— Мэри, это было замечательно, — сказал он, уткнувшись носом в копну ее волос. — Ничего, если я к тебе как-нибудь еще загляну? То есть сначала позвоню…
С ответом она собиралась как-то слишком долго.
— Что ж, заезжай, почему нет. Главное, не превращать это в привычку.
Это была единственная неприятная нотка, оставившая у него осадок от славного вечера, и она преследовала его всю дорогу до дома и весь следующий день на работе.
«Главное, не превращать это в привычку». Так могла сказать только холодная, жесткая девушка, и эту ее фразу Эван будет еще долго помнить, потому что в их прошлой совместной жизни, даже когда они отчаянно собачились, он никогда не воспринимал Мэри в таком качестве.
Однажды утром Рейчел осторожно сошла вниз по лестнице в не совсем чистом домашнем халате и остановилась перед гостиной с таким видом, словно собиралась сделать важное заявление. Она по очереди оглядела всех членов семьи — Эвана, оценивающего разворот в утренней газете, Фила, давно приехавшего после своей ночной смены в «Костелло», но так и не прилегшего, мать, накрывавшую на стол, — и наконец разродилась.
— Я вас всех люблю.
Она шагнула в комнату с неопределенной улыбкой на лице. Ее фраза, возможно, произвела бы тот успокоительный эффект, на который она рассчитывала, если бы мать не подхватила ее, чтобы развить в исключительно сентиментальном ключе.
— Ах, Рейчел, какие чудесные, какие замечательные слова! — воскликнула она, обращаясь к мужчинам, словно те, по своей душевной грубости или скудоумию, сами были не способны их оценить. — Разве это не прекрасно, когда девушка произносит такие слова в самое обычное, будничное утро? Рейчел, я считаю, ты пристыдила нас всех с нашими мелочными ссорами и эгоистичными уходами в себя, и такое не забывается. Эван, у тебя необыкновенная жена, а у меня необыкновенная дочь. Рейчел, можешь мне поверить, в этом доме все тебя тоже очень любят, и все мы страшно рады видеть тебя в таком хорошем настроении.
Смущение Рейчел к этой минуте достигло такой остроты, что она с трудом доплелась до своего места за столом; она исподтишка бросила взгляды в сторону мужа и брата, но смысл ее тайного послания пропал втуне. А между тем Глория еще не закончила.
— Я искренне верю, эту минуту мы запомним на всю жизнь. Как наша маленькая Рейчел — точнее, наша большая маленькая Рейчел — спускается по лестнице и говорит: «Я вас всех люблю». Единственное, о чем я жалею, Эван, так это о том, что сейчас здесь нет твоего отца, чтобы разделить с нами общую радость.
Но тут даже Глория, кажется, почувствовала, что зашла слишком далеко. Она наконец умолкла, и дальше завтрак продолжался при сосредоточенном, гнетущем молчании, пока его не прервал Фил.
— Извините, — пробормотал он и отодвинулся от стола.
— Куда это вы собрались, молодой человек? — поинтересовалась Глория. — Потрудитесь-ка сначала доесть яичницу.
— Но послушай, дорогая, — в это время обращался к жене Чарльз Шепард за завтраком в другом конце деревни. — У меня уже не осталось отговорок. Все гораздо проще, чем ты себе представляешь. Заглянем к ним один разок и покончим с этим.
Но Грейс упорно не понимала, почему нельзя пригласить эту женщину к ним.
— Чем не выход? Тем более она знает, что я прикована к дому.
— Нет, не выход.
Чарльз уже не раз пытался объяснить, что не хочет приглашать Глорию Дрейк к ним, так как она может здесь застрять бог весть насколько, а главное, после этого она может к ним зачастить. Сейчас он принялся терпеливо растолковывать это ей в очередной раз, но Грейс, будучи в раздраженном состоянии, поспешила его оборвать:
— Глупости. Ты сам не понимаешь, Чарльз, что говоришь. К тому же, если бы ты знал, как у меня от всего этого поднимается давление, ты бы меня так не мучил.
И он перестал ее мучить. Когда пришло ей время перебираться на весь день на закрытую террасу, он приобнял ее за талию, словно страхуя от возможного падения, и они шажком двинулись к цели.
Только Чарльз, если не считать Эвана и самых близких соседей, знал, что Грейс вовсе не была «прикована к дому». Несколько раз в году, когда в городе шел особенно интересовавший ее фильм, она требовала, чтобы он сводил ее в кино, а в кинотеатре даже подгоняла его вверх по лестнице на балкон, где разрешалось курить, и во время сеанса он украдкой поглядывал вокруг, нет ли рядом кого-то из их деревни, знакомых, с которыми он сталкивался в бакалейной лавке или в прачечной.
Он не сомневался, что однажды сумеет уговорить жену нанести визит Глории Дрейк, но этот день, видимо, еще не наступил. Сейчас же все, что ему оставалось, после того как она устроилась в шезлонге с тонким пледом на коленях и журналом в руках, — это пойти на кухню и сделать ей утренний коктейль.
В эту ночь Фил Дрейк почти не сомкнул глаз. Он ворочался, взбивал подушку так и эдак, но всякий раз, когда его накрывала сладкая волна, на него обрушивались кошмары сродни тем, что одолевают детей во время горячки, и он сразу просыпался. И тут уже в голову лезли беспорядочные и бессвязные мысли, в которых отсутствовал всякий смысл. Так в школьном читальном зале он мог битый час просидеть в полной тишине, не перевернув страницу учебника, не прочитав ни одной строчки.
В день его приезда мать одним пальцем раздвинула занавески в горошек на двери в спальню дочери и зятя («Отлично, не спит»), и с тех пор, стараясь гнать от себя эти мысли, Фил тем не менее отдавал себе отчет в том, что он в любой момент может подсмотреть за тем, как они занимаются любовью. Хочешь — ночью, хочешь — днем, а в условиях его работы в «Костелло» появилась и новая возможность: утром. Впрочем, для него это было не столько серьезным искушением, сколько пародией на него, пошлым фарсом. Надо быть полным ничтожеством, чтобы пойти на такое. И поэтому, всякий раз проходя мимо зашторенной двери, он вырастал в собственных глазах.
В это утро, придя с работы, он слонялся по дому из-за бессонницы, видя, как первые лучи солнца проникают во все комнаты, кроме спальни сестры, и мысли его крутились вокруг этой двери и занавески. Он даже постоял перед ней, чуть дыша и почти касаясь пальцем занавески, словно проверяя, каково это — совершить непростительный поступок, и… отошел от двери с отчетливым пониманием: нет, это уже не пошлый фарс и не пародия, а самое настоящее искушение.
И вот он лежал без сна, пока за окнами разгорался день, а в голове путались бессвязные мысли, не считая одной, мрачной и навязчивой: все в этом мире бессмысленно. Начиная от всего, что происходит в этом доме, и заканчивая ресторанной парковкой, где он будет сегодня ночью собирать жалкие чаевые. С таким же успехом можно просить милостыню. Если он перестанет появляться на работе, вероятно, этого даже не заметят. Клиенты как-нибудь припаркуются без всякого «планирования», а уж войти или выйти из ресторана они точно сумеют без помощи дурацкого фонарика Фила Дрейка. Другое дело, что лучше уж болтаться на парковке, чем торчать дома.
На кухне он застал одну Рейчел — сегодня была ее очередь готовить; она и накормила его ужином, чему он был рад — только бы не видеть мать.
— Я почти уверена, что разрожусь еще до того, как ты вернешься в школу, — сообщила она брату. — Так что вы с ним, так сказать, успеете познакомиться.
— Ну, что же. Будем надеяться.
Возможно, Рейчел любила всех без разбора, а если и нет или не всех, то, по крайней мере, убедительно имитировала такую любовь.
— Эван в последнее время резковат и грубоват, но ты не обращай внимания. Мне кажется, он не в восторге от идеи, что станет отцом, — в смысле снова станет отцом, — но со временем он с ней свыкнется.
И Фил заверил ее, что он все понимает.
Вечером в «Костелло» он грезил на ходу и двигался как сомнамбула, а вскоре после полуночи он совершил свою первую глупейшую ошибку за лето.
Левая граница парковки не была четко обозначена — сказать, где заканчивались ресторанные владения и начиналась неосвещенная автостоянка спасательной станции, не представлялось возможным, — и в первый же день, когда Фил приступил к работе, менеджер обратил его внимание на этот проблемный участок. При большом наплыве посетителей ресторана, объяснил он, это может сработать им на руку, так как три-четыре лишние машины всегда можно воткнуть в это малозаметное местечко, и ребята со спасательной станции скорее всего закроют на это глаза, но Филу следует смотреть в оба, если там решат «припарковаться» школьные парочки. С помощью фонарика он должен прогнать их еще на подъезде — пусть знают, что здесь им не место для свиданий, — но уж если они там пристроились, пожалуй, будет лучше оставить их в покое.
Его ошибка заключалась в том, что он сунул свой нос в машину, стоявшую в пограничной зоне, и попал на горячий секс: одна парочка куролесила на переднем сиденье, вторая на заднем. К его ногам выкатилась открытая бутылка виски, проливая на гравий драгоценную жидкость. Промелькнули голые сиськи, которые с криком быстро прикрыла их обладательница; а девица на заднем сиденье со слишком уж хриплым и низким голосом для школьницы обратилась к нему со словами: «Сэр Галаад, вы ли это?» Он поспешно захлопнул дверцу и двинулся восвояси, как будто ничего не случилось. Делая первый десяток шагов, он все ожидал, что оба парня или мужчины догонят его и, круто развернув, отметелят по полной, однако ему удалось убраться подобру-поздорову, и он объяснил это только одним: в машине было достаточно света, чтобы разглядеть, с каким молокососом они имеют дело. Через минуту машина тронулась, сделала разворот на соседней парковке и унеслась по шоссе № 9, а Фила еще долго колотила дрожь, и фонарик прилипал к потной ладони. Чувствовал он себя глупее некуда — спасибо, что никто из «Костелло» не стал свидетелем его ляпа, — и остаток ночи он старался сохранять бдительность, при том что перед глазами то и дело мелькала девичья грудь.
