— Дим, слышь, я серьезно, е мае!
— Сиди, Гринпис, я на него только посмотрю.
— Попался бы ты ему со своими кожаными штанами один! — злился на Кольку дед. — Голодный! Валенки! Э-эх…
Димка прикрыл дверь. Волк не шелохнулся, даже когда он направил на него винтовку и блеснул оптикой. Казалось, сама степь смотрит на Димку сквозь эти бесстрастные и удивительно красивые глаза с приятным русско-казахским акцентом. Грейдер чернел слабой ниточкой и терялся в снежных барханах, сливающихся с белесым небом. В прицеле волк уже не казался таким худым — мощный шерстистый загривок, широкая грудь, длинные, не по-собачьи крупные лапы и страшные, боевые клыки. Димка положил палец на спусковой крючок. Волк мотнул башкой и вильнул к дереву. Димка снова навел резкость, и снова волк отошел. Димка протер глаз. Волк посмотрел с насмешкой.
— Как чует, — прошептал Димка, выбрал в прицел крупную сучкастую ветку над ним и, показалось, ткнул пространство тремя рельсами — сверкнули щепки и обрушились снежные потоки.
Димка попал не туда, куда метил, а даже лучше — свалилась вся верхушка, будто ее отгрызли. Серые призраки легко стелились и скользили по белым холмам и вдруг пропали, точно провалились в овраге, не видном на сплошной сияющей белизне.
— Нормально? — строго спрашивал Колька у деда. — Устраивает?
— Ноу проблем.
— Чего вы тут? — усмехнулся Димка.
— Унты у него купил! У тебя какой размер? Скажи, я тебе тоже куплю!
— Ну, охотнички пошли, — ехидничал всю дорогу дед. — Кому скажи, не поверят.
— Хорошие унты! — похвалил Димка. — Верным путем идешь, товарищ!
— Они в вашем Ченгирлау собаку утащили с крайнего двора... Понятно, ули, москвичи, развлякацца приехали!
Дед высадил их на площади возле старого карагача — ствол обледенел, ветви разбухли от инея и огромная крона, казалось, поддерживается уже не физическими законами, а божественными. Наверное, этот карагач считался всеми негласной остановкой, конечной точкой пути.
Смеркалось. Обиженный “председатель” удалился, и вокруг них встала хрустальная тишина.
— Потрясающе! — ноздри у Коли раздувались. — Как же легко здесь дышится!
— А эхо, слышь! — Димка набрал воздуха в легкие. — Кто украл мои хомуты?!
— Ты-ты…
— Детство мое здесь прошло! — Димка произнес это с такой гордостью, будто здесь прошло детство Александра Македонского.
— Ты-ты…
На белых крышах тень ветвей заиндевелых, видно все до последней крупинки. Застыла тень дыма из трубы. Он далеко виден — фиолетовый в сером небе. На проводах когда-то повисли паутинки. Теперь они заиндевели, потолстели, висят гроздьями.
— Как же здесь красиво, е мае! Дышу и не кашляю!
Они шли, и снег под их ногами скрипел с таким заговорщическим и таинственным значением, что душа замирала, будто в предощущении великого праздника. Зима укутала деревню роскошным покрывалом, и она сонно парит в звездном космосе. Дореволюционный свет в редких окошках. Порой, возле глаза громадной плоскостью вспыхивает мелкая снежинка и, кажется, слышно, как река хлопает об ледяной потолок.
— А почему название такое нерусское?
— А вот будет дождь с громом, Коль, тогда поймешь.
— В смысле?
— Это звуковое подражание грому и эху — Ченгир Ла-ау.
Вдруг черное существо выкатилось из переулка и с разбегу прыгнуло на Димку. Коля отпрянул.
— Все, приехал, приехал, — Димка осторожно прихлопывал Васянку по спине.
— Дя Федь! Ты уехал, а я чуть с горя не умер своей смертью.
— Все, больше не уеду. Ну-ка, посмотрю на тебя… Вырос! Надо же, как ты вырос с лета!
— А я на твоем турнике вишу, дя Федь.
— Молодец. Познакомься, Коль, это мой друг Васянка.
— У тебя тоже кликуха есть? — строго спросил Коля.
— Есть, Колбаса.
— А у меня — е мае.
— Здарова, е мае!
Димка засмеялся.
— А вы у ба Кати будете?
— Да, Вась, первое время.
— А то идите ко мне, я без никого, пожрать есть, полторашку поставлю.
— Давай в следующий раз, Вась.
— О'кей, пацаны, без проблем.
Дом бабы Кати присел под белым завалами, нахохлился. На заснеженном крыльце кружок, оставшийся от теплого донышка ведра с золой. Щели двери заиндевели, обметены белым пухом, побелели шляпки гвоздей.
В доме пусто, голая лампочка под потолком сыплет мертвенно-желтый свет. Снова это ощущение прогибающихся под ногами половиц. Под зеркало трюмо подоткнуты новогодние открытки, яркие, блестящие, словно из страны куклы Барби.
— Кто там?
Баба Катя лежала на кровати. Димка вздрогнул от того, как она похудела и вытянулась, как пронзительно посинели глаза.
— Накормила меня Якубенчиха мыныезом, — сказала она Федору, будто он на пять минут отлучался во двор. — Вот, живот теперь болит и болит, ни встать, ни согнуться.
— Я пойду в район позвоню, баб Кать, “скорую” вызову.
— А хлеб какой пекли? — бормотала она. — В печь ставили, а вынуть уже не могли, распекался. Прямо в печи резали напополам.
Димка с Колей накачали воды в баню, нарубили дров и затопили. Насколько в ней было холодно и неуютно, настолько же она преобразилась от огня, наполняясь жизнью, сырым древесно-банным духом. Глядя на нее со двора, казалось, что в большом сугробе светится оконце, а сверху валит дым.
Кинули по навильнику сена корове и сгорбленному косматому баранчику, похожему на карликового мамонта.
— Как приятно они хрумкают сеном, давай послушаем, Дим.
Снег сыплется, будто с луны, тающей в дымке. Мягкий, желтый свет окон на синих дорожках.
— Завтра потепление, — пообещал Димка.
— Да иди ты!
Пришла Антонина, накрыла на стол. Димка увидел в белой выемке холодильника ту самую банку икры, которую дарил бабе Кате летом. Колька достал бутылку. Потом Альбина принесла каймак с баурсаками. Пригласили и ее. Она к удивлению Димки согласилась.
— Вторая неделя, — шептала Антонина.
— Умирает по ходу, — добавила Альбина.
— Ешьте, пока естся, и пейте, пока пьется, — откликнулась баба Катя. — Смерть придет — ничего не захочется.
— Дай бог выздоровления, — Димка поднял рюмку.
— Дай бог, — поддержал Коля.
Женщины вздохнули. Выпили, сморщились, замахали руками.
— Автолавка приезжала? — спросила Антонина.
— Какой там? Ихняя машина не пройдет! — вскрикнула Альбина и смутилась.
Димка еще летом заметил, что пить в деревне неимоверно вкуснее, нежели в городе. К “горькой” примешивается деревенская печаль и богом забытость, сладкое чувство конечности пути, воздух, чистый как слеза и еще неизвестно откуда привкус и запах калины. Димке показалось, что и Коля удивленно глянул в донышко рюмки. Выпили еще. У женщин заблестели глаза и покраснели ноздри.
— Баня уж готова, наверно, — сказала Антонина. — Я вам белье приготовлю. Шампунь где-то был, найду.
— Может, спину потереть? — сказала Альбина и густо покраснела.
— Все, Альке больше не наливать. С одной рюмки косеет.
— Тонь, ты плитку ножом не скреби, царапины будут, — вдруг сказала баба Катя.
— Ай, отстань, надоела!
— Ну, за встречу, — Димка поднял рюмку. — Спасибо… Нам и идти больше некуда.
— С приездом, ребята.
— Добро пожаловать, как говорится, — добавила Альбина и пьяно ухмыльнулась.
— Тонь, тряпку не вешайте близко к печи, упадет на дверку, сгорите.
— Хорошо, хорошо.
Димка курил во дворе. Коля просто дышал рядом. Выпившие женщины не хотели расходиться по домам, но и разговор поддерживать не могли, понимая, что их деревенские темы будут скучны, наверное. Они прижимались друг к дружке и с пьяной женской иронией смотрели на мужчин.
В бане Димка ужаснулся Колькиной худобе и немощи. Волосатость его только усиливала эффект.
— Ё мае, вы действительно какие-то резко континентальные. На улице мороз под пятьдесят, а здесь жара — слизистую глаз обжигает.
— А ты понравился этой Альбине, Коль. Она всегда стоит около порога, как дундук, и бегом домой. А тут села, даже выпила, я обалдел, честно говоря.
— Сам удивляюсь, Дим, нравлюсь узкоглазым: китайцам, корейцам. Госпожа Мэй даже на меня клюнула, хрен бы вы свои комнатушки так продали… Жарко, Дим, не могу, — он сел прямо на пол.
Димка вышел и набрал в таз снега с горой.
— Сейчас легче станет.
Что бы Димка ни делал, он замечал на себе неосознанно завистливый и в то же время откровенно-любующийся взгляд Кольки.
— Чего вздыхаешь, Коль?
— Да так, ничего, эх-хэ-хэ…
После бани еще немного выпили. В банке с солеными огурцами лежали кусочки льда. Сало было мягкое, как масло.
Колька исподтишка поглядывал на бабу Катю, на сумрачные иконы в углу. Дима видел, какой тоской и страхом наполнялись его глаза.
— Федор, проверь заслонку печи,— попросила баба Катя, когда Димка погасил свет. — Боюсь, как бы Антонина до конца не задвинула — угорите.
— Дим, а чего они тебя все Федором называют? — прошептал Коля.
— Кликуха такая.
— Не-е, кликуха у тебя Бахча, это я уже понял… Федор, кстати, больше подходит.
