— И что же произошло?
— Не знаю. Известно только, что на небесах случилась какая-то заварушка, и с тех пор смерть и здесь, на земле, косит живых почем зря. А из старых шофаров не осталось ни одного, только копии, сделанные людьми, но на них оригинальную мелодию не исполнишь.
— И сегодня еще существуют такие… шорафы?
— В шофар трубят только в синагогах — обычно на Новый год еврейский. А еще он каким-то образом связан с отлучением от общины. Это все, что я знаю.
— Скажи, Нуар, а тебе приходилось когда-нибудь слышать шофар — хотя бы ненастоящий, которым сегодня пользуются?
— Он издает три звука. Один называют текиа. Его описывают, как призывный, пробуждающий, как сигнал тревоги.
— Понятно. Это текиа.
— Есть еще шеварим, что-то вроде возгласа изумления.
— А третий?
— Теруа. Напоминает рыдания.
— А ты не думаешь, что, возможно, мы…
— Я ничего не думаю. И ни о чем таком, о чем ты сейчас подумала, не знаю ни я, ни другие.
— Кто мы такие, Нуар? О чем нам должны напоминать наши крылья? Ведь если они остались, значит, когда-то они нам понадобятся? Иначе какой в них смысл? Сколько нам еще здесь мытариться? Как ты думаешь?
— Не знаю, Лимпопо. Отправляйся с миром домой, хватит себя изводить.
Я ушла и, как обычно на рассвете, долго-долго смотрела на золотой диск солнца.
Короткая запись
Ск. освоб. Пдгтвк. Сб. вещ. прощ. плны. спры. кто куда. Альбтр. в Перс. Лимп. на Мадагаск. Я тоже.
113. Южная Звезда, Дада. Каких размеров Бог
Однажды в пятницу, что пришлась в тот год на двадцать девятое февраля, в полнолуние, Дада с величайшим в мире алмазом в зобу, который весь так и искрился у него внутри, набрел в верхнем течении Лимпопо на Источник тайн.
С тех пор как он проглотил бриллиант, некоторые называли его Бриллиантоедом, другие же, по названию проглоченного, — Южной Звездой. Он стал надеждой всех страусов на земле. А самые верные из его сторонников назвали себя дадаистами.
Размышляя о смысле множественного числа, я гуляла по лесу около парашютной вышки за стрельбищем, когда вдруг услыхала голос крота Игэлае.
— Понятно, — сказал он, — сперва взять пониже. Понятно.
— Тогда начнем, — просвиристел тоненький, но уверенный голосок. — Вот послушай.
И кузнечик Сабо, этот лысеющий, неказистого вида виртуоз, исполнил какую-то то ли арию, то ли каденцию. Он словно снимал паутинку с ночной звезды. (Петике это мое сравнение наверняка понравилось бы.) Несомненно, то была музыка сфер, неземная, я бы сказала, музыка, хотя это суждение и не отличается оригинальностью: очевидно, любому, кто слушает песни кузнечиков, приходит на ум разговор звезд. Он пел о рассвете и ложном рассвете, который обольщает смертных и у персов зовется «субх казиб», потому что он опережает рассвет настоящий — «субх садик».
Очередь была за кротом.
Из норы донеслись ужасающий скрип, скрежет, хрипы. Потом Игэлае высунул мордочку и нахально спросил:
— Ну как, здорово?
— А зачем Богу верующие, — спросила я вчера у совы, — если он настолько громадней нас?
— Он не громадный, а бесконечный. У бесконечности нет размеров.
— To есть Бог — это что-то бесформенное. Понятно.
— Скажем так: он искал для себя очертания. И думал, что найдет их в душе человека.
— То есть Бог — это силуэт?
— Поговорим об этом в другой раз, Лимпопо.
— А правда, что его имя состоит из тридцати шести звуков, только никто не знает, в каком порядке их надо произносить?
— Не знают даже самих этих звуков.
— А человек? Он какую при этом играет роль? Если не считать, что Бог иногда отдыхает в нем, как пассажиры в зале ожидания на станции Кочард, перед пересадкой. В чем цель человека? Какие им движут амбиции?
— Человек, если разобраться, это взломщик чужого софта.
— То есть?..
— То есть хакер, который только о том и думает, как бы взломать код Господа и проникнуть в Программу.
— И у него получится?
— Проникнуть? Да никогда.
И, подумав, добавила:
— Но испортить ее — это, скорее всего, получится.
114. Куда течет время. Эпитафия
Иногда, когда наступает полнолуние, и пятница, и двадцать девятое февраля, Южная Звезда вновь отправляется к Источнику тайн и пьет из него, отчего начинает расти вширь и ввысь. А когда голова его уже упирается в звезды, он взмахивает крылами и взлетает. Он летит по просторам Вселенной вдоль течения времени — к его истоку, пока не достигнет начала времен.
А достигнув начала, он осматривает артезианский колодец, из которого вытекает время.
«Из колодца время течет на север, но один его кран направлен на юг».Из колодца время течет на север, но один его кран направлен на юг. Только он перекрыт. И тогда Южная Звезда закрывает северный кран и пускает время через другой. С этого момента время течет на юг, из-под земли восстают умершие, как те трое поручиков, и в мире начинают происходить те же события, только в обратном порядке.
Так и мы, страусы, вернемся в Африку, откуда мы родом.
На могильный крест девушки со словами «Мы встретимся» кто-то прикрепил листок со следующими стихами:
ВЫ, КОНЕЧНО, ВСТРЕТИТЕСЬ — В УРОЧНЫЙ ЧАС,
НО ПРЕЖДЕ ОН СТАНЦУЕТ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ,
КОГДА В ЕГО ЛАЧУГЕ ПОГАСНЕТ СВЕТ
И ЗАПОЕТ СОБАКА, КОТОРОЙ НЕТ.
— А что такое сонет? — огорошил меня вопросом Максико.
Сонет? Это любовное стихотворение с неожиданной развязкой в конце, примерно так я ему ответила, потому что почти ничего не помнила про сонет.
115. Сыскари. Новое покушение. Смерть мага
С мордами, как у питбулей, они уже рыщут по лесу, перебегая от ствола к стволу и размахивая револьверами. Это сыскари, или попросту — следователи. Рожи у них страшны, кожа шелушится, они жуют жвачку и говорят такие слова, что человека от них тошнит. Человека?! Это я так, просто оговорилась.
Главное обвинение против князя связано с тем, что в надписи «Наш лидер» под огромным портретом Великого Кондукатора, что на центральной площади, букву «л» кто-то переправил на «п», да еще заменил какую-то одну букву. Кроме того, князя обвиняют в том, что, в сговоре с углежогами и сатирами, он готовит мятеж и что это именно он пригласил сюда мертвых гонведов, а также индейцев. Короче, вменяют ему целый букет — подстрекательство, злостное тунеядство, валютные махинации и нарушение тишины и покоя граждан.
Кстати, о следователях. Под ногами убийцы-маньяка, похоже, горит земля, поэтому он на днях, обмазав себя с головы до ног люминесцентной краской, забрался на огромный платан, что у входа на городскую аллею со стороны улицы Конца Света. (Улица Конца Света означает примерно то же, что Finis Mundi — хотя, я цитирую Петике, не совсем ясно, идет ли речь в данном случае о «соф хаоламе» или о «кце хаоламе», иными словами — надо ли понимать этот конец в пространстве или во времени, или, может быть, в виде катаклизма.) Оттуда он бросился прямо на куртизанку Марфу из «Веселой распутицы», которая охотилась на клиентов под тем самым платаном, где сидел в засаде люминесцентный садист. Но Марфа умудрилась вспрыгнуть на подножку проезжающего грузовика, с которой ее, уже огласившую воплями полгорода, удалось стащить только на восьмом перекрестке. Она была в шоке, однако наутро дала вполне достоверный словесный портрет злоумышленника.
Да, все в мире так перемешано, святое и грешное, прекрасное и кошмарное, восхитительное и мерзкое — и наверно, как знать, так оно и останется, пока не будет построена великая стена.
А пока остается что есть. Остается то, что мы знаем из стихотворения Сун Юя «По южную сторону Великой стены»:
Всадники бьются — там, за Великой стеной.
Падает снег на падающих коней.
— А, может быть, рай — это все же какое-то место? — огорошила я сегодня своим вопросом сову. Сон слетел с ее глаз.
— С чего ты взяла?
— А по радио пели:
…а в раю свежи, румяны
продают с утра тюльпаны…
И из них сплетают букеты королю Стефану. Выходит, в раю есть рынок? И чем же на нем торгуют?
— Что за пошлое любопытство!
— А вдруг рай захватили или держат его в осаде, как крепость, которая ждет и надеется, что кто-то придет на выручку…
— Гм.
— Из чего бы ни состояла душа, но она ведь окружена материей? Она ведь, как пленница, и, наверное, хочет освободиться из плена?
Сова тут задумалась, а потом ответила коротко:
