Домой. Темно у него в избе, пеплом пахнет, и до свадьбы еще далеко-далеко.
Прежние – они с виду, как мы. Мужики, бабы, молодые, старые – всякие. Больше пожилых. Но они другие. У них такое Последствие, чтоб не стариться. А больше никаких. И живут себе, и не помирают, от старости-то. От других причин – это да, это они помирают. Их совсем мало осталось, Прежних.
Они по избам своим сидят, а то на работу ходят, а какой и в начальство выбился – все у них, как у нас. Только разговор другой. Повстречается тебе на улице незнакомый голубчик – нипочем не догадаешься, наш он или из Прежних. Разве что спросишь его, как водится: «Хто таков? Почему не знаю? Какого хрена тебя в нашей слободе носит?» – а он нет чтобы ответить, как у людей водится: «А те чо, рыло носить надоело? Ща оборву да об колено» или другое что, – нет, чтобы так понятно, али сказать, вразумительно прояснить, – дескать, ты-то силен, да и я силен, лучше не связывайся! Нет, иной раз в ответ услышишь: «Оставьте меня в покое! Хулиган!» – ну тогда, точно, Прежний это.
А бывает, кто из них помрет, – ну, тогда они его хоронят, Прежние-то. И тоже не по-нашему. Камушки на глаза не кладут. Внутренностев не вынимают, ржавью не набивают. Руки с ногами веревкой не связывают, коленок не подгибают. С покойником в гроб ни свечки, ни мышки, ни посудины какой, ни горшков, ни ложек не кладут, лук-стрелы не кладут, фигурок малых из глины не лепят, ничего такого. Разве из щепочек крестик свяжут, в руки своему покойнику сунут, а то идола на бересте нарисуют и тоже в руки-то ему засовывают, как портрет какой. А которые и того не делают.
Вот как раз у них одна старуха и помри. Никита Иваныч к Бенедикту зашел, мрачный такой: недоволен, что Прежняя старуха померла.
– Беня, у нас тут Анна Петровна преставилась. Пожалуйста, очень попрошу, по дружбе, помоги нести гроб. Такая распутица, все дороги развезло. Нам не справиться.
Что делать? Пошел помогать. А даже интересно посмотреть, как это у них все не по-людски делается.
Толпа такая небольшая, с дюжину. Народ все больше в летах. Не матерятся, ничего. Беседуют тихо. Личики расстроенные.
– А кто распорядитель-то?
– Виктор Иваныч.
– Опять Виктор Иваныч?
– А кто еще? У него огромный опыт.
– А транспорт не достал.
– Транспорт не дали. Говорят, гараж закрыт, погода плохая.
– У них всегда предлоги.
– Как будто вы не знаете.
– Издеваются над людьми.
– А то вы не привыкли.
Виктор Иваныч, распорядитель ихний, – моложавый такой; волос у него светлый, короткий, набок зачесан. На личике неудовольствие. Рукав красными нитками обмотан, чтоб его издалека видать было. Не мурза, но вроде того, так что на всякий случай Бенедикт ему – поклон. Тот бровями шевельнул: принял. Сказал Бенедикту:
– Не толпитесь.
Гроб наземь поставили, рядом с ямой. Рядом тубарет приткнули и подушечку красную на тубарет наложили. Встали жиденьким полукругом, шапки сняли. Виктор Иваныч двоих выбрал, пальчиком ткнул.
– Вы и вы. Прошу. В почетный караул.
Толпу строго так поверх голов оглянул и голос возвысил:
– Гражданскую панихиду считаю открытой. Начинаю!
Прежние ему:
– Начинайте, начинайте, Виктор Иваныч. Холодно.
Виктор Иваныч голос еще возвысил и начал:
– Родственники, близкие есть? Попрошу в первые ряды!
Никто не вышел. Нетути у нее родни, значит, как и у Бенедикта. Сама мышей ловила.
– Сослуживцы?..
Никого. Одна голубушка высунулась:
– Я соседка. Я за ней присматривала.
Виктор Иваныч ей злобно так, обычным голосом:
– Не забегайте вперед! Я еще не вызывал.
– Да я мерзну! Давайте скорее.
– Будете хулиганить – попрошу очистить помещение! – рассердился Виктор Иваныч. – Есть порядок!
– Да в самом деле! – закричали из толпы. – Есть порядок, вот и давайте соблюдать! А то бардак выйдет. Как всегда. Только время теряем!
Виктор Иваныч голос прежний сделал: возвышенный и как бы звонкий, как будто в лесу аукается:
– Соседи, домочадцы?.. В первые ряды.
Соседка, что скандалила, вперед забежала. Виктор Иваныч в личико теплоты чуток подпустил: рот в куриную гузку собрал и подглазьями-то как бы заморщинился. Бабе этой локоть пожал и сказал:
– Крепитесь.
Баба заплакала. А Виктор Иваныч опять аукнул:
– Боевые награды, медали, ордена есть?.. Правительственные награды?.. Дипломы государственных учреждений?.. Нагрудные знаки?.. Погоны, орденские планки?..
Ничего не было.
– Билеты партийный, комсомольский, профсоюзный?.. Билеты государственной лотереи?.. Облигации внутреннего займа?.. Трудовая книжка?.. Удостоверения членов творческих союзов?.. Нет?.. Документы на право вождения транспорта?.. Грузового?.. Легкового?.. Трактора с прицепом?.. Нет?.. Жилищно-эксплуатационные документы?.. Абонентские книжечки?.. Газ?.. Телефон?.. Коллективная антенна?.. Квитанции на перерасчет?..
Слова все такие непонятные, смешные, ужасти. Бенедикт не выдержал, хихикнул, обернулся на толпу: небось тоже со смеху давятся? Нет, слезы в три ручья точат. Личики такие, будто в даль какую глядят. Баба одна ручки заломила, шепчет: «Не ценили... Не ценили...» И Никита Иваныч тоже слезы точит. Бенедикт ему шепнул:
– Вы чего, Никита Иваныч? Старуху жалко?
– Помолчи, Беня! Помолчи, пожалуйста. Это же вся жизнь... Господи... Вот она какая... Вся жизнь человеческая...
Затрясся, рукавом лицо обтирает. А Виктор Иваныч:
– Инструкции к пользованию приборами бытового обслуживания?.. Нет?.. Телевизор?.. Плита газовая?.. Электрическая?.. Печь микроволновая?.. Примус?.. Нет?.. Пылесос?.. Полотер?.. Машина стиральная?.. Швейная?.. Приборы кухонные бытовые?..
– Есть, есть! Есть инструкция! – зашевелились в толпе.
– Очень хорошо! В первые ряды попрошу! Что за инструкция?
– Это на мясорубку. Со сменными насадками.
– Сюда кладите. Сюда. На подушечку.
Вышел пожилой голубчик, положил на красную подушечку клок замурзанный, обтерханный не-разбери-чего, и камушком придавил, чтоб ветром не сдуло. Тут все бабы ихние в голос зарыдали, завыли, как испорченные. Одной вроде как плохо стало, так ее поддерживали и в личико ей руками махали.
– Мужайтесь, товарищи! – объявил Виктор Иваныч. – Так! Еще! У кого еще есть памятные предметы?.. Реликвии?.. Нет?.. Все?.. Я перехожу ко второй части!.. ТОВАРИЩИ! – тут Виктор Иваныч издал такой трубный глас, прям как слеповран какой, что Бенедикт даже присел и оглянулся. Так, бля, крикнул, будто здесь не дюжина голубчиков собрамши, а вся тыща.
– Смерть вырвала из наших рядов, – продолжал Виктор Иваныч, – незаменимого труженика. Светлого человека. Достойного гражданина. – Виктор Иваныч уронил головку на грудь и помолчал. Бенедикт присел и заглянул ему в личико: плачет? Нет, не плачет. Посмотрел на Бенедикта со злобой. Снова головкой-то дернул и продолжает: – Горько. Бесконечно горько. В преддверии славной годовщины, двухсотлетия Взрыва, —...
– Виктор Иваныч, Виктор Иваныч! – зашевелились Прежние. – Это вы совсем не то говорите!..
– Как не то?.. А, верно. Извиняюсь. Это на другой случай. Спутал.
– А вы не путайте!
– А вы не сбивайте! Сбивают тут! – ощерился на Бенедикта. – Толпятся!
– Это Полины Михайловны сынок!
– Не ссорьтесь, господа! Давайте продолжать! «В преддверии...»
Виктор Иваныч собрался, опять выражение на личико нахмурил, руки по швам сделал.
– В преддверии траурной годовщины, двухсотлетия Взрыва, разбросавшего и вновь сплотившего наши ряды, от нас ушел... ушел... большой, светлый товарищ, незаменимый гражданин, скромный, незаметный труженик. Огромной души человек. Он ушел, но дело его не умерло. Пусть вклад Анны Петровны в дело восстановления нашего Светлого Прошлого был невелик, – Виктор Иваныч повел рукой на подушечку, – но он весом, груб, зрим... Земля тебе пухом, Анна Петровна!.. От общественности слободы кто хочет сказать? Вы, Николай Максимыч?.. Прошу.
Вышел другой пожилой голубчик, волоса на ветру развеваются. Заплаканный. Высморкался.
– Анна Петровна! Безвестная ты труженица! – заговорил ей прямо в гроб-то. – Как же ты так, Анна Петровна? А?! А мы! Не ценили мы тебя! Не интересовались! Думали – ну, Анна Петровна и Анна Петровна! Старушечка там какая-то! Думали, ты всегда с нами будешь. Да что там, честно говоря, ни в грош мы тебя не ставили! Кому она нужна, думали мы, мелкая, злобная, коммунальная старушонка, только под ногами путается, поганка вредная, прости господи!..
– Э, э, – зашевелились голубчики, – полегче!
– Де мортибус аут бене аут нихиль! – гаркнул кто-то над ухом.
– А чего я-то? – дернулся Бенедикт. – Чего я-то сделал?..
– Это не про тебя, не про тебя, спокойно, Беня, – Никита Иваныч обдернул Бенедикта. – Стой спокойно, не вертись.
– ...Кому, говорю, ты была нужна, Анна Петровна, комар невидный! Интересы кухонные, от печи не отходила! Вон чего от тебя осталось-то: как покушать, да и все тут! А ведь жалко нам тебя, Анна ты Петровна! И без тебя народ неполный!
