Шар был большой, блестящий, снизу в сахарно-стеклянной крошке.
Надо сказать, настроение у меня всю неделю было довольно кислое.
Вдобавок, зайдя в бутик за подарком, я неожиданно понял, что совершенно не хочу встречать Новый год с женщиной, которой он предназначался. Клара же, напротив, пребывала в легком жизнерадостном настроении — должно быть, идея сделать кому-то подарок продолжала ее радовать.
— Если его прообразом был футбольный мяч, то не очень, — сморозил я.
— И что вам этот шар? Пойдемте лучше кофе пить.
— Да? — Она ненадолго призадумалась. — Это лучше? А правда, ну его.
Ненавижу покупать подарки. Большая часть оказывается никому не нужной, — толковала Клара, пока мы семенили по обледенелому асфальту. — Пожалуй, в вашей компании я распоряжусь имеющимся у меня получасом гораздо выгодней.
— Вы очень разумны, — заметил я. — В вашем возрасте девушки редко бывают столь рассудительными.
— Это в каком же, интересно, возрасте? Сколько мне, по-вашему?
— Лет двадцать пять… Угадал?
— Не скажу. — Она пожала плечами. — Какая разница?
— Не знаю. Я просто ответил…
— Ну да.
Пока мы дожидались кофе, разговор совсем расклеился. Я сидел за столом, произнося свои собственные необязательные фразы, слушал ее ответные — столь же необязательные, — в очередной раз понимал, насколько бессмысленными являются попытки найти хоть что-нибудь свое в совсем чужом, клал кусочки мороженого в горячий кофе, пристально следя за тем, как они превращаются в… в… в молозиво какое-то они превращались, эти кусочки, — и делал вид, что все это меня на самом деле занимает.
Когда щеки заныли от беспрестанных претензий на улыбку, Клара взглянула на часы, спохватилась, рассмеялась, поблагодарила, а напоследок сказала, что, возможно, у нее будет ко мне небольшое дельце… Не исключено, что она попросит меня об одной мизерной услуге. Я было насторожился: что еще за услуги? Что за дельце?
— Надеюсь, это не относится к сфере моих профессиональных интересов, — сказал я.
— Как вам сказать… Относится, но не в такой степени, чтобы вам пришлось мне соболезновать.
Она с улыбкой посмотрела на меня.
Я не совсем понял, что она имела в виду, — разве только то, что ей не придется просить меня о сеансе анимации для кого-нибудь из своих родственников. Так или иначе, поскольку Клара не сделала ничего такого, что могло бы свидетельствовать о желании продолжить знакомство — ну, скажем, попросить визитку или оставить свой собственный телефон, — я здесь же выкинул все это из головы.
Мы любезно распрощались на углу, и Клара пошла к метро, легко и весело стуча каблуками и встряхивая своей нешуточной гривой. Я пошел в другую сторону, чувствуя облегчение, какое всегда испытываешь по окончании ненужных мероприятий. Но, не пройдя и десяти метров, почему-то замедлил шаг и оглянулся.
Не знаю, что случилось.
Я смотрел в ее тонкую спину — отдаляющуюся, скрывающуюся в толпе, исчезающую из поля зрения. Мне приходилось поспешать — иначе она грозила вот-вот раствориться. Будто привязанный, я спустился в подземелье и увидел, как она протянула руку молодому человеку.
Объятий не последовало. Тем не менее, когда они уходили, я почувствовал прилив тоски.
Через три минуты я снова вышел под хмурое небо и побрел к Садовому.
Где-то я читал, что щука может часами смотреть на снулого пескаря, но стоит лишь потянуть лесу, как она бросается за ускользающей добычей. Должно быть, мое желание проследить за Кларой и убедиться, что ее ждал мужчина, было сродни щучьему.
Дня три или четыре после этого я несколько раз вспоминал ее. Правда, это были странно туманные воспоминания — как будто мы виделись во сне, а не наяву. Должно быть, примерно так сеттеры вспоминают об улетевших вальдшнепах, а кошки — о мышах из мультфильма. Ровно на пятый день, внеся в холл «Астротеля» черную сумку моего давнего приятеля бельгийца Роджера Смартесса, которую он препоручил мне сразу по выходе из таможенного пула, я услышал смех и знакомый голос.
— Что вы, mister Petroff! Это совершенно невозможно!
К сожалению, широченные плечи и пунцовая бритая башка господина под названием mister Petroff в силу своей непрозрачности исключали всякую возможность увидеть говорящую. Я сделал шаг в сторону.
Антарктически белая блузка, кипенное обрамление ворота и волосы, закрученные на затылке тугой лоснящейся коброй, придавали Кларе вполне деловой, административно-хозяйственный вид, что, впрочем, совершенно ее не портило: глаза так же сияли, а улыбка наводила на смутные воспоминания о каких-то музейных полотнах.
Мister Petroff шумно фыркнул, недовольно передернул подбитыми ватой плечами и, что-то пробормотав, двинулся к дверям бара.
Улыбка мгновенно истаяла, уступив место выражению усталости и досады, губы шевельнулись, и я голову бы дал на отсечение, что Клара прошептала именно «козел!». Когда перевела взгляд, я оказался для нее совершенно неожиданным явлением, и добрую секунду она смотрела на меня, не узнавая. Потом вскинула брови.
— Вот тебе раз!
Я развел руками.
— Да уж. Вы здесь работаете?
Кажется, ей не хотелось в этом признаваться. Но, поскольку деваться было совершенно некуда, нехотя кивнула.
— Тогда у меня к вам дельце, — сообщил я. — Я постояльца привез. С кого спросить комиссионные?
Клара улыбнулась — слава богу, уже не так ослепительно, как только что делала это по казенной надобности.
— Лично я — последний человек, с которого вы их можете потребовать.
Где он?
Я указал на Роджера, наблюдавшего за нами со стороны, и они тут же залопотали по-французски насчет мелких формальностей гостиничного дела.
Когда мы шагали к лифту, Роджер выглядел необыкновенно задумчивым. Я любил этого сутулого и седого чудака. По части наших занятий с ним мало кто мог потягаться. Он покорил Старый Свет, большую часть
Нового и относился к своим успехам с завидным презрением. Репутация кудесника и мага жгла ему нутро, и он делал все для того, чтобы выглядеть наконец тем, кем он, на его собственный взгляд, являлся в действительности: то есть низким, растленным типом, всегда готовым опуститься до самых последних степеней распущенности. Я немного знавал людей с таким нежным и чувствительным устройством души. Что же касается его образа, то шокирующие эскапады, отголоски которых подчас доносились через общих знакомых, в глазах публики лишь делали волшебное искусство мэтра еще более удивительным.
— Так вот, — сказал он, когда мы встали у окна его номера, за которым марево огромного города уводило взгляд к самому горизонту. — Ты должен на ней жениться.
Я чуть не подавился орешком.
— Неужели? Вроде бы я еще не сделал ничего такого, что столь категорически меня бы к этому вынуждало…
— Не смейся, — со вздохом сказал он. — Поверь мне. Она — твое счастье. Поверь.
И так грустно посмотрел, что я не нашелся с ответом.
Буфет почти пуст. Справа у окна сидит Шурец. Его соседом по столику является какой-то толстобрылый господин в полковничьем мундире.
Должно быть, задумка у них была такая: после с блеском проведенного левого сеанса это дело благородно спрыснуть. Шурец-то ведь один из лучших, и попасть к нему, минуя законную очередь, встает в копеечку
— если, конечно, ты не министр здравоохранения… А лучшего места, чем спрыснуть удачный сеанс, не найти: неяркий свет, чистая барная стойка, мягкая, очень мягкая музыка. Довольно богатая кухня для столь миниатюрного заведения, коньяки в ассортименте, французские и итальянские вина. Улыбающаяся Маша и ее зеленоглазая напарница Фая услужливы и аккуратны. Цены не в пример ниже, чем в самой рядовой забегаловке за пределами Анимацентра… Так где же еще расслабить аниматору его скрученные клубками нервы?
— О! — восклицает Шурец, завидев меня в дверях. — Вот пусть и Бармин скажет!
Толстобрылый поворачивается ко мне (всем телом поворачивается, поскольку шея у него отсутствует напрочь). Судя по его смущенно-умильной роже, он испытывает трепет и чувство законной гордости — ведь в святая святых попал, в самое логово!..
Да, большинство непосвященных относится к нашему брату со справедливым благоговением. Лишь немногие отщепенцы норовят, не имея на то никаких оснований, встать на одну ногу: ты же понимаешь, только стечение обстоятельств помешало мне тоже сделаться аниматором; да я, собственно, и не хотел; а вот захоти я чуточку, пошевели пальцем в нужном направлении — так все и сложилось бы самым замечательным образом. И тогда именно на меня было бы обращено всеобщее внимание, а вовсе не на вас, шарлатанов…
Вдобавок подобная публика еще и по-кулацки недоверчива; во всяком случае, разъяснить, что вовсе не аниматор управляет даром, а, напротив, дар берет его как щенка и бросает в ту воду, которая глубже, облекает в ту форму, которую находит подходящей, — разъяснить им это не представляется возможным: они только хитро подмигивают, слушая: ишь, мол, чего; сам вон чего, а сам гребет лопатой; расска-а-а-азывай!..
