Склеивать карамельки слов вязкой слюной затейливого синтаксиса.
Менять местами абзацы.
Употребить рюмку-другую и танцевать – пока никто не видит, в одиночестве, поставив музыку в наушниках на полную громкость.
Закончить написание текста на взлёте; оборвать его на хорошей ноте.
Утром перечитать прочитанное и понять, что, кроме двух-трёх незначительных поправок, всё очень даже получилось.
Употребить "чисто символически" "рюмку-другую" и залезть в горячую ванну полностью одетым. "Надетым". Например, если не считать нижней части тела (трусы, а не пошлые плавки – это принципиально), в футболку, сорочку, свитер, плащ и кашне, которое Таня подарила мне в
Стамбуле.
Перечитать старый текст и вспомнить, при каких обстоятельствах он был написан.
Знать, что в своей профессии ты можешь всё. Или почти всё. Что для тебя нет во всём этом никаких секретов.
Слушать раскаты грома, лёжа под одеялом. Открыть форточку и понюхать озон.
Посещение богатого музея: музей – не театр, здесь всё время одна и та же экспозиция, поэтому ты не можешь чувствовать себя обиженным или ущемлённым.
Посещение музея при богатом музее; знание, что ты не уйдёшь отсюда без покупки.
Книжки для "новых умных"
Открыть только что купленную книжку и начать её изучение с выходных данных.
Коллекционировать бумажные пакетики с дозированным сахаром – из тех мест, где ты был. Пакетик из Андорры или Венеции – это даже уже не история, но тело твоё, Господи…
Прийти в "О.Г.И.", не удержавшись, по дороге из аэропорта.
Заводить остановившиеся часы.
Возиться в прибрежном песке, строить башни, тут же размываемые прибоем.
Взять такси (когда в кармане много денег и они кучей валяются не сложенные в бумажник).
Носить золотое кольцо на левом мизинце. Знать, что это многих интригует.
Когда люди говорят о своих близких и любимых. Любить их, любимых, вместе с ними. Заочно.
Отвечать на вопросы, когда ответ придуман заранее.
Находить свои подчёркивания и закладки в давно прочитанных книгах.
Ненавязчивая самоирония.
Симметрия, складывающаяся ненароком.
Получить много посланий электронной почтой и скачать их в один присест без особых промедлений.
Долгое ожидание письма с важными для тебя сведениями и наконец его неожиданное получение утренней почтой – когда почтальон приходит, а ты ещё спишь. Он тебя будит и протягивает письмо.
Мечтать о том, что тебе на голову упал миллион долларов и ты решаешь как его потратить.
Мечтать о том, что тебе присудили Нобелевскую премию и ты начинаешь мировое турне с лекциями.
Мечтать о том, что больше тебя; о том, что невозможно.
Пить пиво у Айвара на балконе его высотной квартиры и говорить о концепции идеальной газеты.
Придумывать концепцию самой идеальной газеты.
Удержаться на краю обиды и не обидеться (обида почти всегда вызвана или торопливостью, или нежеланием понять).
Прийти на свидание вовремя или даже чуть раньше.
Писать каллиграфическим почерком.
Быть себе хозяином. В работе и вообще.
Ни от кого не зависеть.
Раздавать визитки.
Приехать в незнакомый город ранним утром, когда улицы ещё пусты и город отдан на откуп и разграбление путешественникам.
Чихнуть от всей души.
Сидеть на репетициях в театре. В пустом зале.
Знать, что Айвар делает в это же самое время.
Сочинять стихи, не записывая их и даже не запоминая.
Мысленно делать пакости гадким людям, зная, что тратить на них силы и время своей жизни – ниже собственного достоинства. Но просто чуть-чуть покуролесить исподтишка. Чисто для себя.
Найти у кого-нибудь ещё не сформулированные тобой, но уже живущие где-то внутри тебя мысли.
Незаметно для себя уснуть и понять, что ты спишь.
"Прийти вечером с охоты вконец измученным, хорошенько напиться, свалиться в постель, отупев от усталости, и дать опьянению постепенно убаюкать тебя – вот, вероятно, самая большая радость, какую бог дозволил испытать человеку". Дневник братьев Гонкур от
1862 года, по возвращении из Круасси.
Конечно, Лидия Альбертовна волновалась.
В первый раз… В гостях у Данилы… Квартира так много говорит о хозяине… Она совсем не знает этого странного мальчика… Своего мужчину… Между прочим, всего второго в жизни.
Трёхкомнатная квартирка в панельном дому, где он жил с уже давно отсутствующими в заграничном вояже родителями, оказалась тихой и уютной.
Они прошли в комнату, заваленную книгами и нотами. На письменном столе стоял пыльный компьютер. Висел портрет небритого певца с томным выражением тёмных глаз, серьга-крестик в одном ухе. Совсем как у Артёма, – подумала она, и снова смутилась. Ещё больше.
А Данила, ещё не отошедший от уличного мороза, холодными руками уже раздевал её бережно и аккуратно, словно драгоценную вещь, и каждое прикосновение его холодных пальцев обжигало.
Но тут зазвонил телефон, и Данила, тоже, между прочим, успевший наполовину раздеться, выскользнул за дверь. Лидия Альбертовна лежала на расстеленной кровати и ждала (странное состояние, когда начинаешь видеть себя со стороны), а Данила торопливо отбивал чью-то невидимую атаку.
– Да-да, – говорил он в трубку. – Да, всё готово.
– Конечно, – говорил он. – Всё прошло, как мы и рассчитывали.
– Всего две штуки, – докладывал он. – Как и договаривались.
– Конечно-конечно, все наши договорённости остались в силе, – спешил доложить Данила.
– Об этом не беспокойтесь, – говорил он и почему-то хихикал.
– Ну, естественно, – повторял он. – Две штуки. Две штуки.
Лидия Альбертовна, затаившаяся, точно белая мышка, прислушивалась.
Отметила: за весь этот разговор Данила ни разу не сказал своему невидимому собеседнику своё фирменное словечко "типа". Знакомый запах окружал её, она никак не могла вспомнить, где и когда она ощущала его в последний раз. Совсем недавно, близко-близко, но нет, не вспомнить.
Когда, закончив разговаривать, Данила вернулся в комнату, на нём уже ничего не было, кроме длинных чёрных носков. Но и их он быстренько снял, забросил куда-то под кровать.
– Милая моя, – горячо зашептал он, надвигаясь на неё неотвратимо, словно танк, большой и неустрашимый, – родная моя, девочка моя дорогая…
И Лидия Альбертовна затрепетала былинкой на ветру, и раскинула руки, и приняла его, замёрзшего, и прижала к себе, и почувствовала, как он раскаляется всё больше и больше, и тоже вслед за ним начала разогреваться, покрываясь густым и влажным колючим теплом. Только кончики ног её, пока что всё ещё оставались холодными, только колени хранили следы уличного сквозняка… А он вёл свою партию уверенно и красиво, словно опытный и изысканный любовник, знающий, что нужно делать.
Гм, а что делать, Данила знал, кажется, действительно хорошо. По крайней мере, лучше Мурада Маратовича.
И тогда ей показалось, что она спит, и ветер качает её на волнах, и летний ветер ласково перебирает волосы, своим невидимым языком гладит ей руки, шею, соски, ягодицы…
А потом она очнулась, и они долго лежали, прижавшись друг к другу, не в состоянии разлепиться, и её тело пело, точно морская раковина, потому что Данила положил голову ей на плечо, прижал ухо, словно прислушиваясь к биению успокаивающегося мотора, закрыв глаза, дремал.
– Хочешь покурить? – неожиданно предложил он, потому что нега эта не могла длиться вечно, нужно выбираться из сладкого, тихого омута расслабленности, возвращаться к холодной, зимней действительности.
– Курить? – не поняла она сначала.
– Ну, да, у меня есть настоящие кубинские сигары. Мне кажется, тебе очень пойдёт курить сигары, – сказал он и даже запричмокивал от удовольствия.
– Никогда об этом не думала, – сказала Лидия Альбертовна и приподнялась, чтобы начать собираться.
– Нет, ты лежи, лежи, – успокоил её Данила и даже подтолкнул немного рукой. – Я тебе её сюда принесу.
– Но зачем? – испугалась вдруг она и подумала, что и с ней в разговоре он ни разу не употребил своё любимое лишнее словечко.
– Мы с ней будем немного играть. Сначала я, а потом – ты. Так что если не хочешь, курить мы её не будем. Курение тут вовсе не обязательно.
Лидия Альбертовна испугалась ещё больше.
– Да ты не бойся, – успокаивал её Данила, поглаживая по голове, словно маленькую девочку. – Разве ты мне не доверяешь? Разве я могу тебе как-нибудь навредить?
Лидия Альбертовна хотела было сказать, что она не приучена к таким вот неожиданным поворотам в постельной жизни, но промолчала.
Любопытство и страсть перебороли. Именно в таком порядке.
Любопытство. Страсть. А о доверии она и не думала думать.
Эксперименты, предложенные Данилой в этот раз, оказались раскованными и бесстыжими. Шок от пережитого настиг её в автомобиле.
Возвращались заполночь: ни разу она не приходила домой так поздно.
