме, хотя иногда и устраивали пикники. Мисс Верикер умела их устраивать.
— Мисс Верикер?.. — Магдален Рейвен забыла, кто такая мисс Верикер.
— Гувернантка девочек, — подсказала мисс Гранди. Разве можно забыть про мисс Верикер, когда Оливия то и дело талдычит о ней?
— Ах да, вспомнила. Она больше не живет в этом домике?
Они вышли из чащи и проходили мимо сторожки, которая под сенью деревьев в такой жаркий день выглядела очень привлекательно.
— Нет. После нее здесь жил один из домоправителей, но теперь они предпочитают жить на территории усадьбы.
— Здесь мог бы быть такой романтический уголок для молодой пары, не правда ли? — заметила мисс Гранди. — Сэр Майлс, наверное, ничуть бы не возражал.
— О да, жить тут, конечно, можно, — согласилась мисс Ли. — Вероятно, мисс Верикер предпочла бы жить здесь, а не в Уэст-Кенсингтоне, но остаться ей не предлагали.
— Моя дочь считает, что эту сторожку следует предоставить какой-нибудь бездомной семье, — сказала Магдален, — хотя вряд ли удобно жить так далеко от поселка. Помните, как во время войны эвакуированные ненавидели деревню?
— Люди боятся стихийных сил природы, — заметила мисс Гранди.
Ее спутницы не нашли чем отозваться на это замечание, и беседа переключилась на более приятные темы. Пора было возвращаться — можно поесть салат в саду по примеру сэра Майлса и его гостей. В Греции наверняка жарко, и Дафна, несомненно, ест в таверне, — так это там называется? Что же касается Тома, то они утром видели, как он бродил по кладбищу — как только Дафна уезжает, жизнь в приходе разлаживается.
Вокруг могильных плит трава засохла, да и вообще ее давно следовало скосить, подумал Том. Об этом говорилось на прошлом заседании приходского совета. И разве нельзя хоть как-то ограничить чрезмерную украшательскую деятельность родственников? Неужели нельзя развить их чудовищный вкус? На том же заседании Кристабел Геллибранд заявила, что чересчур вычурные бордюры, засыпанные осколками зеленого мрамора могилы и витиеватые надписи золотом опошляют общий вид кладбища. На некоторых могилах установили даже вазы с искусственными цветами — ну не позор ли это для сельской местности? Разве не существует определенных правил, выполнения которых приходский священник вправе требовать? Здесь присутствующие многозначительно посмотрели на Тома, но он лишь улыбнулся, словно признавая, что да, такие правила существуют, но кто он такой, чтобы строго и бездушно требовать их выполнения от человека, горюющего об утрате близкого ему существа? В конце концов, не все одарены чувством прекрасного (как Кристабел Геллибранд). Нелегко ответить на эти неприятные обвинения, как нелегко считаться и с теми, кто засыпает могилы осколками зеленого мрамора, а то и водружает отвратительную абстрактную скульптуру, как в одном случае, который имел место еще в пятидесятые годы, то есть до назначения Тома в приход.
