Этот аргумент возбудил печатников, все-таки они имели дело с рисованием, в рисовании они понимали толк.
– Херст самый богатый художник в мире, – сказал Мэл значительно.
– Самый богатый?
– Да, самый.
– А ты, вижу, деньги считать умеешь? – Я уже плохо собой владел.
– I can, Max. Honestly.
– Тогда почему у девчонки деньги крадешь, сукин сын?!
– Краду?!
– Украл! Сука!
– Я украл?! – Он встал, отложив бутерброд с тунцом.
Мэл набычился и заговорил. Говорил долго. Вот ты лезешь в чужой монастырь со своим законом, говорил он, а что ты про наш монастырь знаешь? Твое какое дело, как мы деньги распределяем? Ты пришел офорты печатать, и я тебе назвал цену – верно? Ты поторговался – я тебе цену сбросил, правильно? А то, кого я найму работать, а кого уволю – это тебя не касается, это мое дело, понял? Наш контракт в том состоит, что ты платишь за произведенную работу – а кто ее будет производить, это мне решать! Я хозяин! Захочу – детей из Индонезии к станку поставлю, вот так, понял? А чем ты больше придираешься к нашей продукции, тем больше времени мы будем работать, и тем меньше Меган будет получать! Понятно? Социалист нашелся! Карл Маркс долбаный! Нет, ты, Колин, посмотри на него! Он деньги платит и еще советует, что нам с его деньгами делать! Ты, когда штаны покупаешь, тоже продавцу советуешь, куда ему твои бабки деть? Ишь, рыцарь выискался, защищает он Меган! Да я ее сейчас прогоню к чертовой бабушке – вот ты о чем подумай! И что, лучше ей станет от твоей защиты? Так она у меня стабильно семьсот фунтов в месяц имеет. Плюс на почте еще шестьсот зашибает. Нормально девка живет, всем бы так! Было бы у нее все в порядке, она бы из Чикаго не уехала. Понял? Пусть спасибо скажет, что папа Мэл дает работу.
Он говорил и бурел, его лысая голова наливалась кровью.
Мы знакомы давно, лет десять, я знал, что оба голосуют за лейбористов. Однажды маленький и серьезный Колин сказал, что ненавидит Маргарет Тэтчер. Так и сказал: hate! Тетчер заявила, что англичанин, который к тридцати годам не обзавелся домом и машиной – лентяй и лузер. Этих слов Колин ей простить не мог. «Я не лентяй! – кричал он. – Но у меня нет дома и машины, я не вор, как ее сыночек, торговец оружием, fucking Marc!» – «Мы никогда, слышишь, Макс, никогда не будем за консерваторов!» – говорил Мэлвин и жевал сандвич. Потом мы не раз спорили с ними о том, что такое современная партия лейбористов. Никакого внятного суждения из их уст я не услышал – но сегодня понял, что они имеют в виду.
Мэл говорил запальчиво, совал мне в нос счета за электричество («Аренду кто платит? А свет? Кто порядок наводит?»), и что хуже всего, я понимал, что он прав. Никакой солидарности трудящихся не существует. Есть хозяин и работник, и никогда они не будут равны. В комнату вошла Меган, встала в углу, смотрела оттуда испуганно. В этой мастерской не принято было кричать на Мэлвина, называть его сукиным сыном. Она боялась, что ее уволят.
– Успокойся, Мэл, – сказал я, – давай работать.
Пока он говорил, я понял, что есть только один выход: я должен платить Меган дополнительно, передавать ей тайком конверт, как это делают в России, подругому не получится. Вот вам и ячейка общества, вот вам и походы к Диане. «Ты рядом, даль социализма», как сказал один прекраснодушный поэт.
– Давайте работать, – сказал я.
Мэл успокоился. Он понял, что победил, черты его крупного лица разгладились.
– Конечно, надо работать. Только вот чай допью! – Он вернулся к бутерброду с тунцом. – Мы, англичане, умеем работать. Megan, love, давай, начинай.
Меган встала к офортному станку.
– А все-таки ты не прав, Макс, – сказала она. – Дамиен Херст очень значительный художник. Зря в нашем мире денег не заплатят.
Покупка российским богачом английского футбольного клуба переполошила знакомых англичан. Мой друг Роджер, документалист, немедленно затеял интригу по выявлению тайных махинаций футбольных клубов. Роджер видит свою миссию в том, чтобы говорить правду обществу, и эта правда, как правило, горькая. Он поведал британскому зрителю о Сомали и Руанде, о землетрясениях и войнах. А сейчас решил рассказать все о футболе. Если верить Роджеру, тайна Катыни – ничто по сравнению с футбольными интригами.
Требовалось придумать, как снять репортаж, – футбольные воротилы не допускают никого в свой мир, интервью не дают. Сделку с русским магнатом обтяпали втихаря, даже ушлые папарацци ничего не смогли сфотографировать. А уж сведения про комиссионные агенту, то есть именно то, что всякому избирателю знать любопытно, – вовсе отсутствуют. Эти комиссионные не давали Роджеру покоя.
– Пойми, – втолковывал он мне, – это может быть миллион фунтов! Или два миллиона! А налогов не платят! – и очень волновался.
Как бы проникнуть в ихнее футбольное закулисье? Роджер – мастер находить решения в трудных ситуациях. Он, например, придумал оригинальный способ разрешить мой конфликт с Мэлвином Петтерсоном, главой печатников в Брикстоне, когда мы повздорили из-за кадровой политики в мастерской. Мэлвин решил уволить печатницу Меган, я вступился, возникла производственная драма. Мэлвин сфабриковал обвинение (как сказали бы в былое время в иной стране) против несчастной Мэган, обвинил ее в транжирстве материалов.
В тот раз Роджер заехал за мной в мастерскую и сказал Мэлвину так: «Странное у вас имя, Мэлвин. Почему, интересно, вас так назвали?» – «Обычное имя». – «Нет, все-таки странно: Мелвин Осама Петерсон… Странно». Мэлвин побелел – в те дни как раз началась война с Ираком, а в Афганистане войска искали Осаму Бен Ладена, и подозрение, что он носит почти такое же имя, ему не понравилось.
– Bloody hell! Никакой я не Осама!
– А мне сказали: Мэлвин Осама Петтерсон…Вы, что же, стесняетесь второго имени? Или стесняетесь своей мусульманской родни?
– У меня нет мусульманской родни!
– Помилуйте, Мэлвин Осама! Разве христиане дадут такое имя ребенку?
Эта сценка помогла нам разрешить конфликт, Мэлвин увидел, как легко фабриковать факты и выносить ложные суждения – и устыдился.
В случае с футболистами Роджер тоже нашел оригинальный выход. Надо кому-нибудь выдать себя за русского олигарха и втереться в доверие к футбольным функционерам – просто и красиво. Когда излагал план, он внимательно смотрел на меня. Роджер предложил мне одеться в костюм от Армани, послиться в Дорчестере, пустить слух, будто я миллиардер и заинтересован в покупке футбольной команды – и тогда воротилы от спорта стекутся ко мне сами. Останется назначить с ними встречу и записать разговор. Роджеру казалось, что это очень остроумный план, и он не понимал, как такая исключительная затея может не нравиться.
– Роджер, – объяснял я, – все русские миллиардеры переписаны. На них заведено досье. Безвестных миллиардеров нет!
– Откуда ты знаешь? Главное – держись нагло! Закажи утром ведерко икры, шампанское…
– Спасибо, не надо.
– Не бойся, – говорил он, – мы все счета оплатим, и отель, и машину. Поживешь две недельки в Дорчестере, а мы тебя будем снимать скрытой камерой.
Снимать скрытой камерой Роджер ужасно любит, он однажды прицепил скрытую камеру на своего сотрудника и послал его в Брикстон вечером – запечатлеть на пленку жизнь местных бандитов (их называют yardies, то есть дворовые – это уроженцы Ямайки, весьма агрессивные люди). По замыслу Роджера, репортер должен был делать вид, будто снимает на видеокамеру, которую он, не таясь, держал в руках, жизнь низов. Эту видеокамеру, рассуждал стратег Роджер, его вскоре попросят убрать. Репортер уберет видеокамеру, бандиты расслабятся, а скрытая камера тем временем будет продолжать свою работу. Несчастную жертву роджеровских расчетов снарядили в Брикстон, а через два часа, с мигалками и сиренами, доставили в госпиталь: репортер продержался в Брикстоне двадцать минут. У него отняли видеокамеру, скрытую камеру, всю наличность, да еще крепко побили. Но, похоже, затея со скрытой камерой продолжала дразнить воображение Роджера.
Мне она не понравилась совершенно, и не только потому, что я не интересуюсь футболом. Я подумал, что настоящие олигархи могут обидеться, если я притворюсь олигархом. Они, наверное, ревниво относятся к своей должности, думал я. В своих диких реакциях они, пожалуй что, поспорят с бандитами с Ямайки. Да и в принципе притворяться не хотелось. Я сказал Роджеру, что мне нравится выступать под собственным именем.
– Но ты ведь не можешь купить футбольный клуб, – резонно заметил Роджер.
– Не могу.
– А олигархом притворяться не хочешь… – Ему было досадно, что из-за моей несговорчивости гибнет такое дело. – Тогда притворись хотя бы помощником олигарха. Допустим, ты приезжаешь в Дорчестер, говоришь, что ты секретарь олигарха. Следишь за моей мыслью? Потом пускаешь слух…
– Нет, Роджер, я никем не буду притворяться.
Роджер приуныл.
– Не хочешь помочь, – сказал он горько. – А общество должно знать правду про футбол.
