(Голос Бальзамировщицы жужжал и жужжал в трубке. И вдруг на этом фоне в сознании перепуганного Мо всплыла непрошеная ассоциация: кинозал и мокрые штаны. Пятидесятые годы, частный просмотр в Кремле – Сталину крутят фильм «Ленин в Октябре». Режиссер сидит несколькими рядами дальше. И вот видит в потемках, как маленький Вождь Народов наклоняется к соседу и что-то ему шепчет. Как потом выяснилось, он сказал: «Надо послать телеграмму такому-то». Но режиссеру со страху послышалось: «Дерьмовый фильм». В зале и так было темно, а у бедняги совсем почернело в глазах. Он потерял сознание и съехал с кресла на пол. Подбежали охранники, вытащили его из зала, и тут обнаружилось, что у него мокрые штаны – обмочился со страху. Мо удивился, что ему пришел на ум этот анекдотический случай, и порадовался, что сам при известии о смерти судьи Ди только покрылся холодным потом.)
– Веду я, значит, фургон, и теперь уже сама помрачнела и занервничала. Как подумаю, что ждет меня на вилле, – кровь в жилах стынет. Ты мне всего не объяснил, но я не такая идиотка, чтоб не понять. Вообще, Мо, я хотела тебе сказать…
– Ну говори.
– Я была на тебя очень зла. Ты представить себе не можешь, как я тебя ненавидела всю дорогу. Ты жестокий, безжалостный человек! Ради собственного счастья готов на все.
– Не знаю, что тебе возразить. Может, ты и права.
– Мерзавец ты! Ладно, слушай дальше. Пока мы ехали, секретарь оклемался. Без конца командовал, давал мне указания, как ехать, рассказывал всякие пакости про судью. Знаешь, сколько времени судья Ди играл в маджонг? Угадай.
– Перед тем, как вернулся к себе на виллу?
– Ну да.
– Наверно, сутки.
– Трое суток: три дня и три ночи! Как засел с партнерами в гостиничном номере с вечера четверга, так и не отходил от стола. В «Холи-дей-Инн» – ты, может, не знаешь, это пятизвездочный отель в центре города, с греческими колоннами под мрамор. Роскошный, с двумя крыльями по двадцать пять этажей, а посередине – деревья, ухоженный газон и фонтан. Идеально чистый, но холодный, бездушный – достаточно взглянуть на стеклянные двери-турникеты. А уж внутри, секретарь говорит, стойки на этажах из черного гранита, а лифты отделаны бронзовой чеканкой. Но самое потрясающее, по его словам, это когда подходишь к номеру. На дверях ничего не указано, а с потолка льется такой рассеянный свет и на мягком бежевом ковре черными тенями вырисовываются цифры. Как в детективном фильме. Он говорит, даже в Америке ничего подобного не видел. Года три-четыре назад, когда отель только открылся, судья Ди был среди почетных гостей. По этому случаю он сутки просидел за маджонгом, не пил не ел. Он сумасшедший, буйно помешанный! Все хочет так же возбудиться, как бывало раньше, когда он направлял винтовку на осужденного и держал палец на спуске. Ты это знал и бросил меня на растерзание этому извращенцу.
(Не отнимая трубки от уха, Мо шарил в темноте и никак не мог нащупать выключатель лампы в изголовье кровати. Он натянул брюки, надел пиджак. Надо идти сдаваться в полицию или, во всяком случае, приготовиться к этому. Рубашка пропиталась потом. Может, сменить ее? Что-то выпало из кармана пиджака на пол. В эту самую секунду он вспомнил: Зингер! Автор рассказа, в котором описывается ситуация, похожая на его 0нынешнюю, – Исаак Башевис Зингер. Правда, имен действующих лиц Мо не помнил – только сюжет в общих чертах. Действие происходит в одной из коммунистических стран. В Польше? Или в Венгрии? Не важно. Герой, обаятельный молодой человек, прожигатель жизни, легко завоевывает женские сердца. Однажды, из жалости, он решает переспать с пятидесятипятилетней школьной учительницей, тощей как спичка, болезненной и хрупкой, страстно его обожавшей. До полуночи она ждала, пока он вернется домой, а дождавшись, достала из сумочки пижаму и шлепанцы, приняла душ и легла в постель рядом с ним. Но в разгар соития тело ее вдруг одеревенело, она забилась в судорогах и умерла. Несчастный соблазнитель не знает, что делать, и боится, как бы его не арестовали по обвинению в убийстве. Действительно похоже. Дальше, помнилось Мо, герой ищет способ избавиться от трупа и тащит его по пустынным ночным улицам большого города. Он слышит какие-то шорохи, шум шагов, проезжают полицейские патрульные машины, попадаются навстречу бродяги, пьяницы, проститутки… Наконец он добирается до пруда, где только что растаял лед, какая-то собака роется в мусорных баках на берегу… «Вот что надо сделать – избавиться от трупа судьи Ди», – подумал Мо, тяжело дыша в темноте. А Бальзамировщица говорит без умолку – видимо, ей надо выговориться, чтобы не сойти с ума, после того как она держала в объятиях мертвеца.)
– Я сказала, что страшно злилась на тебя, пока сидела за рулем фургона. Это не совсем так. Скорее я пыталась понять, не схожу ли с ума, что собираюсь в сорок лет провести свою «первую ночь» с судьей, помешанным на маджонге? Как меня угораздило ввязаться в эту бредовую историю? Я не впала в истерику, не стала выть и кричать, но была во власти галлюцинаций. Свет фонарей казался каким-то неестественно желтым, призрачным. Сигналы встречных автомобилей звучали словно бы издалека, как в тумане. Точнее, мне казалось, что все происходящее уже было со мной когда-то раньше, во сне. Да я и сейчас еще не уверена, что не сплю. В таком безумном, лунатическом оцепенении я вела фургон, а шестой секретарь что-то без конца бубнил, настроение у него окончательно исправилось. Он показал мне трюк, который всегда пользуется успехом на вечеринках и который завоевал ему симпатию судьи Ди: как-то особенно причмокивая и прищелкивая языком, он имитировал звуки партии в маджонг на пикнике. Штука и правда изумительная, ничего не скажешь! Временами слышишь самый настоящий шум реки, потом постукивают косточки маджонга, тихонько складываются одна к одной, паузы сменяются бурным ликованием или мрачным отчаянием. Я прямо видела, как белые кости смешиваются, разлетаются, строятся в комбинации… Странно – глядя на этого паяца, я оттаяла. Напряжение еще оставалось, но не такое сильное. Как будто у тебя что-то жутко болело и тебе вкололи морфий. Причина боли не устраняется, зато какое облегчение!
(Куда же девать труп? В голове соучастника убийства мельтешили типичные кадры из фильмов. Сначала он увидел, как тяжелое тело летит в воду и медленно идет ко дну. Но вот развязывается веревка, которой оно связано. Крыльями раскидываются полы судейского кителя, живот вздувается как мяч. Ноги, освободившись от пут, взбрыкивают (один башмак срывается и летит в грязь на берегу), но очень скоро замирают, костенеют. Густо-зеленая тина, листья, объедки, куски прогнившей коры, разный мусор – все сливается в какое-то мутное месиво. Судью Ди, застывшего в позе деревянного идола со скрещенными на груди руками, подхватывает течение и несет к опоре моста. Опора выдается вперед острым клином – здесь будет конец безумной траектории, конец бывшего элитного стрелка, фаната маджонга. Вот-вот его тело разобьется, разорвется на куски, но в последний момент его засасывает, как сухой лист, и закручивает водоворот, похожий на гигантский глаз циклопа. Нет, не заслуживает этот кровавый палач чистого водяного погребения по освященному веками тибетскому обычаю и не заслуживают такого надругательства воды Янцзы, от которых поднимались к небу древнейшие на земле молитвы. «Словесных волн размеренный поток в двойных надежных скрепах рифм». Кто это сказал? Джойс? Валери? Правильно ли я процитировал?)
– Я ехала позади какого-то грузовика, по дороге, которую знаю лет двадцать с лишним, но у меня было чувство, что я попала в незнакомый город и вряд ли найду обратный путь. Когда проезжали мимо базара, было видно, как мясники у себя в лавках рубят туши. Взлетающие топоры блестели под голыми электрическими лампочками. Бледно-желтое призрачное сияние окружало каждого рубщика. Глядя на них, я ощутила первые симптомы мигрени. Потом потянулась стена музыкальной школы. Кто-то, вернее всего студент, играл там, за стеной и за деревьями, на пианино. «Какая силища!» – воскликнул шестой секретарь судьи Ди. Он узнал Двадцать девятую сонату Бетховена, и в первый раз я почувствовала к нему уважение. А он, довольный случаем блеснуть своими музыкальными познаниями, стал рассказывать, как, живя в Америке, ночами напролет слушал радио. Полюбил джаз, потом фортепианную музыку. Я похвалила его вкус. Он поблагодарил и, проникшись ко мне доверием, признался, что принял там, в Америке, христианство. А я подумала: надо же, этот человек, который конвоирует меня, как полицейский конвоирует заключенного на суд или на казнь, оказывается, христианин. Это потрясло меня, и мне стало его жалко. Разоткровенничавшись, он рассказал, что у него еще в Америке развился геморрой, который теперь уже нельзя вылечить. Узлы разбухают, перегораживают кишку, а иногда лопаются, и начинается сильнейшее, похожее на менструальное, кровотечение. Здесь, в нашем городе, эти непредсказуемые приступы создают ему массу проблем. Из-за них он не может участвовать вместе с начальством в марафонских, длящихся несколько суток турнирах в маджонг. Ему не светит попасть в кружок приближенных к судье Ди лиц – тот подбирает сотрудников из числа партнеров по игре. Так что шестой секретарь может ставить крест на своей карьере.
