Однажды Ким обретет внутреннюю ясность. В нем и сейчас все уже стало на свои места: Ферт, Пин, свояки-калабрийцы. Он знает, как держать себя с одним и с другим, не испытывая ни страха, ни жалости. Порой, когда он идет ночью, ему приходится продираться сквозь душевный туман, как сквозь туман, поднимающийся сейчас от земли, но он — человек, умеющий анализировать, большевик, он объяснит комиссарам по пунктам: «а, б, в», он — человек, способный справиться с трудной ситуацией. «Я люблю тебя, Адриана».
Долина погружена в туман. Ким идет по каменистому склону как по берегу озера. Лиственницы выплывают из облаков, словно столбики, к которым привязывают лодки. Ким… Ким… кто такой Ким? Бригадный комиссар ощущает себя героем романа, прочитанного в детстве: Ким — это мальчик, наполовину англичанин, наполовину индиец, который странствует по Индии с Красной Ламой в поисках источника очищения.
Два часа назад он беседовал с этим мерзавцем Фертом, с братишкой проститутки; сейчас он подходит к лагерю Грозы, лучшему в бригаде. У Грозы есть взвод русских, бывших военнопленных, бежавших с фортификационных работ, которые ведутся на границе.
— Кто идет?
Это часовой. Он — русский.
Ким называет свое имя.
— Какие новости, комиссар?
Это Алексей, сын колхозника, он был студентом инженерного института.
— Завтра бой, Алексей.
— Бой? Ста фашистам капут?
— Не знаю, Алексей, скольким капут. Я не знаю даже, сколько их вообще.
— Соль и табак, комиссар.
«Соль и табак» — Алексею очень понравилась эта итальянская поговорка. Он постоянно повторяет ее вместо обычного приветствия.
— Соль и табак, Алексей.
Завтра предстоит большой бой. Ким обрел душевную ясность. «А, б, в», — скажет он. Он продолжает думать: «Я люблю тебя, Адриана». Это — история. Это — и ничего, кроме этого.
Утро, но пока еще не рассвело. Готовясь выступить, люди Ферта молча суетятся подле сарая. Они наворачивают на себя одеяла: прежде чем встанет солнце, на камнях горной гряды будет холодно. Люди думают не о том, что произойдет с ними, а о том, что случится с их одеялами, которые они возьмут с собой: потеряют ли они их, если придется отступать, или одеяла заскорузнут от крови, пока они будут умирать, или же их подберет какой-нибудь фашист, а потом станет хвастаться ими в городе как своими трофеями. Но какое значение имеют одеяла?
Слышно, как над ними, словно в облаках, проходит вражеская колонна. По пыльной дороге крутятся большие колеса; фары погашены, идут солдаты, уже уставшие, которые спрашивают у старшины, далеко ли до цели. Люди Ферта переговариваются вполголоса, словно немецкая колонна проходит за стеной сарая.
Они гремят ложками в котелках, выскребая вареные каштаны: кто знает, когда им доведется в следующий раз поесть. На этот раз в бой отправляется даже повар. Он раздает поварешкой каштаны и, еще не продрав как следует глаза, бормочет под нос какие-то ругательства. Джилья тоже встала и бесцельно слоняется между готовящимися к бою людьми. Левша то и дело останавливается и посматривает на нее.
— Послушай, Джилья, — говорит он, — тебе не следует оставаться одной в лагере. Никогда не знаешь, как все обернется.
— А куда мне, по-твоему, деться? — спрашивает Джилья.
— Надень юбку и отправляйся в поселок, женщине ничего не сделают. Ферт, скажи ей, чтоб она уходила, что ей нельзя тут оставаться одной.
Ферт не стал есть каштаны; подняв воротник, он безмолвно руководит подготовкой к выступлению. Он не поднимает головы и отвечает не сразу.
— Нет, — говорит он. — Будет лучше, если она останется здесь.
Джилья бросает взгляд на мужа, словно говоря: «Вот видишь?» Партизаны толкают ее.
— Не путайся под ногами! — ворчат они. И она снова отправляется спать.
Пин тоже юлит у ног партизан, как охотничья собака, когда видит, что ее хозяин собирается на охоту. «Бой, — думает он, стараясь взбудоражить себя. — Сегодня бой».
— Так какую же мне взять? — обращается Пин к Джачинто.
Комиссар не обращает на него внимания.
— Ты о чем? — спрашивает он.
— Какую винтовку мне взять? — уточняет Пин.
— Тебе? — удивляется Джачинто. — Ты никуда не пойдешь.
— Нет пойду!
— Убирайся! Сейчас не время таскать с собой ребятишек. Ферт не велел. Проваливай.
В Пине клокочет ярость. Он пойдет за ними без оружия и будет измываться над ними, пока они не выстрелят ему в спину.
— Ферт, Ферт, это правда, будто ты не хочешь, чтобы я шел? Ферт не отвечает. Он жадно затягивается окурком сигареты, словно собирается его проглотить.
— Вот, — говорит Пин. — Разрази меня гром! Он сказал, что это брехня.
«Сейчас мне влепят по шее», — думает Пин. Но Ферт ничего не говорит.
— Ферт, можно мне пойти в бой? — спрашивает Пин.
Ферт молча курит.
— Ты слышал, Джачинто, — кричит Пин, — Ферт сказал, что я могу идти.
Вот теперь Ферт прикажет: «Молчать! Останешься здесь!» — скажет он.
Но Ферт не произносит ни слова. В чем дело?
Пин говорит решительно и очень громко:
— Так я пошел.
Пин медленно направляется к месту, где лежит неразобранное оружие, и насвистывает, чтобы привлечь к себе внимание. Он выбирает карабин полегче.
— Я возьму вот этот, — говорит он громко. — Чей он?
Никто ему не отвечает. Пин возвращается назад и, держа карабин за ремень, размахивает им из стороны в сторону. Он усаживается на землю прямо против Ферта и принимается проверять затвор, прицел, спусковой крючок.
Пин напевает:
— А у меня ружье! А у меня ружье!
Кто-то обрывает его:
— Заткнись! Ты что, рехнулся?
Партизаны строятся по взводам и отделениям; несущие амуницию договариваются, когда они будут сменяться.
— Итак, всем ясно, — говорит Ферт. — Отряд займет позицию между пилоном на Пеллегрино и вторым ущельем. Командовать отрядом будет Кузен. Приказы получите из батальона.
Теперь на него обращены все взгляды — сонные мутные глаза глядят сквозь свисающие на лоб вихры.
— А ты? — спрашивают они.
У Ферта немного гноятся опущенные веки.
— Я болен, — говорит он. — Я не могу идти.
Ну вот, теперь будь что будет. Люди его больше ни о чем не спрашивают. «Я конченый человек», — думает Ферт. Теперь будь что будет. Ужасно, что люди ему ничего не говорят, что они не протестуют; значит, они уже поставили на нем крест, они рады, что он отказался от последней предоставленной ему возможности — вероятно, они ждали от него этого. Но все же они не понимают, что заставляет его так поступать; даже он сам, Ферт, толком этого не понимает. Но теперь будь что будет. Пусть катится все к чертовой матери.
А Пину-то все понятно. Он смотрит внимательно, прикусив язык, и щеки у него горят. Там, зарывшись в сено, лежит женщина, под мужской рубашкой у нее горячая грудь. По ночам на сене жарко, и женщина то и дело ворочается. Однажды, когда все спали, она встала, сняла брюки и голая завернулась в одеяла. Пин это видел. Пока в долине будет бушевать сражение, в сарае произойдут потрясающие вещи, в сто раз интереснее, чем бой. Вот почему Ферт не возражает, чтобы Пин пошел со всеми. Пин кладет ружье у ног. Он внимательно следит за всем, что происходит вокруг. Партизаны готовы к выступлению. Никто не говорит Пину, чтобы он встал в строй.
В эту минуту на крыше начинает трепыхаться сокол: он бьет подрезанными крыльями так, словно его охватил приступ отчаяния.
— Бабеф! Я должен накормить Бабефа! — вспоминает Левша и бежит за мешочком с требухой, которой он кормит сокола.
Тогда все сразу набрасываются на Левшу и на его птицу: кажется, что им хочется излить на кого-то накопившуюся в них злобу.
— Чтоб ты подох вместе со своим соколом! Проклятая птица! Всякий раз, как она каркает, случается беда! Сверни ты ей шею!
Левша стоит перед ними с соколом, вцепившимся когтями ему в плечо; он сует ему в клюв кусочки мяса и с ненавистью смотрит на товарищей.
— Сокол мой, и вам нет до него никакого дела, захочу и возьму его с собой!
— Сверни ему шею! — кричит Дзена Верзила по прозвищу Деревянная Шапочка. — Сейчас не время возиться с птичками! Сверни ему шею, а не то мы сделаем это сами!
Он протягивает к соколу руку, и тот так сильно клюет его в тыльную сторону ладони, что выступает кровь. Сокол нахохлился, расставил крылья и, не переставая кричать, вращает желтыми глазами.
— Ну что? Схлопотал! Вот это по-нашему, — говорит повар.
Все сгрудились вокруг Левши; бороды топорщатся от гнева, кулаки подняты.
— Заткни ему глотку! Заткни ему глотку! Он приносит несчастье! Он накличет на нас немцев!
Дзена Верзила по прозвищу Деревянная Шапочка слизывает с руки кровь.
— Убейте его! — говорит он.
Герцог, на спине у которого ручной пулемет, вытаскивает из-за пояса пистолет:
