— Хорошо, — ответила она. — Правда, дел невпроворот. Что это у тебя там шумит?
— Ветер. Я выгуливаю собаку. Кстати, как называется дерево, на котором растут такие вертолетики?
— Вертолетики?
— Ну да. Знаешь, что-то типа семян с хвостиком. Бросаешь их — и хвостик крутится, как пропеллер.
— Клен?
— А, ну да. Спасибо.
— Это для твоего нового романа?
— Не совсем. Бесс! Извини, она пыталась забраться в яму.
— Как она?
— Прекрасно.
Мать всегда спрашивала, как дела у меня и моей собаки, но никогда не интересовалась, как поживает Кристофер. Раз в несколько месяцев мне удавалось наскрести денег на билет, чтобы отправиться вместе с Бешей в Лондон и провести выходные с мамой и Тэзом, моим отчимом, но к нам мама никогда не приезжала. Я часто совмещала эти поездки с какими-нибудь делами в Лондоне, чтобы потом потребовать у издательства денег за дорогу и проживание, хотя на самом деле я всегда останавливалась у Фрэнка и Ви: с ними можно было обсудить последнее заседание редколлегии и посмеяться над новыми планами Клавдии относительно Зеба Росса. В последний раз я ездила в Лондон перед Рождеством. Я тогда должна была увидеться с женщиной по имени Фред, которая возглавляла продюсерскую компанию «Арлекин энтертейнмент». Они думали снять по моим «ньютопиям» телесериал. После встречи я была напугана. «Есть ли у вас идеи для новых серий? А ничего, если мы возьмем ваших персонажей и придумаем совершенно другие истории с их участием?» Ощущение было такое, будто я превращалась в Зеба Росса и переставала существовать, но уже в каком-то ином смысле. Однако я сказала своему новому агенту, что возьму деньги, если мне их предложат, и рассказала маме о том пафосном заведении, в которое эта Фред водила меня обедать, и как мы ели там велюте и рыбу-меч. Больше мне Фред не звонила.
— Как продвигаются дела с архивом? — спросила я у матери.
Она собирала у себя в ноутбуке наши семейные фотографии. Некоторые из них были сделаны уже цифровой камерой, а остальные надо было отправлять по почте куда-то, где их оцифровывали, записывали на диск и присылали обратно. Еще она составляла наше генеалогическое древо с помощью сайтов, на которых хранилась информация о населении Англии, и мормонских записей о британских родословных. Тоби однажды заметил, что мы, возможно, являемся последним поколением нашей семьи, потому что ни один из нас не планировал заводить детей. Получалось, что род наш вымирал. Видимо, мать это понимала и отчасти потому решила заняться фотоархивом и генеалогическим древом. Каждый раз, когда мы говорили об этой ее затее, я вспоминала, что так и не приняла участия в переписи 2001 года, причем местный совет потом меня за это преследовал. Я до сих пор чувствовала себя виноватой, хотя и не знала точно почему. Я постоянно представляла себе, как мои потомки в отчаянии бьются над неким футуристическим архивом, потому что у них нет обо мне данных, но потом напоминала себе, что никаких потомков у меня не намечается и грядущим поколениям будет абсолютно наплевать на то, кем я была и чем занималась или не занималась в 2001 году.
— Почти закончила с 1982-м, — отчиталась мать. — Надо, чтобы ты приехала и посмотрела.
— Приеду. Может, даже скоро. У нас вот-вот будет заседание редколлегии.
— А ты разве остановишься не у друзей, Фрэнка и как там ее?
— Нет. Они уезжают.
— А, чуть не забыла. Ты газеты читала?
— Нет. Только разгадывала кроссворд в «Обсервер». А что?
— На выходных вышло большое интервью с Розой.
— Господи, — сказала я куда более безразличным тоном, чем планировала.
В последнее время мать часто рассказывала мне про Розу. Я не виделась с ней уже много лет, но в Эссексе мы жили по соседству, и даже после того, как я переехала в Лондон, она оставалась моей лучшей подругой. Но потом нам исполнилось по восемнадцать, и дороги наши постепенно разошлись. Я хотела стать актрисой, но в итоге занялась сравнительным литературоведением. Она хотела стать актрисой, но в итоге поступила в художественный колледж. Наш совместный план окончить Королевскую академию драматического искусства и стать знаменитыми актрисами лопнул. Когда я училась на первом курсе в Сассексе, Роза как-то раз приехала ко мне в гости. Я встретила ее на вокзале: она была бледной и какой-то ошалевшей, в красном платье и с накладными ресницами, а по платформе за ней тащился подозрительный тип, умолявший ее выйти за него замуж. В ответ она улыбалась и говорила «нет, солнышко, но спасибо за предложение», постоянно оглядывалась и сбавляла шаг, чтобы он не слишком от нее отставал. Все выходные она ела только ЛСД, который дал ей другой парень из поезда, и говорила, что собирается уехать в Индию чистить чакры. В те дни никто еще ничего о чакрах не знал, но Калеб, брат Розы, съездил в Индию, и с тех пор она была в этой области крупным специалистом. Роза сначала переспала с моим парнем, а потом — с парнем моей соседки по квартире и страшно огорчилась, решив, что теперь мы навсегда от нее отвернемся: в воскресенье в три часа ночи ее нашли в местном парке в пруду с утками, где она пыталась утопиться. Вскоре после этого Розу заметил какой-то продюсер, когда она прогуливалась в Хэмпстед-Хит. Она принялась бросать палки его собаке, и он предложил ей попробоваться на роль в крупном телесериале о сверхъестественных явлениях, происходящих в английской деревне. Согласно легенде, Роза не восприняла его слова всерьез и не пошла на пробы, но он все равно разыскал ее, и она тут же получила роль без всяких проб. Это была главная женская роль в сериале: обладающая телепатическими способностями дочь приходского священника, которая влюбляется в человека, изучающего паранормальные явления. За эту роль Розе дали приз Британской академии кино и телевизионных искусств, и она довольно быстро стала одной из самых востребованных актрис Великобритании. Мой бывший жених Дрю однажды целый месяц умолял меня представить его Розе, потому что это могло «помочь его карьере».
— Я подумала, что тебе будет интересно, — сказала мать.
— Сомневаюсь.
— Ты ведь не станешь снова глупить?
— Ты о чем?
— Ты знаешь, о чем я. Ладно, не буду рассказывать, если не хочешь.
— Ты уже почти рассказала.
— Ну что ж, во-первых, ее взяли на главную роль в масштабном голливудском ремейке «Анны Карениной». Говорят, ей заплатят несколько миллионов.
— Ну надо же. Повезло.
— Мег!
— Что?
— Можно подумать, ты не рада за Розу!
— С чего это я должна радоваться за нее? Да мне плевать. То есть мне было бы не плевать, если бы с ней что-нибудь случилось: я бы жалела ее и надеялась, что скоро все наладится. Я рада, что у нее все хорошо, но не могу сказать, что прямо прыгаю от счастья. Мне противна культура селебрити, ведь это всего-навсего очередная форма банального увеселения масс, только в главных ролях — живые люди. Я насмотрелась на это, еще будучи с Дрю, не забывай. Ему так хотелось стать частью «мира звезд», а мне это все казалось полной ерундой. И к тому же ну какая из нее Анна? Ничего общего! Анна — темная и загадочная. А Роза разве что похожа на крошечный клубок дыма, или перышко, или мыльный пузырь. Она посредственность, помешанная на самой себе. Вот княгиня Бетси из нее вышла бы отличная, но не Анна. Впрочем, если речь идет об убогом голливудском ремейке…
Мать вдруг рассмеялась.
— Что? — спросила я.
— Мне показалось или ты слегка завидуешь?
— Господи боже! Чему тут завидовать?! Я совершенно довольна своей жизнью. Хотела бы стать актрисой, поступила бы в академию. Мне не нужны миллионы. Я бы не знала, что с ними делать. И нужно было бы все время беспокоиться о прическе и о том, уместное ли на мне платье. Да на то, чтобы вести такую жизнь, как раз и ушли бы все эти миллионы! Прошу тебя, мам, давай сменим тему.
— Прости, не надо было мне тебя дразнить, — мама все продолжала смеяться. — Ты же знаешь, как я тобой горжусь. Мне куда больше нравится иметь дочь, пишущую книги, даже если их никто не покупает, чем ту, что проводит дни напролет на красных ковровых дорожках и не слезает со страниц газет.
— Ты опять за свое! — воскликнула я.
— Да-да, извини!
И мы обе расхохотались.
— О боже, чертова Роза, — сказала я, наконец успокоившись. — Как там Тэз? Как Тоби? Как собаки?
Всю оставшуюся часть прогулки я слушала рассказ матери о том, как Тэзу заказали оформление нового вокзала Сент-Панкрас, о странном бойфренде Тоби, который настаивал на том, чтобы перед обедом все читали молитву, и о том, как одна из собак погналась за собственным хвостом и поймала-таки его, в связи с чем дом был залит кровью до тех пор, пока Тэз не пришел с работы и все не убрал. Когда мы с матерью наконец попрощались, я бросила взгляд на другой берег реки. Начинали сгущаться сумерки, и ярко-розовая земля была похожа на мягкую кожу на внутренней стороне бедра какого-нибудь огромного мифического животного, уснувшего у воды. Кожу эту обрамляли клочки лобковых волос из темно-зеленых деревьев, а еще она была исполосована шрамами и растяжками дорог. Если тот берег напоминал внутреннюю сторону бедра спящего существа, то Кингсвер походил на длинный тонкий палец ноги, который животное лениво окунуло в воду. Холмы понемногу начинали темнеть, и я двинулась в обратный путь, размышляя над тем, насколько мрачнее была окружавшая меня теперь тишина, и насколько лучше получился бы архив у моей матери, будь я такой, как Роза, и насколько больше было бы смысла в ее генеалогическом древе, если бы у меня появились дети.
