Она снова улыбнулась мне, уже лучезарно, и ответила:
- До вечера, любимый.
Я поторопился уйти, пока она не выдумала еще чего-нибудь. Никогда не знаешь, чего ожидать от таких женщин…
Дома я первым делом позвонил на станцию и заказал билет на утренний поезд. Потом выпил чаю.
Жаль было, конечно, уезжать вот так, на середине отдыха, но что поделаешь. Остаться — значило потерять рабочее настроение, потерять покой, постоянно подвергаться давлению со стороны какой-то красивой, но совершенно безумной женщины…
Короче говоря, утром я уехал.
Мне отлично работалось в поезде, вытанцовывались замечательные любовные сцены…
Да… Вот я и говорю вам: хитрость!.. А все эти феи, оборотни, русалки…
Кстати, пьеска моя имеет большой успех, сходИте — не пожалеете.
Глаза у него были совершенно невообразимого голубого цвета. Таких голубых глаз не бывает просто. Хотя нет, у детей такие глаза встречаются. Но не тогда, когда ребенок сидит на барабане посреди пустынной ночной улицы. Это был очень красивый барабан — огромный, красный по бокам, с золотистыми галунами (или как там называются эти веревочные штуки, натянутые по периметру?) и желтой лентой для надевания его на шею. Тут и там в его боках посверкивали золотистые же клепки, крепящие шнуры к стенкам.
- Зачем тебе барабан? — спросил я, заглядывая в его бездонные глаза
Он рассматривал свои ногти, матово поблескивающие в свете фонаря, когда я обратился к нему с моим несомненно глупым вопросом. Мой вопрос не меньше двух минут безответно висел в воздухе, прежде чем он осветил мое лицо голубым светом своих глаз. Это я так выражаюсь, красиво. На самом деле он не освещал моего лица, он просто посмотрел на меня. Его взгляд не выражал ничего. Ни любопытства, которое было бы закономерным в такой ситуации, ни удивления, ни интереса — ничего.
- Какой барабан? — спросил он через минуту.
- Ну как же, дружок, — удивился я вместо него. — Тот барабан, на котором ты сидишь.
Ребенок медленно и как-будто неуверенно перевел взгляд с моего лица на огромный барабан, такой огромный, что ноги мальчика едва доставали до мокрого, после недавнего дождя, асфальта.
- А, этот… — небрежно бросил он, снова поднимая взгляд на меня и, кажется, приготовясь к долгому раздумью.
- Да, да, этот! — подтвердил я, несколько, признаюсь, нетерпеливо. Есть у меня один недостаток — я бываю нетерпелив с детьми.
Взгляд мальчика стал на миг напряженным и даже, мне показалось, испуганным. Но только на миг, потому что в следующую секунду он широко улыбнулся.
- Это я трамвай жду, — ответил он просто, безынтересно и даже со скукой в голосе. — А его все нет и нет.
- А, — кивнул я.
Что-то показалось мне странным, но я так сразу не мог понять, что именно. Дошло же до меня только после того, как я мимоходом (или мимолетом? как лучше сказать? впрочем, и то и это неправильно, поскольку я не шел и не летел в тот момент, а просто стоял, наклонившись к странному мальчику с небесно-голубыми глазами)… В общем, дошло до меня только после того, как я случайно оглянулся по сторонам.
Во-первых, там, где сидел на барабане мальчик и стоял я, там просто не было трамвайной остановки. Во-вторых, по этой улице вообще не ходили трамваи. О последнем, впрочем, мальчик мог и не знать, ведь ему было от силы лет десять или одиннадцать. Кроме того, он и вообще мог быть приезжим.
- А, — кивнул я еще раз. — А мама твоя знает, куда ты поехал?
Мальчик неуверенно пожал плечами, посмотрел зачем-то в один конец пустынной улицы, потом — в другой.
- Наверняка ей кто-нибудь сказал, — ответил он через минуту раздумий.
- А, — произнес я в третий раз.
Собственно, разговор можно было считать законченным, поскольку спросить больше было нечего. Да и взгляд мальчика, который он бросил на меня, не располагал к дальнейшим расспросам. В этом взгляде явно читалась усталость от моих, наверное, казавшихся ему глупыми и нудными, вопросов.
- Ей Джексон сказал, — вдруг добавил мальчик, поежившись.
Да, на улице было влажно, прохладно и неуютно. Сентябрьский последождевой поздний вечер запускал свои холодные пальцы даже и под мой теплый плащ, под которым были еще пиджак, жилетка и рубашка, плотно охваченная на шее галстуком. Что уж говорить о ребенке в легкой полурасстегнутой курточке поверх футболки. Несомненно, ему было холодно. Поэтому он и поежился.
- Джексон — это твой брат? — спросил я зачем-то.
По сути, мне нужно было не вести здесь пустой беседы с неизвестным мне мальчиком, а идти в издательство. Но сейчас я подумал, что совершенно напрасно отправился в издательство в половине двенадцатого ночи. Скорей всего, мой редактор уже закончил работу и уехал домой.
- Джексон? — между тем повторил ребенок это загадочное имя. Потом он снова пожал плечами и ответил безразлично:
- Не знаю.
Я несколько минут молча постоял рядом с ним, не зная, что делать дальше и в общем-то не имея больше интересных вопросов. Как и он недавно, я посмотрел в один конец улицы, в другой. Потом я посмотрел себе под ноги, соображая, как бы половчее распрощаться с мальчиком, так, чтобы не чувствовать себя обязанным задавать еще новые вопросы, на которые у него совершенно очевидно не было желания отвечать.
- Джексон, — повторил я машинально это дурацкое, зацепившееся за мой язык имя, постукивая по мокрому асфальту тростью.
- А вот и мой трамвай, — произнес между тем мальчик скучающим голосом, явно подавляя зевоту.
- Трамвай? — я посмотрел туда, куда был направлен его взгляд.
Там, в конце улицы, действительно показались из-за поворота две светящиеся фары.
- А какой номер ты ждешь? — поинтересовался я.
- Не знаю, — ответил он равнодушно. — А какой нужен?
- Ну это зависит от того, куда ты хочешь уехать, — терпеливо объяснил я.
- Мне нужно вернуть барабан, — сказал он и зачем-то постучал по инструменту кулаком.
На постукивание инструмент ответил утробным и чистым басом — словно вдруг проснувшийся циклоп.
Я немедленно достал из внутреннего кармана мою любимую записную книжку в кожаном переплете, с золотыми уголками и кнопкой. Щелкнув кнопкой, я вынул из специального кармашка в переплете небольшой карандаш, нашел чистую страничку и записал там: «Стук барабана на пустынной ночной улице напоминает утробный голос разбуженного циклопа (Ciclops Vulgaris H.)».
Удовлетворенный удачно найденным сравнением, я защелкнул кнопку и вложил записную книжку обратно во внутренний карман пиджака.
- А кому ты должен вернуть барабан? — обратился я к ребенку.
- Ну где же трамвай-то?! — произнес он с досадой, словно не слыша моего вопроса.
И правда, фары, недавно появившиеся из-за угла, нисколько не приблизились к нам за прошедшее время.
- Действительно, — кивнул я. — Транспорт у нас ходит просто ужасно — когда вздумается и как вздумается. Им дела нет до нужд простых обывателей, им важен только их график.
- График, — повторил мальчик.
И потом еще раз:
- График…
Наверное, это было новое для него слово.
- График, — улыбнулся я ребенку, радуясь и завидуя тому, как же он, сам того не понимая, счастлив — ведь он познает родную речь.
- Какое противное слово! — вынес он между тем свой вердикт
Такой приговор разочаровал меня, и я даже хотел немедленно уйти. Но потом напомнил себе, что он всего лишь ребенок, а потому имеет право на ошибочные суждения.
А мальчик между тем еще раз постучал в барабан. Циклоп снова проснулся и обиженно пророкотал что-то нечленораздельное. Гулкое эхо затерялось где-то в стенах ближайших домов.
Словно приняв это за знак, светящиеся в конце улицы фары чуть потускнели на секунду, затем вспыхнули с новой силой и стали приближаться.
- График… — произнес мальчик.
Потом замолк на минуту и вдруг громко крикнул:
- А-а-а!
На этот раз эхо оказалось значительно проворнее. Оно несколько раз ударялось о стены, перебегая туда-сюда, через улицу на нашу сторону и обратно, пока, наконец, не спряталось за зеленой изгородью третьего от нас дома.
Фары приближались.
И тут я понял, что это и был циклоп. Да-да, два этих горящих глаза были глазами разбуженного циклопа, который сейчас медленно полз к нам.
- Ну наконец-то! — выдохнул ребенок.
А мне стало страшно. Но в следующую секунду я сумел обуздать мое ретивое воображение, успевшее за эту секунду набросать мне несколько самых ужасных картин: циклоп доползает до нас и пожирает мальчика; циклоп яростно стучит в барабан, который мальчик должен вернуть; циклоп находит спрятавшееся за зеленой оградой эхо мальчишеского голоса и убивает его, втаптывая в асфальт, на котором, под его мощными ступнями, образуются выбоины и трещины…
Наверное, я задремал, и все это мне приснилось. Потому что когда я сумел вырваться из плена охвативших меня картин (фантазий? снов?), трамвай стоял уже возле нас.
