По ночам Сан ложилась в постель и строила планы на будущее: она накопит денег, поедет в Европу, будет там работать столько, сколько сможет, а потом, как и донья Бенвинда, вернется на Кабо-Верде и организует собственное дело. О чем она не думала вовсе, так это о том, чтобы найти мужчину и родить детей. От воспоминаний о том, что произошло с доном Жоржи, ее все еще выворачивало наизнанку. Но было нечто глубже, как будто еле заметный огонек загорался в каком-то уголке ее сознания и предупреждал ее, будто странное перемещение во времени позволяло видеть ей, что может произойти в дальнейшем. Возможность любви и секса казались ей опасностью, чем-то, что причинит ей вред и обиду. Напротив, ее коллеги по конторе, с которыми она иногда ходила поесть мороженого и потанцевать, не говорили ни о чем другом. Они рассказывали друг другу о своем опыте с парнями, о необыкновенном удовольствии и волнении, и когда одна из них считала, что влюблена, во всех подробностях расписывала доказательства того, что парень ее действительно любит и предложит ей жить вместе. Как будто обладание мужским телом и возможность повседневно его обслуживать были для них самой важной целью. Сан опасалась, что они обречены на страдания, на то, чтобы разбиваться снова и снова о загадочную сущность мужской души, полной изгибов и вершин, которые она не понимала и которые ее пугали.
Для себя она хотела независимой жизни. Самые лучшие и довольные жизнью женщины, которых она знала — донья Натерсия и донья Бенвинда, — были не замужем. Они не были одинокими, вовсе нет. Их сопровождало много подруг и родных, большое количество чужих детей, людей, которые их любили и поддерживали, о ком они с нежностью заботились. Близость с которыми была, пожалуй, еще больше, чем с мужчиной, с которым ты делишь постель, который знает наизусть вкус каждого сантиметра твоего тела, упругость твоей груди и жаркую узость твоих чресл, который достигает блаженства внутри тебя и разливается в тебе снова и снова, наносит удар, отдает, ищет и неясно стонет в твоих объятиях, словно наступил конец света. Но этот мужчина никогда в жизни не удосужится спросить, чувствуешь ли ты себя счастливой или несчастной, считаешь ли себя хозяйкой земли под твоими ногами и воздуха, которым дышишь, или же дрожишь от страха, когда встаешь по утрам и точно знаешь, что жизнь тебя обидит, что нападет на тебя и попытается сожрать тебя, кусая и оставляя одни кости.
Сан представляла себя взрослой, живущей в тихом доме у моря, в доме, раскрашенном разными цветами, с большими окнами, через которые проникает свет и морской бриз. Там будет сад, в котором растут бугенвилии и жасмины, и акация, усеянная белыми цветочками, которая отбрасывает приветливую тень. У нее не будет ни мужа, ни детей, но будет много людей, входящих в дом и выходящих из него, и просторная кухня, где каждый сможет найти то, что желает. Такой дом, как у доньи Бенвинды. Она иногда там обедала по воскресеньям. Начальница Сан готовила большой котел качупы и приглашала десять или двенадцать человек. Женщине доставляло удовольствие видеть Сан за своим столом. Она очень привязалась к своей подчиненной с самого начала. Как и у доньи Натерсии, у нее вызывало большую досаду то, что этой смышленой девушке пришлось бросить учебу из-за нехватки средств. Донье Бенвинде нравилось наблюдать, как она работает с большим упорством и почтительностью, словно на самом деле отвечать на телефонные звонки, записывать заказы и организовывать доставку было очень важными задачами. Ее трогала необычное сочетание силы и наивности, формировавшее характер Сан, ее доброта и решимость. Бенвинда задавалась вопросом, что получится из нее в будущем. У Сан была долгая жизнь впереди, и в этой жизни было предостаточно места для страданий. Было ясно, что кто-нибудь попытается манипулировать ею, обмануть ее и причинить боль. Кто-то расцарапает ее и попытается украсть ее энергию. Но также Бенвинда была убеждена, что Сан выстоит, будет крепко стоять на земле с поднятой головой, открытым и улыбающимся взглядом. Она удивительным образом уцелеет, что бы ни случилось.
Однажды вечером после закрытия конторы, пока остальные сотрудницы бежали на встречу со своими возлюбленными, Бенвинда пригласила Сан поесть мороженого. Шел сильнейший ливень. Вода ручьями текла по улицам. Машины проезжали, обрызгивая пешеходов грязью, а те кричали, возмущались и боролись за то, чтобы укрыться от дождя, переходя от подъезда к подъезду. Женщины сели за столик у окна в кафе-мороженом. Дождь бил в стекла и бешено падал на крышу с гулким и свирепым грохотом, как будто разразилась катастрофа. Как только они укрылись от дождя, громкий смех Бенвинды тут же разлился по зале. Потом она вдруг вздохнула и как будто бы впала в ностальгию:
— В Испании часто шел дождь, — сказала Бенвинда. — Но такой сильный — никогда. Дожди там мягкие и непрерывные. А зимой идет снег. Меня всегда поражала тишина, с какой падает снег, как будто мир застыл неподвижно и жизнь теплилась только в снежинках.
— Наверное, это красиво. Я бы хотела посмотреть.
— Ты никогда не думала уехать в Европу?
— Много раз. Всегда. С детства. Но как? У меня нет документов. Нет денег. Когда-нибудь…
— Возможно, я могу тебе помочь.
Сан покраснела. Она даже не смогла ничего сказать в ответ, только стала размахивать руками, как будто тонула. Бенвинда снова рассмеялась:
— Это означает, что ты бы приняла мою помощь?
— Да, да, конечно же, да…
— Я могу поговорить с моими сестрами. Они живут в Голландии. Они в долгу передо мной, так как уехали на те деньги, которые я им дала, и у них все сложилось довольно неплохо. Они сделают тебе туристическую визу. Потом тебе придется самой устраиваться.
— Но у меня нет денег на билет…
— Я тебе дам. Ты сможешь мне возвращать долг по частям.
— Правда?.. Вы это серьезно говорите?..
— Ты считаешь, что я тебя обманываю? Мне бы хотелось лучшей жизни для тебя. Ты ее заслуживаешь. Ты должна попытаться.
Через три месяца все было устроено. Сан пришлось открыть банковский счет. Донья Бенвинда, помимо денег на авиабилет, дала ей шестьдесят тысяч эскудо, которые должны были подтвердить голландским властям, что у нее достаточно денег, чтобы путешествовать как туристка и что она не примется попрошайничать на улицах или, кто знает, воровать и даже убивать. Без этой формальности ей никогда бы не выдали визу.
На самом деле, Сан и не собиралась приезжать в Голландию. Она собиралась остаться в Португалии и там попытаться добиться разрешения на работу и вида на жительство. Бороться за место работы, быть прислугой в чьем-то доме или официанткой в баре, или кассиром в супермаркете, дешевой рабочей силой для низкооплачиваемой работы. И ей придется приспособиться, чтобы содержать себя, вернуть долг донье Бенвинде и продолжать отправлять деньги своей матери и Ховите, и копить на будущее. Или все будет гораздо хуже. Может быть, ей не дадут разрешения, и она останется на нелегальном положении, будет вынуждена принять условия какого-нибудь бездушного человека, который примет ее на работу. Лишенная всех прав, она будет ходить по улицам, еле живая от страха, скрываясь от глаз каждого полицейского, который может задержать ее и снова выслать на родину, и тогда она потеряет все то немногое, чего успела достичь.
Конечно, Сан ничего этого еще не знала. Она догадывалась, что получить документы будет не так-то просто, но для нее Европа все еще оставалась местом, где идет слабый дождь и тихо падает снег, пространство всяческих возможностей, среда, которая позволит ей окончательно выбраться из нищеты, регион, в котором витали все ее мечты. Это был очаг, который ей описывала Ноли, когда они были маленькими, тем далеким летом в деревне, сидя у корней манговых деревьев. Дом, полный игрушек, книг, тетрадей и карандашей, и быстрые автобусы, которые везут к бесконечным лесам и лугам, усеянным нежной травой, по которой можно ходить босиком, и к чудесному ручью с прохладной водой, чтобы облегчить жару. Она никогда не видела ни ручьев, ни зеленых лугов. Никогда у нее не было избытка в книгах или карандашах. Теперь она собиралась это получить.
Сан села в самолете у иллюминатора и смотрела в него всю дорогу. Крылатая машина сначала пролетела над морем, над его ужасающими темными глубинами. Потом самолет долго летел над пустынными песками Сахары и темными вершинами Атласских гор. Затем были видны вспаханные равнины и разбросанные деревни, а потом снова море. И, наконец, Европа, большие чудесные реки, города, закрученные вокруг себя, и уже Лиссабон, словно смотровая площадка над водой. С высоты Лиссабон был очень красив. Огромный и прекрасный. Сан была счастлива. Кабо-Верде остался далеко-далеко. И стал очень маленьким.
Сан остановилась в доме двоюродной сестры своей матери. Это была маленькая квартирка, всего две комнаты, в которых жила семейная пара и их четверо детей. Ей предоставили диван в гостиной, на котором Сан спала, согнувшись и мучаясь от жары. Жара слонялась, словно преступник, по узким улицам того района на окраине Лиссабона, прилипая к асфальту, к плохо защищенным стенам, к маленьким комнатам, которые не проветривались. При всем при этом Сан считала, что ей повезло: после многих попыток, писем к своей матери и телефонных звонков ей удалось выйти на Имельду, и та вызвалась приютить ее на несколько дней и помочь найти работу.
