Валентин вспомнил кое-какие тексты и притих. Танира привстала:
– Серьезно, Валентин, если ты войдешь в нашу жизнь, тебе придется столкнуться со многими явлениями. Ауфирцы вовсе не такой простой народ, как тебе кажется. Но ты же войдешь в нашу жизнь? – Танира радостно посмотрела на него. – Войди!
– Конечно, войду! – чуть не вскричал Валентин. – Я люблю тебя!
– И я люблю тебя!
– Мы поженимся и будем вместе!
Танира снова рассмеялась.
– У нас нет брака, Валентин. Такого института просто нет. Мы будем жить вместе, и все. В любви. Чего еще надо?
– Это понятно, – согласился Уваров.
– Как у вас говорят… да, вспомнила: солнышко. Солнышко, все непонятное я буду тебе объяснять и защищать тебя, если надо.
Валентин вздохнул, но не пессимистично.
– Не вздыхай. Я люблю тебя.
Валентин опять занервничал.
– Может быть, ты любишь меня потому, что я пришел из времени, когда человечество не погибало? Пусть находилось в кризисе, но не погибало же.
– Не мучайся. Сергей тоже оттуда. И, кстати, был один до вас. Сергей – отличный человек, но я люблю тебя, и не надо тайной истерики. Я же не говорю, что ты любишь меня потому, что я женщина конца мира. Наша ситуация, конечно, дает некий импульс, но этого недостаточно для любви. Мы любим друг друга, и все.
Валентин с дикой, фантастической радостью согласился.
Прежде чем встать, Танира еще прошептала:
– И, кстати, я люблю вашу Россию. Она и моя.
Огромное, черное здание посредине Рипана. Окон почти нет. Это владение Гнодиады, сестры могущественного, но не всемогущего Зурдана, главного противника Фурзда в борьбе за власть. За власть в Ауфири, а следовательно, и над всем оставшимся миром, ибо другие, маленькие государства слишком ничтожны по сравнению с великой Ауфирью, последней надеждой рода человеческого на выживание. Так считали многие и будут считать, пока жив великий Зурдан. Так думали его сторонники. Его величие в том, что он не боится зла и даже приветствует его.
– Он хочет, – шептались по коридорам тюрем и власти его поклонники, – он хочет, чтобы человечество превзошло бесов во зле. И, следовательно, стало могущественнее их.
И Фурзд считал, что такая трансформация человеческой природы вполне возможна. Проблема только в том, что это уже не будет человечество. Это будет новая иерархия демонов. А Фурзд не хотел этого, он желал спасти именно человечество, какое оно есть.
Зурдан в этот день отдыхал в своем дворце рядом с владением Гнодиады. Зурдан не очень любил сестру, считая, что во зле она слишком человечна. Но сестра есть сестра, и от этого никуда не денешься. Пусть владеет своим замком – там и делает, что хочет.
Зурдан возлежал на ложе в огромной, но совершенно пустой комнате. Никаких изображений бесов, чудовищ, казней, никакого черного цвета, вообще ничего. «Мы сами выше «их» и начнем все сначала и по-своему. У нас будет своя символика».
В этот же день Гнодиада бродила по своему замку, томясь, раздраженная. Ей было 35 лет, она – в цветах, в черной роскоши, стройная, нежная, жестокая, самовлюбленная… Ей всегда хотелось чего-то еще, кроме любви к себе. О себе она порой забывала. Тонкие ноздри ее чуть вздрагивали при мысли о своих изощрениях.
Изощрения состояли в том, что она до смерти любила наблюдать казнь, особенно отрезание головы у мужчин. Для этого у нее в замке было отведено место для казни. И она могла наблюдать за этим процессом из ложи сверху или тайно через специальное оконце. Последнее она обожала.
«Лучше тайное, чем явное», – думала она.
Клиенты были разные, в большинстве своем – преступники, приговоренные к смерти. В том числе и те, кто считал, что конец мира близок. Простым смертными не разрешалось так считать. Но среди клиентов бывали и просто невинные люди, которых хватали на улицах и привозили в комнату смерти молчаливые агенты Гнодиады. Приговоренных по закону не то чтобы не хватало, но спрос был и на невинных. Но главное было не в этом. Не судорога смерти и жестокость привлекали Гнодиаду. Она внимательно со сладострастием следила за приговоренным. Если его поведение было хоть в какой-то степени мужественным, это вызвало у нее почти физическое отвращение.
Белой своей нежной ручкой она подавала знак – казнить. И даже порой не смотрела на процесс (а был он или отрезание головы, или повешение) и уходила. Но если приговоренный дрожал, визжал, ползал, выл – это вызвало у нее сладострастную радость. И чем трусливей был мужчина или юноша (женщин в казнимые вообще не брали), тем огромней была ее радость, охватывающая все тело. Тогда самые трусливые были спасены. Она давала знак – не казнить. И только что в истерике извивавшийся человек попадал ей в постель, а не на плаху. Так начиналась оргия, с психопатией, с надрывом, с объяснением в любви и возможностью для любовника опять попасть на плаху. Ибо отрезание головы было ее любимой казнью.
В этот день Гнодиада ожидала поступления. Казнь была назначена на час вечернего чаепития. Предыдущая церемония не возбудила Гнодиаду. Попались на редкость мужественные мальчики. Только один был трус, он дрожал так глубинно и непостижимо, так любил свою жизнь, что Гнодиадой сразу овладел бешеный приступ сладострастия. Однако он умер от разрыва сердца прежде, чем Гнодиада дала знак: в постель! Помиловать! Но она почувствовала такую страсть к этому юноше, что велела положить его в постель. И, выпив бокал вина (для особ такого ранга в Ауфири делали хорошее вино), недвижно, с открытыми глазами проспала с ним полночи. Труп холодел с каждым часом, и ни мужество, ни трусость уже не были его качествами. Но Гнодиада велела обработать труп так, чтобы он превратился в памятник. И этот памятник поставили для Гнодиады в ее летнем саду. Надпись на монументе гласила: «За трусость».
Крэк задумчиво сидел на скамейке. Улица, магазин, аптека. Озабоченная толпа. И вдруг – на шее петля. Нежная, но профессионально четкая – будешь дергаться, придушат, не до смерти, но до потери сознания. Крэк, вообще-то говоря, готовый ко всему в этом мире, сразу понял, что работают профессионалы, причем ювелирно. Но он все же не мог понять: от кого, кто приказал… Мысли путались. При всем своем хладнокровии он хотел и любил жить. А теперь его впихнули в машину. Реденькая толпа разбежалась: а то и ее впихнут. По дороге Крэк молчал, но пытался сообразить: Фурзд, конечно, нет, Террап – может быть, но он действует мягко, к тому же он как правитель предпочитает легальность, а не дикость. Неужто Зурдан, но зачем? Если Зурдан, то он вывернется! А если Крамун?!
Крэк похолодел: только не это. Крамун – это тайная высшая власть, это единственный и абсолютный властитель Домов безумия, адепт тайных наук, старик, при имени которого трепетали сами правители Ауфири.
Крэку стало дурно. Если так, то никакой Террап, никакой Фурзд ему не поможет. И даже магия не спасет… Но что-то подсказывало ему, что не Крамун. Слишком грубо для адепта тайных наук… Впрочем, нравы в последнее время погрубели еще глубже… Крэку завязали глаза, пихнули в спину и повели. Крэк почувствовал – его ведут по каменным коридорам, но куда?.. Когда повязку сняли, Крэк пошатнулся. Он очутился в угрожающе нечеловеческом зале, рядом охрана, впереди «прибор», в назначении которого сомневаться не приходилось: для отрезания головы. Крэк стал кричать:
– Вы что, с ума сошли! Я из Бюро аномальных явлений в человеческой психике! Вы отлично знаете это бюро! Сейчас мой шеф – сам Фурзд! Отпустите меня! Вы ответите! Безумцы!
Стража угрюмо молчала. Один из них сказал:
– Мы исполняем приказ. Сейчас вам отрежут голову.
– Да вы с ума сошли! Кто дал такой приказ?! Отведите меня к нему! Это ошибка! Вы поплатитесь!
– Мы не ошибаемся, – помрачнел стражник, видимо главный. – Еще никогда никому по ошибке не отрезали голову.
– Чей приказ?! – в бешенстве заорал Крэк и затопал ногами.
…Гнодиада из своего скрытого наблюдательного места с отвращением смотрела на эту сцену. К тому же, конечно, все слышала.
С отвращением, потому что клиент оказался не тот. Не бьется в страхе, а орет, топает ногами. Она только что положила роскошный букет редких цветов к подножию памятника своему последнему любимцу, которым она не успела обладать. Это был не человек, а сам страх, и она его потеряла. Хоть вызывай его душу. Но душа – это не то, что человек. «Скорей бы умертвили этого упрямого, твердолобого ублюдка», – скучающе подумала она.
Крэка повели, и вдруг одна из секретных дверей в зал распахнулась, и вошли люди в форме, со знаками такого рода, что им должны были подчиняться все находящиеся в доме Гнодиады. То были личные люди самого Зурдана.
Крэк уже был около «прибора». Люди Зурдана остановили стражу и палача (тот был самый низенький, незаметный, сама скромность), что-то шепнули им, и они подчинились. Личные люди Зурдана под руки подхватили нелепо сопротивляющегося Крэка, который вообразил, ничего не поняв, что его, может быть, хотят закопать живым, а вовсе не гильотинировать, и повели его к секретной двери.
