– Вот человек! – воскликнул Петр Иосифович Польский. – Всегда за руку поздоровается, словом обмолвится. А что мы ему – охранники, честно говоря?
– Мало таких, – согласился Николай, радуясь, что сегодня очередь ехать домой ночью не его, а Прошина.
Конечно, Польский и Касьминов не обделят Сергея. Все, что обломится им с барского стола, они по-братски на троих поделят. Но опыт подобных пиршеств говорил, что последние сотрудники разъедутся по домам часов в одиннадцать, а то и позже. И, наверняка, они не забудут охранников. Люди в конторе могли быть щедрыми, особенно в подобные моменты.
Если говорить начистоту, по трезвой, то выглядело это не совсем прилично для старших офицеров самой сильной армии. Ну гуляют люди, празднуют. Поработали, имеют право оттянуться, забыть про серьезные дела. А уж делами они ворочают крупными. И от них по-крупному отдыхать надо. Здесь никаких неприличий не могло быть да и не было, даже во времена постоянных партсобраний и головомоек по всякому поводу. Но охрана есть охрана. У охранников своя работа, свои обязанности. К тому же охрана охране рознь. Если бы это была какая-нибудь стройка или завод, или торговое предприятие, или прочие объекты, которые доверяли охранять даже бывшим уркам или инженерам, у которых в головах всегда ветер гуляет со студенческих буйных лет, то да, там можно скидывать со столов разных застолий – а их у московского народа мало не бывало, нет и быть не может никогда – на стойки охранников питье и закуску. В этом случае никакого нарушения моральных норм, русского этикета, обычаев нет. Другое дело контора. Здесь каждый сотрудник по два-три языка знает, не считая русского. Может быть, даже уборщицы знают какой-нибудь, английский или французский. А то и немецкий. С кем поведешься. По двадцать лет с такими людьми поработаешь, и английский узнаешь за здорово живешь. Таких людей и охранять надо соответствующим образом. А то инженеров запустили. Какой с них толк, если говорить начистоту, на таком важном объекте.
Но можно ли, правильно ли таким людям, то есть бывшим офицерам, причем старшим офицерам, сбрасывать со своих фуршетных столов, скажем, водку, пусть даже и дорогую, бутерброды стоимостью каждый чуть ли не пару стаканов «Привета», или фрукты с овощами? Правильно ли это, если дело рассматривать с государственной точки зрения? Офицерский корпус, традиции русской, красной, советской, российской армии, честь, долг и так далее и тому подобное, согласуется ли это все с подобной практикой, которая повелась в конторе наверняка еще с тех далеких времен, когда офицерам вполне хватало пенсии, а уж если у них слишком много было времени свободного в запасе, то устраивались они на более престижную работу? Вот в чем вопрос. Бывший майор Касьминов выпить не дурак, хотя пьяным его в военном городке еще не видели. Но хорошо ли это – брать чаевые в таком виде?
А что же тут плохого, если люди дают с чистым сердцем, тебе вроде бы доверие тем самым и уважение оказывают. Мы, мол, не боимся, мы верим, что вы, охраняющие нас, не ужретесь здесь в стельку, что, махнув вроде бы как вместе с нами, вы службу не проспите. По-человечески, по-русски мы относимся к вам, вы уж нас не подведите. Не малые дети. Одно слово – офицеры. Гордость нашей армии, военно-морского флота и соответствующих органов, цвет, щит и надежда нации. Тут и говорить нечего.
Приблизительно так думал Николай Касьминов, сидя перед мониторами и с нетерпением посматривая на часы. Ужинать не хотелось. Зачем «под сухую» набивать желудок? Офицеры все-таки люди терпеливые. Могут и подождать. Ночь еще впереди.
Ждали они до семи часов. Буфет закрылся. Люди разбрелись по этажам, сгруппировались по отделам и другим интересам, многие, правда, расхотели группироваться из-за отсутствия интересов и ушли домой. Еще раньше, почти вместе с генеральным, покинули контору его заместители, главбух со своим замом, затем начальники служб, отделов. Но почти все заместители начальников отделов остались в конторе надолго. И наконец проводы старого года перешли в самую приятную, почти интимную и бурную стадию.
– Теперь можно и нам махнуть и поужинать! – радостно потер ладони Петр Польский и сказал повеселевшему Сергею Прошину. – Калитку и ворота закрой на замки и ступай в комнату. Пора провожать старый год, честно говоря. Они нам три подноса бутербродов оставили. По бутылке «Посольской» на брата. И прочих вкусностей гору. Николай картошку разогревает, ступай!
– Может быть, ты сначала?
– Зачем? Я здесь постою. Ты поужинаешь, меня подменишь. А потом Николай тебя подменит. Мы с тобой чокнемся, в самом деле.
Они в точности выполнили план Польского. Одна бутылка, надежно завернутая в газету, улетела в контейнер для мусора.
Отделы гудели, отсеивая старичков и замужних женщин, у которых дома томились в ожидании малые дети и доверчивые мужья. Остальным гулять нравилось до конца. К десяти часам вечера охранники отправили в контейнер вторую бутылку, а водители малолитражных автобусов затосковали. В подобных случаях их бригаду из четырех человек делили на две части. Двое из них имели право пить, двое бродили по конторе в томительном ожидании для кого-то прекрасного, а для кого-то грустного момента, когда все гуляющие наконец-то соберутся в две группы, сядут в автобусы, и с песней, негромкой, но страстной повезут их ямщики конца XX века по домам.
– Нам еще бутылку «Посольской» скинули! – порадовал охранников Николай, подошедший к стойке. – Десять тридцать уже. Почти все дошли до кондиции. Собираются. Серега, может, останешься, хряпнем еще, а?
– Ладно, останусь. Дома все равно делать нечего.
– Это дело! – Петр Польский разложил на стойке газету с кроссвордом, а Касьминов побежал разогревать картошку.
– Ну, что там, читай?! – Сергей был в настроении, кроссворд оказался легким – и это радовало.
В коридоре раздался неспешный грузный топот.
– Петрович подходит, – угадал Польский. – Хорошо он сегодня принял на грудь, честно говоря!
– А чего теряться-то?
Петрович, совсем толстый, оплывший, с добрым лицом обиженного ребенка, с детскими полными губами, шел, обнявшись с Димкой, гонщиком, тридцатилетним парнем, влюбленным в скорость, в беспредел гоночных страстей, в ревущий сотнями моторов мир, особый мир, куда по билетам впускают только зрителей, и то неохотно.
– С наступающим! – поздравили охранников двое пьяненьких водителей, сели под лимоном в углу холла.
– И вас так же! Римский оратор, Серега?
– Цицерон, что ли?
– О, угадал!
Охранники, уже тоскуя, решали кроссворд, а водители затянули, прямо сказать, не мужской разговор.
– Жена меня достала, Петрович. Что не сделаю, все не так. Деньги приношу приличные – ей мало. Халяву не заначиваю – опять плохо. Выпиваем мы здесь редко, да и не очень-то меня тянет к водке. А ей и это плохо. Сейчас такой скандал закатит. Куда деваться? Ты на двадцать лет старше меня, жизнь прожил. Скажи, разве она права?
– Скифский меч, Серега? – Петр слышал обрывки водительского разговора, видел, как реагирует на него Сергей, старался увлечь его кроссвордом, прибавил звук телевизора. Мудрый он был, бывший подполковник. Всю жизнь с женщинами служил – кому скажешь, сразу и не поверит. А у женщин в жизни такое бывает, ну все, что хочешь и не хочешь бывает в женской жизни. А они с этим, со всем, сразу к начальству. Со слезами, криком, просьбами и с хитрыми взглядами, смысл которых не всегда удавалось понять, даже опытному Польскому. У него их бывало в подчинении по пятьсот человек. «Мне год за три надо было считать, честно говоря. Не посчитали почему-то, – говаривал он не то в шутку, не то всерьез. И жизнь он чувствовал тонко, на бабьем уровне. – Забыл, Серега? – спросил он. – Недавно такое слово в другом кроссворде было. Как его? А…»
– Акинак, что ли?
– О, угадал! Подошло. Смотри, осталось совсем немного, – Польский пытался удержать при себе Прошина, не пустить его в пространство разговора водителей.
Петрович и Димка беседовали тихо, но холл был небольшим, десять на десять. Между водителями и охранниками было не больше 12 метров. Слышимость неплохая, а голоса у сидевших под лимоном были басовитыми, проникающие.
Димка, разогретый водкой, видимо, впервые в жизни изливал душу чужому человеку. Боль у него была – любимая жена. Понять он ее не мог. То ли другого присмотрела, то ли по какой-то иной причине, но вдруг разладилось у них что-то. Даже дочка-первоклассница заметила это.
– Ну вот что мне делать?
Петрович слушал его, слушал, а потом каким-то обмякшим голосом заговорил. Да лучше бы он сплясал что-нибудь или спел.
– Что тебе делать – думай сам. У нас же работа не нормированная. Того в аэропорт, этого из аэропорта. Я через это прошел. Двадцать лет с женой жил. Двоих детей вырастили. Мне сорок пять отпраздновали, ей сорок. И вдруг, как серпом по одному месту, или увольняйся, говорит, или я ухожу.
– Средневековая пушка, Сергей, не помнишь? Нет? Картошка уже подогрелась. Иди, начинай третью бутылку. Не хочешь. Мне тоже что-то не хочется. Может, бомбарда, как ты думаешь?
