Встреча с Вилко Филачем стала первым, и самым важным, шагом в моей кинокарьере после приезда в Прагу. Когда я поселился в студенческом общежитии, Храбдени Колей, в первый же вечер и познакомился с Вилко. Было это не так эффектно, как в фильме Джерри Шацберга "Пугало", в котором сцена встречи снималась во впечатляющих декорациях. Нам же было суждено было встретиться в петляющих коридорах студенческой общаги. Общежитие это было пятиэтажкой, в которой вперемешку жили студенты, обучающиеся всем видам творческих специальностей. И, что занимательней всего, здесь на разных этажах, но под одной крышей, проживали и юноши, и девушки. Моя комната была на третьем этаже и выходила на лестницу, ведущую с третьего этажа на четвертый. Оттуда я мог наблюдать все, будто из "Шеталиште". Особенно студенток, поднимавшихся на четвертый этаж. Когда ко мне в гости приходили два студента кинопродукции Буцко и Туцко, оба из Сараево, они широко открывали двери и выкрикивали оттуда то же самое, что и паршивцы из "Шеталишта":
- Девушка, девушка, а не хотите зайти, соку выпить - или аперитив?
Но в первый вечер в общежитии мне было невесело. Перед моими глазами сияли пустые, начисто беленые коридоры со множеством дверей. Нигде ни души. Подумал я, что не стану оставаться тут и завтра же вернусь в Сараево. Всякий раз, заслышав шаги, я выходил из комнаты в коридор. И вовсе не затем, чтобы лишний раз помаячить перед девушками, а от одиночества. И тут из глубины коридора ко мне вышел Вилко Филач, с портсигаром в руке.
- Спичек не найдется? - спросил он.
Вытащил я из кармана зажигалку, дал ему прикурить, и сказал:
- Как-то это все нереально, встреча, как в кино!
Вилко улыбнулся и добавил:
- Как в "Пугале", да? Разве что декорации другие.
Имел он в виду фантастическую атмосферу первых сцен фильма. Там, где огромное облако грозит дождем и одновременно сияет солнце, создавая неповторимое зрелище. Так встретились Хакмэн и Пачино, обменявшись кто чем богат, сигаретой и зажигалкой. Эта сцена еще много лет являлась предметом студенческих разборов, и со временем стала каноном для ценителей кино.
- Точно, - сказал я. - Ты Аль Пачино, а я Джин Хакмэн.
- Согласен, хорошо ты роли поделил! Редкая история о дружбе, чистый экзистенциализм, нетипичный фильм для Америки.
Вилко был старше меня на два года и уже снял несколько примечательных учебных фильмов. Он был единственным из великих операторов, не использовавшим отраженного света. Обычно операторы злоупотребляли этой игрой света, смягченного и ослабленного по пути от источника освещения к человеческому лицу, или еще какому-нибудь объекту. Вилко же создавал прямое, и при этом ненавязчивое, освещение. Именно он изобрел такой способ использования света. Никогда, ни один оператор до него не мог так выразительно сочетать тени c резкостью прямого света. Вилко страстно экспонировал человеческие лица и сцены. Глядя через камеру, он прославлял не искусство, а жизнь, и тем вкладывал в киноизображение подлинную человеческую силу. Терпеть не мог в кадре грима (хотя с легкостью влюблялся в гримерш), ценил во всем естественность. И не боялся провала фильма. Часто он говорил:
- Да пофигу. Не выйдет из меня оператора, буду фотографировать свадьбы в Словении, а вместо денег брать колбасой и пивом, а телку склеить так по-любому не вопрос.
Любил он женщин, вино и марихуану. И трудно сказать, какая из этих любовей была сильней!
В конце первого года обучения, Боривой Земан, один из профессоров режиссуры, увидев мой первый фильм, сказал мне за пивом:
- Уверен, когда-нибудь ты снимешь значительный фильм! Запомни, любой придурок способен сделать ребенка, а великий фильм только избранные, редкие люди.
Профессорская похвала мне польстила, хотя трудно было согласиться с его суровостью по отношению к биологическому воспроизводству. Я надеялся, что когда-нибудь тоже смогу завести детей. А значит, и мне предстояло превратиться в придурка. Ну, может и не таким уж, по его мнению, придурком, если я заведу ребенка и в то же время сниму фильм. Но потом к этому мнению относительно детей и придурков я стал относиться терпимей, потому что как раз в тот момент, когда оно было озвучено, в пивную вошла его дочка и укоризненно посмотрела на отца, потому что профессор Земан был в стельку пьян.
Он был типичным представителем чешского народа. Русских он не то чтобы ненавидел, но и не любил. Свою мелкую месть оккупантам осуществлял он посредством иронии, которой весь чешский народ спасался от депрессии. Особенно в кинематографе. Пиво было лекарством, которое чехи использовали ради спасения души. Помимо того, что заменяло оно им успокоительное, этот алкогольный напиток был там одним из лучших в мире. Пиво ежедневно одуряло чехов, как раз в той степени, чтобы в состоянии приятной анестезии пережить советскую оккупацию.
Как выглядит и что говорит обычный человек за пивом. Это вопрос, в ответе на который содержится тайна той небольшой революции в европейском кино, которую совершили Форман, Менцл и Влацил. Просматривая их произведения, я мечтал о том, что, может, однажды, и я в Югославии смогу снять фильм об обычных людях. Благодаря тому, что и я тоже сиживал по многу часов в чешских пивных, слушая, о чем говорят люди, когда пьют пиво.
Этих обычных людей, которые пьют пиво о рассказывают свои истории, я слушал каждый вечер после занятий. После седьмой кружки, профессор Земан начинал напоминать человека, который мог стать неприятным. Или же дела моего профессора обстояли иначе. Я думал тогда, что представители других европейских народов обычно превращаются посредством алкоголя в дикарей, как и пивохлебы в моих местах. Именно в такие моменты пьяницы говорят глупости, а людям в их обществе ничего не остается, кроме как оправдывать их, говоря: - Вообще-то он неплохой человек, просто сейчас пьян. Даже если пьяный ударит кого из мира трезвых, даже и тогда обязательно найдется такой тип, который все это оправдает пословицей: "ракия ему выпила мозг". Были у нас и тихие пьяницы, которые молча и старательно разрушали себя. Среди чехов, опять же, буяны встречались редко, особенно среди высших слоев, к которым принадлежал мой профессор.
- Знаешь ты, Кустурица, в каком русском слове семь раз встречается буква "о"? - спросил меня Земан.
Не знаю почему, но я сразу же подумал про говно. Возможно, из-за того, что чехи часто употребляют это слово. Самым цитируемым высказыванием гашековского бравого солдата Швейка было:
- Человеку хотелось бы быть гигантом, а он говно!
В первое время я не понимал еще особенностей этого маленького народа. Влтаве времени пришлось бы протечь, чтобы мой отец сказал бы такое "хихи" и смог привыкнуть к чешскому видению жизни. Еще и потому, что в Праге я часто встречал умников, которые сыпали будто из рукава пословицами и всякими шуточками, и задавали пародоксальные вопросы. Мне еще в Сараево осточертели все эти пословицы, которыми злоупотребляла моя мама. Отсутствие энциклопедического образования она возмещала народной мудростью. Произнося эти шедевры народной мысли, она таким образом выражала собственное видение происходящего. Я говорил ей, что это не работает, потому что народ придумывает все это просто ради оправданья. Скажем, хочешь сказать, что работа хорошо спорится, потому что правильно начата - и говоришь "По утру познается день", а если работа не складывается, то говоришь так же, но другое: "Первый блин комом".
- Боже ж ты мой, Эмир, да умней тебя во всем свете не найдется! Ты что же, хочешь сказать, что народ глупый?
- То, что они говорят - это никакая не мудрость! - пытался я убедить ее, что народ изрядно испорчен и пытается оправдать кое-какие из своих никудышних поступков!
- Ну, хватит уже чушь нести! - обычным манером завершала дискуссию моя мама. Даже когда я стал лучшим учеником в классе, что, возможно, отразилось и на складности моей речи.
Один такой пражский умник, также за пивом, спросил меня:
- Какая разница между человеком и пчелой?
Не было у меня настроения отвечать на этот интереснейший вопрос, и он пояснил:
- Разница между человеком и пчелой в том, что от человека остается одно говно, а от пчелы - мед!
Какой космический взгляд на человеческую жизнь! Представил я себе банку меда, бороздящую просторы космоса! Несколько преувеличено, подумал мой внутренний добронамеренный интеллектуал, потому что человек все же, как известно из истории, построил Акрополь. Но чехам было известно, какое человек отвратительное создание. Они боялись, что человеку, хозяину планеты, в минуту декадентского настроения и ради некоего проекта концептуального искусства, могло бы придти в голову создать инсталляцию под рабочим названием "Говно над Акрополем"! Хотя Богумил Храбал и настаивал на том, что все европейские народы, а значит, и чехи, принадлежат эллинской культуры, непросто было поверить, что художник с подобными революционными затеями мог бы появиться в этой стране. Именно за это я и полюбил их, хоть они и называют нас Цивилизацией ГП: Героев-Проходимцев. Вот где проходит она, линия разграничения между нами. Мы большую часть своей истории изнуряли себя героическими затеями, а потом так никогда и не научились обустраивать собственную жизнь. Не сумели возвести в миф повседневность. Возможно, не исключительно по собственной вине. И именно за эту способность я и полюбил чешский народ. Они говорят так: "Пробуй новое, только когда не можешь заняться чем-нибудь поумней".
