Надеялся, что одежда проветрится или хоть освежится выхлопными газами. Двухколесный мопед – не самое мужское транспортное средство, но мне не подошел бы никакой «харлей», смехотворно выглядели бы наколки, серьги и прочие прибамбасы, все равно что домохозяйка вырядилась бы в дочкины наряды, а клаксон мопеда с успехом распугает лягушек, белок, кроликов, осмелившихся перебежать мне дорогу. Даже шлем представлялся ненужным – упасть можно лишь на медленном ходу, а если влетишь в ветровое стекло трейлера, то расквасишься, как москит. Единственно полезной была затененная маска, милосердно лишавшая мир утомительных красок. Не сказать чтобы я несся с громом и треском, скорее дребезжал, с одними бейсбольными билетиками на спицах.
Теперь двигался строго на запад к трем оставшимся городам – если не найду разгадки в первом и втором. Возможно, последним пунктом назначения станет третий, неподалеку от Мерси.
Нелегко ехать от одной женщины к другой в обратном порядке – время между ними ускорялось и замедлялось. Первые два городка, до которых мне предстояло добраться, очень похожи на мой родной город и стоят где-то посередине. Представители в конгрессе понятия не имеют, как они называются, даже не знают о существовании тамошних избирателей. До первого оставался всего час пути, еще час до второго, а до третьего и того меньше.
Я вдруг взглянул на мир глазами ястреба, зорко и хладнокровно, повсюду отыскивая потенциальное место гнездовья. В определенном смысле мое продвижение ускорялось, хоть ход и замедлился. Я сложил головоломку почти до конца, только чуял, что последняя деталь пропала.
Хайвей номер такой-то был не самым гладким. Может быть, это дорога 666.[37] В подтверждение подобного подозрения первый и единственный обнаруженный мною бар оказался жалкой лачугой в окружении мотоциклов. Я остановился между двумя «Харлеями» и снял шлем. Не совсем Питер Фонда.[38] Из бара вышли два байкера, сухопутных пирата. Оставалось надеяться, что они не родственники Чартриз, которая жила в двадцати минутах езды отсюда в доме-шалаше, называя его индейским вигвамом и рассылая оттуда астрологические прогнозы. Моя Чартриз с волшебными пальцами, никогда не просившими и не дававшими пощады. Я жаждал встречи с ней и ужасно боялся увидеть. В конце концов, в какой-нибудь из ближайших дней она может оказаться права насчет будущего, но прошлое почти насквозь видит.
Между тем байкеров, видно, не занимало ни прошлое, ни будущее.
– Машина для обдирки риса, – заметил один.
– Дурак долбаный, – хмыкнул второй, – да ведь это ж мопед.
– Значит, испанский. Наверно, на нем прямо вброд переправляются через реку.
– Итальянский, дубина. Эй, мужик, чего ты на нем ездишь? Яйца сотрешь начисто.
– Выбирать не приходится, – ответил я.
– Угости вон того парня выпивкой. Зайдем, угости.
Я зашел, очутившись в окружении мужчин, которым недоставало только рогатых шлемов викингов. Их было человек двадцать, каждый следующий пьянее соседа все сплошь в коже, с трещинами в штанах и куртках забитыми дорожной пылью, с мозгами забитыми чем-то другим. Однако они меня приняли не как олуха на мопеде, а как собрата-путешественника, хоть и не особенно разбирающегося в тонкостях двухколесной техники. Я получил не одно предложение обменять мопед на старый мотоцикл. Наверно, хотели подарить мой мопед своим заброшенным детям для тренировок.
Наперебой принялись угощать меня пивом между рюмками текилы, и мы подружились. Я рассказал о своей неотложной задаче, выслушал всевозможные советы насчет оружия, недоступного детективам места захоронения, фальшивых документов, способов законно сменить имя, фамилию и исчезнуть, а также узнал, как на слишком самоуверенную супругу покойного Макбета может подействовать визит байкера в три часа ночи за две сотни долларов.
Когда я отверг предложения, меня даже еще угостили, высоко взмахнув стаканами. И как только я почувствовал себя в безопасности, думая, что они охотно умрут друг за друга без всякого повода, только чтобы доказать, что умрут, бармен выложил на стойку сантиметр и сказал:
– Пора мерить.
После чего все расстегнули кожаные штаны.
– Ты куда? – крикнул кто-то. – Это ж просто игра, черт возьми.
Но я, уклоняясь от всяких осмотров, не желал получать приз за последнее место. Выскочил на стоянку, пинком завел мопед. Видел в зеркало заднего обзора, как они повыскакивали и ракетами понеслись за мной, за ходунком. Через минуту пятеро меня окружили.
– Мы тебя проводим.
– Зачем же… – начал я, потерял равновесие и упал, свалившись на обочину самым нетеатральным образом, после чего мой эскорт рассмеялся, помахал на прощание, пожелал удачи. Пострадал один ноутбук. Включив его, я увидел зеленый свет своего одиночества и красный свет собственного воображения – только в воображении.
Невозможно поверить, но мопед завелся. Я направился к дому Чартриз. Никогда не верил предсказательницам с их дерьмовым бредом, но начинал думать, что они в меня верят. В любом случае, вот что я спросил бы у предсказательницы: «Расскажи о том, что уже произошло. Ведь это, наверно, не трудно». Она почти готова выдержать экзамен. Поэтому его лучше не проводить. Впрочем, я знал, что при встрече отношения ученика и учительницы полностью переменятся. Она попытается соблазнить меня, сама начнет экзамен. Я всю жизнь старался его оттянуть, потому что он не предлагал особого выбора, не был ни ложным, ни истинным. Я почти понял, что правильный ответ всегда одновременно и ложный, и истинный.
Я ехал с полузакрытыми глазами, дремал наяву. На полсекунды стал Магриттом,[39] видя проплывающие перед глазами шляпы-котелки.
Землетрясение в пять баллов
Я сижу в глубокой заднице.
Пока еще трепыхаются залежалые и просроченные мозги.
Не могу ни укрыться, ни замаскироваться:
Все городские крысы – самки.
Со старых хайвеев хорошо виден ад.
Вышел из чрева, зачат во Вьетнаме.
Созрел, как банан, в Бейкерсфилде – будь проклят.
Вырастаешь – расплачивайся. Ветер разносит семена по свету.
Меня приговорили к жизни в трех миллионах миль отсюда.
Только я с птичкой-рыбкой, мы плаваем и летаем.
Мимо проплывают пигмеи, не ведая об алмазах.
Они нам не нужны, здесь никто не торгует.
Правда: у меня нет границ. Фактически, я – не страна. Я – резервация, подразумевающая, что ей принадлежит нечто большее. Что-то зарезервировано и никогда не будет отдано. Конечно, у мира тоже кое-что припасено на мой счет, а у меня – на его. Мы представляем собой два лагеря, и вскоре однажды послышится крик: «Пли!»
Впрочем, в данный момент надо развесить шляпы-котелки на соответствующих крючках. Я слез с мопеда на подъездной дорожке Чартриз в мире, затянутом дымчатой пеленой солнечного света, под пение птиц.
Дом представлял собой современную пирамиду, оду прошлым суеверным эпохам. В нем жила женщина – может быть, дьявол, если правы фундаменталисты, – которая облегчала дорогу в ад, усыпая розовыми лепестками, смазывая ступни зельем, от которого покалывает пальцы ног. С помощью массажа ног избавила бы Адольфа Гитлера от всех его и наших страданий. Я с волнением ждал, что она скажет мне, так как ее предсказания почему-то оправдывались. Я уже говорил, что не верю в сверхъестественные силы – ни в экстрасенсорное восприятие, ни в психотронику, даже в синхронность. Но верю, что Чартриз забрасывает семена в хорошо подготовленные мозги. Семена прорастают, и тут ничего не поделаешь – приходится взбираться на стебли, которые ведут к предначертанной ею судьбе, к событиям, которые она привела в движение толчком ярко-зеленого пальца.
Чартриз вышла в дверь в астральной пижаме с переливавшимися на шелке звездами и планетами. Дотронулась до моего плеча. Всегда умела меня тронуть.
– Я знала, что ты явишься. Птичка предупредила, как в Библии. Покажи ладонь. – Она взяла меня за руку и сразу бросила. – Слишком грязная. Теперь вспомнила, это был черный дрозд. Велел передать, чтоб ты дальше не ездил.
– А кролики что говорят?
– Сарказм – признак страха. Впрочем, я почти не слышу лжи, правда звучит в твоих устах громче. Заходи.
Казалось, будто никакого времени не прошло с момента нашей встречи много лет назад, когда я по рекомендации заправщика с бензоколонки заскочил погадать для забавы и тут же влюбился. Без всякой мистики, простое притяжение обратно заряженных частиц или что-нибудь вроде того. Она прикоснулась ко мне, обняла мальчика и сказала:
– Ш-ш-ш. Все хорошо.
Мальчик слушал. Ему было приятно. Но раньше или позже должен был повзрослеть и понять, что все вовсе не так хорошо. Даже тогда надеялся, что мать-колдунья его переделает.
