– Я смогу высказать свое мнение только после того, как исследую изображение, – заявляю я, и это выходит у меня резче, чем я сама того хотела. – В отличие от некоторых я заранее не настаиваю ни на одной, ни на другой версии.
– Хотите, я покажу вам увеличенные фотографии роговицы? – неожиданно осмелев, как это обычно бывает с очень застенчивыми людьми, предлагает он. – Они у меня в чемоданчике, в гостинице.
Я с умилением смотрю на него. Еще ни один мужчина не был так проворен в изобретении предлога для завлечения меня в свой номер.
– Я лишь хотел подготовить вас к экспертизе, – поспешно оправдывается он, словно угадав мои мысли. – Даже опытному специалисту не всегда удается разглядеть силуэты с первого раза. Не забывайте, что на участке роговицы площадью менее восьми миллиметров размещены тринадцать отражений.
– С удовольствием приму ваше приглашение, – отвечаю я с покоренной улыбкой, чтобы он перестал заливаться краской в просветах между солнечными ожогами.
– Так! Уже пять часов, – объявляет отец Абригон, хлопая себя по затылку. – Быстро, возвращаемся.
Все тотчас устремляются за ним по щебневой тропинке, и мне приходится, под комариными укусами, догонять их бегом.
– Вот, наденьте, – говорит он, открывая маленькую герметичную упаковку и протягивая мне желтый пластиковый браслет, в то время как из рощицы выскакивает разъяренный профессор Вольфбург. – Это проверенное средство с экстрактом мелиссы отпугивает комаров. Надевайте его каждый вечер, после пяти. Комары-то у нас как раз пунктуальны…
Мы набиваемся в микроавтобус. Пока священник приказывает нам задержать дыхание и распыляет средство от комаров, потревоженный во сне астрофизик с трудом разлепляет склеенные веки. Потом снова засыпает, водитель делает музыку потише, трогается, и начинается, теперь уже в обратном направлении, мучительная тряска по кочкам и ухабам.
Через пару километров хлопанье и стук стихают. Стоя в кабине водителя, всматриваясь вдаль и положив правую руку на приборную доску – ни дать ни взять капитан судна на мостике, – наш экскурсовод разговаривает с кем-то по-испански по подключенному к прикуривателю огромному допотопному сотовому. Внезапно он с раздосадованным видом обрывает разговор, встряхивает телефон, словно пакет апельсинового сока, и набирает новый номер. Пару фраз спустя он вдруг оборачивается ко мне, сжимая кулаки, зажмуривает глаза. После чего улыбается, отключает телефон, свертывает провод, и оба они исчезают в бездонных карманах его армейских штанов. Раскачиваясь под толчками автобуса, он по центральному проходу пробирается к моему креслу, плюхается рядом и, указывая на пустынную деревню, ничем не отличающуюся от предыдущей, доверительно сообщает, что обе они борются за право считаться местом появления на свет Хуана Диего.
– Ну, сейчас-то невозможно точно установить, где он родился.
– Не скажите, – вяло возражает он, – просто земельный кадастр с тех пор изменился. Его дом оказался на границе между двумя деревнями, полдома – в одной, полдома – в другой.
Я чувствую, что он чем-то озабочен; судя по всему, у него есть для меня сообщения и поважнее.
– У вас что-то случилось?
– Я звонил в вашу гостиницу, чтобы справиться, не приехал ли профессор Берлемон.
– Ну и?
– Профессор не приехал… А вот в ваш номер наведывались гости.
– Гости?
– Вы не взяли с собой ключ?
– Он тяжелее кирпича. А что?
– Ключ ни в коем случае нельзя оставлять у администратора, – ворчит он. – Горничная обнаружила в номере копавшегося в ваших вещах мужчину. Ну да ладно, волноваться не из-за чего: у нас это не редкость. На ваше счастье, – добавляет он, указывая на чемоданчик у меня в ногах, – вы хотя бы догадались взять с собой свой инструментарий. А как насчет денег и прочих ценных вещей?
Я успокаиваю его: документы и кредитные карточки при мне, ноутбук я с собой не брала, а в чемоданах только одежда.
– Преступность – настоящий бич нашей страны, – вздыхает он словно по инерции, по-прежнему витая где-то далеко.
– И полицейские ничего не предпринимают?
– Почему же, грабежи – в свободное от работы время.
– Вас ведь еще что-то беспокоит?
Он удрученно качает головой и, потупив глаза, похлопывает себя по колену.
– Да. Монсеньор Руис, настоятель собора, возвращается раньше намеченного срока. Он был на епископском конгрессе в Каракасе, не знаю, чем его так обидели, но он возвращается завтра.
– Неужели нельзя обойтись без профессора Берлемона?
– Об этом не может быть и речи: это единственный эксперт-мирянин, уполномоченный Комиссией по канонизации расследовать чудеса. К тому же он – личный врач кардинала Солендейта. Как же нам поступить?
Я в растерянности развожу руками: что тут посоветуешь. Когда мы останавливаемся у гостиницы, он выпускает из автобуса экспертов, напоминая им, что вернется за ними, как только они будут готовы к пресс-конференции и последующим официальным банкетам, а меня, когда я уже собираюсь проследовать за ними, задерживает.
– Мы едем на вашу встречу.
– В институт культуры?
Он кивает, делает знак шоферу, чтобы тот трогался. Я изъявляю желание подняться в номер, проверить, все ли на месте.
– Позже. Это в трех кварталах отсюда, но на дорогах большие пробки, а я бы предпочел приехать на место заблаговременно.
– Вот как!
Не заметив моей насмешки, он, пока я возвращаюсь на свое место, называет водителю адрес. Потом подходит ко мне и остается стоять, скрестив руки на груди и оперевшись на спинку впереди стоящего сиденья. От его пристального взгляда меня охватывает то же чувство неловкости, что и при вчерашнем разговоре с тем, кто назвался чиновником Культурного наследия. После нескольких секунд размышлений он объявляет:
– В зависимости от исхода встречи, решим, подавать ли жалобу в полицию о взломе вашего номера.
Он произносит это таким тоном, что я поднимаю голову.
– Вы полагаете, что те, с кем нам предстоит встретиться, к этому причастны?
– Я не исключаю такой возможности.
– И моя жизнь в опасности?
– Буду откровенен с вами, Натали. Ваше участие в этой экспертизе, как бы это лучше выразиться, чистая формальность. Никто здесь и мысли не допускает, что вам удастся поставить под сомнение причисление Хуана Диего к лику святых.
– Оставьте право на сомнение хотя бы за мной.
– Я сказал это, чтобы успокоить вас. Плохо представляю себе, чтобы какой-нибудь католик, даже экстремист, попытался оказать на вас давление, чтобы запугать или же помешать вам провести исследование. Однако вполне возможно, что это проделки врагов Церкви, коих так много в верхах власти: они умело натаскали на вас какого-нибудь сумасшедшего, чтобы впоследствии обвинить в попытке заткнуть рот посланнице адвоката дьявола религиозных фанатиков.
Я впиваюсь в железные подлокотники сиденья, наблюдаю за ним, чтобы определить степень его серьезности.
– Не забывайте, что близятся выборы. Институционно-революционная партия готова на все, чтобы удержаться у власти.
– И сделав из меня мученицу, они получат дополнительные голоса избирателей?
– Не думаю, что дело зайдет так далеко, и со своей стороны сделаю все возможное, чтобы вас оставили в покое. Десять лет назад, когда на церемонию причисления Хуана Диего к лику блаженных в Мексику приезжал сам Папа, они ополчились на этого беднягу Гвидо Понсо во время его пресс-конференции по вопросу неопознанных красителей, обнаруженных на мантии Девы и являвшихся, согласно его утверждениям, смесью окиси меди и метилена.
– Ну и?
– Этой смесью они и его выкрасили в синий.
Меня аж передергивает. Чтобы скрыть свое волнение, я шутливо отмечаю, что дон Диего воистину развязывает в Мексике нешуточные страсти.
– Хуан Диего, – мягко поправляет он. – Дон Диего – это Зорро… Обратите внимание, ошибка не лишена смысла… Вы даже не представляете, до какой степени наша индейская община, наши бедняки, беспризорники, нищие боготворят будущего святого… И сам я, чьи мысли он занимает вот уже на протяжении тридцати пяти лет, так хотел бы найти подходящие слова, чтобы поделиться с вами своими ощущениями. От него исходят такая теплота, такое понимание… И такое ожидание… В Мексике сейчас свершаются большие перемены. Кардинальное изменение политического курса, какого не было вот уже семьдесят лет. Открытие миру, конец эпохи коррупционного застоя и хронического бездействия, от которого мы столько настрадались. Все это и символизирует Диегито. В час, когда межрасовые конфликты вновь набирают силу, пытаясь отбросить нас в средневековье, мы как никогда нуждаемся в нашем самоотверженном индейце, в признании католической Церковью проповедуемых им ценностей – смирения, достоинства, смелости с высоко поднятой головой встречать враждебность недоверчивых и безрассудство верующих, силы превзойти самого себя во имя служения благой цели, ценностям того, что истинно свято…
