Но жизнь не стояла на месте. Рынок продолжал вариться в собственном соку. До Антона ли, когда каждые полчаса происходят такие события, что впору начинать писать детективный роман. Где–то в конце мая между ваучеристами стала крутиться высокая стройная девушка лет двадцати. Заметив, какими смешками провожают ее ребята, я заинтересовался тоже. Любопытство — ключ к познанию окружающего мира. Как раз в этот момент она подошла и ко мне. Окинув фигуру оценивающим взглядом, бросила как бы мимоходом:
— Скучно.
— Что?
— Скучно, говорю, работы нет, — пояснила девушка.
— Без работы не то, — согласился я.
— Ты не желаешь? Я беру недорого.
— За что берешь?
— За простую постель подешевле, за миньет немного дороже.
Вот в чем дело. Теперь я понял и усмешки ребят, и их прозрачные намеки в отношении девушки во время разговоров между собой. В памяти всплыл образ моей «туземки». После Нового года она приходила еще несколько раз. Каждое посещение, как всегда начиналось со стриптиза. Она словно задавалась целью максимально возбудить меня перед тем, как лечь в кровать. Сбросив верхнюю одежду, кончиками пальцев приподнимала коротенькое платье, под которым оказывались прозрачные белые, розовые, голубые узенькие трусики. Поверх них всегда шикарный французский пояс, пристегнутый подтяжками к телесного цвета капроновым чулкам. Бросив призывно кокетливый взгляд, она опускала край платья, и только после этого прижималась к моей груди. От пышных волос всегда исходил какой–то один и тот же восточный запах. Он волновал, заставлял ловить упругие губы, жадно хвататься руками за круглую попку, вновь задирать собранный оборками кусок материи, чтобы, повернув девушку спиной к трельяжу, любоваться и длинными стройными ногами, и подтяжками, и трусиками, и всем, что находилось под ними. А затем резко развернуть, одним движением спустить кружевные треугольники почти до колен и всадить фаллос между полукружьями ягодиц. Из ее груди вырывался тихий сладострастный стон, она выпячивала попу навстречу члену, едва покачивая ею взад–вперед и одновременно из стороны в сторону. Это была прелюдия, сбивание первого наката волны страсти, дальше любовная игра продолжалась уже в постели. До изнеможения, до вялости во всем теле, до сухости во рту.
Мы расстались. Я не хотел больше встречаться с ней, чтобы окончательно не запутаться в раскинутых ею сетях. Здорово переживал разрыв, но сумел уберечь душу от новых ран. Позже, как мог, избегал даже случайных встреч с ней, хотя она их искала. В этот раз победителем вышел я.
— Спасибо, милая за предложение, но у меня есть жена.
— А при чем здесь жена? — девушка недоуменно выгнула светлую бровь, в то же время настороженно покосившись на плывшую мимо толпу.
— Понимаешь, с некоторых пор я начал ее уважать. Она забеременела.
— А-а, понятно, — разочарованно протянула она и, подмигнув, подарила ничего не значащую улыбку. — Тогда привет, желаю удачи.
— Тебе тоже.
Посмотрев вслед все–таки заинтересованным взглядом, я поправил на груди табличку, облегченно вздохнул. Пусть ребята балуются с этой красоткой, а мне теперь хватит и Людмилы. В сексе она пусть не так изощренна, но свои обязанности старается исполнять добросовестно. Хотя худа, кожа вялая, особенно на животе. А у девушки как у «туземки», попка круглая. Трусики, наверное, тоже узенькие, прозрачные…
Скинув ваучеры по приемлемой цене, я почувствовал себя немного раскованнее. Теперь можно было брать не выборочно, то есть только то, что приносило более–менее ощутимый доход, а расширить ассортимент купли–продажи. На кармане больше трехсот штук — успел поднакопить. Я перестал отсылать клиентов к другим ваучеристам, сам рассматривая предмет продажи, прикидывая, за сколько можно выторговать и за сколько скинуть. А что оставить и себе. Небольшую коллекцию старинных монет я уже собрал, в основном рядовые медные и серебреные деньги. Ребята хвалились петровскими, елизаветинскими, екатерининскими, павловскими рублями добротной сохранности, георгиевскими крестами, орденами Ленина, Октябрьской революции, даже орденами Александра Невского, Суворова, Нахимова. Ничего этого у меня пока не было. Если раньше орден Ленина можно было купить за шестьдесят тысяч, то теперь цена его возросла под двести штук. То есть, тот, кто придержал редкую награду или монету, в течение недолгого времени успел умножить свой капитал в несколько раз. Прямая выгода. Многие ваучеристы давно приезжали на базар на собственных автомобилях, я продолжал отирать бока вспотевшим пассажирам общественного транспорта. Растерянность от постоянного одиночества, влекущая за собой алкогольную зависимость, не давали развернуться в полную силу. Надо было собраться, сконцентрироваться. Я попытался зажать волю в кулак. Наступило первое число благословенного июня. Теперь мы уже искали не места под солнцем, а жались по стенам в тени магазинов и палаток. Я пришел на базар, как всегда в половине девятого утра. Раньше приходить просто бесполезно, потому что алкаши еще не проспались, хохлы не доехали, а горожане начинали активную деятельность с девяти часов. Из ребят на своем посту торчал только Аркаша. Это означало, что на родном производстве он отработал ночную смену.
— Вчера купил серебреный портсигар восемьдесят четвертой пробы, с царскими вензелями, — сообщил он мне. — Надо кому–нибудь приправить.
— Ну да, ты же у нас некурящий, — добродушно усмехнулся я, зная, что у Аркадия серебра дома чуть ли не килограммы. — Предложи Скрипке. На таких вещах он собаку съел.
— Этому вымогателю? Он даст самое большее пятую часть цены. А я заплатил за него триста тонн. Работа великолепная, старинная, с клеймом мастера.
— Покажи.
Портсигар действительно оказался редкой красоты, весил грамм сто пятьдесят. На верхней крышке над вензелями растопырил хищные лапы двуглавый орел с коронами над головами. На нижней дореволюционной вязью было выбито: «За храбрость и безупречную службу на благо Российской империи». Внутри портсигара стояла проба и клеймо мастера, обозначавшая, что вещь сделана в единственном экземпляре. На гладкой, светло — матовой поверхности ни одной вмятины или царапинки.
— Да, портсигар генеральский, — осмотрев изделие, согласился я. — Здесь нужен купец с понятием.
— И я про то же. Хотел припрятать, да мы потратились. Обновки на лето купили, на море собираемся.
— Я бы оставил. Вынес бы на продажу что–нибудь менее ценное, а портсигар отложил.
— Уже думал, но все вещи, вроде, при месте, — Аркаша сложил губы куриной гузкой. — Монеты если, или подстаканники. Они у меня в отличном состоянии. Отдавать за бесценок базарным хапугам…
— Подожди до воскресенья, — попытался подсказать я. — В клубе нумизматов найдутся купцы, которые заплатят дороже.
— Одинаковое с базарным мурло. Если набавят сотню — другую за грамм, — считай за счастье.
— Тогда лови Алика. Он в этих игрушках на голову выше Скрипки.
— Не спорю, но я с ним поругался. Помнишь часы–каретники, которые я купил у старухи? Алик накинул за них всего пятнадцать штук. Лучше бы болгарину продал.
— Ну, решай сам. Больше мне посоветовать нечего.
Нацепив табличку на адидасовскую курточку, я отвалил от погрузившегося в раздумья Аркаши, и занял свое место. Продовольственный магазин распахнул скрипучие железные ворота. Проглотив заставленную ящиками с колбасной продукцией гремящую телегу, забронировался снова. Подъехавшие хохлы тут же выстроились перед дверьми, предлагая народу более дешевые, чем в магазине, колбасу, конфеты, майонез, маргарин, масло и прочее. Они будут стоять на этом месте до тех пор, пока перевесившие и разложившие товар, продавцы не покроют их матом и не прогонят от дверей, угрожая натравить ментов. Тогда хохлы переместятся или внутрь базара, где им тоже будет не сладко от местных спекулянтов, или перейдут через трамвайные пути напротив главного входа в рынок под неусыпное наблюдение алчных инспекторов по налогам, постоянно отбиравших у них кто палку полукопченой колбасы, кто банку майонеза, кто пачку масла или маргарина. Мы редко отвязывались на украинских челночников, понимая их нелегкие проблемы. Говорят, в хохляндии к русским относились куда хуже. Но Россия — не Украина, больше сотни национальностей. На всех собак не натравишь. Мало того, хохлы подлизывались к нам, улыбались на каждый косой взгляд, рассказывали о невзгодах тихими мягкими голосами, ругали и Кравчука, и перестройку, и отделение от богатой, по их меркам, России. Короче, старались заручиться поддержкой от местной шпаны и от донимавших их обнаглевших алкашей.
Наконец ко мне подошел первый клиент. Вынув из бокового кармана модного пиджака сложенную вчетверо стодолларовую купюру, молча сунул ее в руки. Я зорко огляделся вокруг. Клиент подозрений не вызывал, но рядом могли оказаться переодетые менты из уголовки. Мы почти всех знали в лицо. Они здоровались с нами, выпивали, естественно, за наш счет, посылали за дорогими сигаретами или за баночным пивом. Делали мы им и другие услуги, мелкие, типа покупки серебренного перстня, крестика, цепочки. Все действия происходили на уровне дружеских отношений. Никакого давления, тем более, насилия. Это нельзя было назвать поборами. Презенты мы вручали вроде бы как добровольно, прекрасно осведомленные об их маленьких окладах. Они редко тревожили нас, отыгрываясь в основном на клиентах. Особенно если те предлагали баксы или золото. Но все равно с уголовкой надо было быть всегда начеку. Мало ли что…
