Он стоял, не выпуская дверной ручки, собираясь захлопнуть передо мной дверь, и смотрел на меня. Я выдержал его взгляд, хотя небо вдруг закружилось, а земля задрожала. Наконец он кивнул:
– Три!
– Этого хватит! – отозвался я, повернулся и кинулся к машине. Вместо ног у меня были две онемелые деревянные подпорки, но я действительно бежал. Я открыл багажник, выдернул оттуда складной столик и подтащил его поближе. Подготовился ли я? Еще бы! Я преодолел сопротивление непослушной подставки, и столик не упал. Две женщины, катившие мимо детские коляски, остановились и с любопытством уставились на меня; я не обращал на них внимания. Столик пошатывался, но держался на ножках. Я щелкнул пальцами, на столик упала колода карт. Я протянул руку, карты послушно взлетели в мою ладонь и раскрылись веером. Вот оно.
Только когда все закончилось, я поднял глаза. Ван Роде по-прежнему стоял в дверном проеме и, прищурившись, смотрел на меня, как будто его слепит солнце или у него болит голова. Рядом со мной кто-то зааплодировал, это были те две женщины. «Чудесно!» – воскликнула одна, но тут захныкал ее младенец, к нему, чуть менее пискливо, присоединился другой. Женщины, пробормотав «до свидания», испуганно кинулись к коляскам.
– Ну хорошо, – сказал ван Роде. – Входите.
Через узенькую прихожую с забытыми на вешалке плащами он провел меня в гостиную. Зеленый ковер на полу, классические коричневые кресла из мебельного каталога, поставленные полукругом у телевизора. На стене репродукция тернеровского «Регула»,[40] напротив – семейная фотография с необозримым скоплением мужчин, женщин, стариков, детей, младенцев, с двумя собаками в придачу. На деревянном столе лежали очки и номер ежедневной газеты, раскрытый на программе телепередач. Над диваном висела книжная полка: «Будденброки»,[41] «Война и мир», Шекспир в двух, энциклопедический словарь в десяти томах. На подоконнике стоял горшок со слегка увядшими фиалками, за ним виднелись зеленые очертания сада, окаймленного живой изгородью.
– Садитесь, – предложил ван Роде. – Чай, кофе?…
– Кофе, пожалуйста, – робко попросил я. Неужели здесь живет Ян ван Роде? А если я и вправду перепутал? – Но я не хотел бы причинять вам…
– Послушайте, вы и в самом деле причиняете мне беспокойство. Но в каком-то смысле у вас есть на это право. То, что вы сейчас показали, было… довольно необычно. Скажите, вы действительно ждали меня на улице? Долго? И почему вы не позвонили?
– А вы бы меня впустили?
– Нет. – Он обернулся и крикнул: – Герда! У нас гости! Как насчет кофе?
Дверь распахнулась, и вошла женщина. Та самая, которую я уже видел на улице. Она посмотрела на меня снизу вверх глазами ребенка, круглыми, с синими крапинками вокруг райка, улыбнулась и подала мне руку.
– Если он вас впустил, – сказала она, – то вы, должно быть, человек необыкновенный.
– Моя жена, как вы, может быть, догадались, – сказал ван Роде. – Если бы не она, я бы уже давно бросил работу. Но она полагает, что нужно зарабатывать на жизнь. Когда вы наконец сядете?
Я осторожно опустился на диван; он был невероятно мягкий, и где-то подо мной угрожающе застонала пружина. Но не лопнула, выдержала. Ван Роде сел напротив.
– Будь моя воля, я бы только сидел дома и смотрел телевизор. Футбол и лыжные гонки, что может быть лучше! Ради Бога, перестаньте просить извинения! Мы ведь оба знаем, что вы ни в чем не раскаиваетесь. Оказаться в этой комнате – большая честь, поверьте мне.
Госпожа ван Роде вышла, вернулась с подносом, осторожно поднесла его к столу и поставила между нами две чашки, два блюдца, ложки, маленький молочник и сахарницу.
– Это деловой разговор? – спросила она.
– Нет, – ответил ван Роде, – нет, я бы не сказал. Нет, пожалуй, нет.
– Хорошо. Тогда я могу уйти. – Она сунула пустой поднос под мышку и вышла.
Ван Роде откинулся на спинку кресла, вынул изо рта трубку и пустил к потолку плотное, круглое колечко дыма. Потом он указал на мою чашку:
– Пейте! Он теплый, не горячий, в самый раз.
Я взял чашку и только тут заметил, что кофе в ней нет. Странная шутка! У его табака был резкий неприятный запах – внезапно я ошеломленно поднял глаза: откуда у него во рту взялась трубка, неужели я не обратил внимания, как он… И в это мгновение я боковым зрением различил в своей чашке что-то черное, блестящее: кофе! Я вздрогнул и быстро отставил ее, как предмет, до которого лучше не дотрагиваться.
– Если нужно молоко или сахар, пожалуйста! Итак, господин Берхольм, чем же я могу быть вам полезен?
Я не сразу понял, что он меня о чем-то спрашивает.
– Вы можете, – сказал я, не сводя глаз с чашки, – меня кое-чему научить. Думаю, вы единственный, кто на это способен.
– Возможно, вы правы. В принципе. Но что заставляет вас предположить, что я даю уроки? Вы можете хорошо заплатить?
– Я вообще не могу заплатить. Прежде я мог бы себе это позволить, сейчас нет.
Он невозмутимо разглядывал меня сквозь два облачка дыма, которые он выпустил изо рта и которые рассеялись у него над головой.
– Вот как. Тогда зачем мне все это?
– Не ради меня. Ради магии. – Я посмотрел на него. – И потому что вы знаете, что мне больше не к кому обратиться. Что такое искусство иллюзиониста? Развлечение, концертный номер, исполняемый пошляками во фраках с блестками, уместный на детских утренниках и в телешоу, хобби дилетантов, ремесло бездарных актеров, просто вздор. Но оно может стать чем-то большим.
Последнее облачко поднялось в воздух и поблекло, ван Роде вынул трубку изо рта и заглянул в ее головку. Трубка погасла.
– А мои книги вы читали? – спросил он.
– Конечно. Но там только второстепенное. Этого мало.
– Второстепенное? – переспросил он удивленно, бросил взгляд на меня и снова заглянул в трубку. В пепле появилась крошечная светящаяся точка, потом поднялась струйка дыма. Ван Роде зажал в зубах черенок трубки. – А почему вы пришли именно ко мне? Вы когда-нибудь бывали на моих выступлениях?
– Только однажды. Года три назад.
– Где?
Я сказал.
– Боже мой, – рассмеялся он, – как вы туда попали?
– Я там учился. – Я понял по его виду, о чем он хочет спросить, и опередил его. – Изучал богословие.
– Бого… в самом деле? Это кое-что объясняет. Но вы же не?…
– Нет, только дьякон.
– Значит, вы не довели это до конца. Ваша фирма потеряла в вашем лице перспективного сотрудника. – Он засмеялся, но внезапно посерьезнел. – Нет-нет, я не иронизирую! Помилуйте, я не стал бы этого делать, ни в коем случае. Ни за что.
У меня было неприятное чувство, что он надо мной насмехается.
– Знаете что? – сказал он. – Я согласен. Не потому, что вы меня убедили, просто мне любопытно, что из этого выйдет. А потом, это вложение капитала. Если вы когда-нибудь разбогатеете, неважно как, я пришлю вам счет. Согласны?
– Согласен, – выдавил из себя я и тотчас затаил дыхание, чтобы он не заметил, какое я испытываю облегчение. В последние недели на мне висело, намертво вцепившись, что-то твердое и тяжелое, а сейчас оно разжало когти. Мир снова показался легким.
– Хорошо, вы можете… Нет, постойте!.. Герда!
Через несколько секунд в соседней комнате послышался какой-то шум, шаги, открылась дверь, и в комнату вошла госпожа ван Роде.
– Да?
– Послушай, я свободен по вторникам и средам, после обеда? С часу до трех?
– По вторникам и четвергам. И удобнее было бы с двух до четырех.
– Хорошо. Итак, вас это устраивает? По вторникам и четвергам с двух до четырех. Договорились?
– Да, конечно, – сказал я. – Большое спасибо, я очень…
– Ну хорошо. А теперь, господин Берхольм, выспитесь и – я понимаю, меня это не касается, – побрейтесь и примите душ. Вы выглядите утомленным. А сколько вы, собственно, просидели в машине?
– Лучше не спрашивайте. – Я встал.
– Как вам будет угодно. Ничего, если я не буду вас провожать?
– Ничего, – сказал я. – Спасибо, не стоит.
Я протянул ему руку, поклонился (изящные манеры выпускника Ле-Веско невозможно утратить!) его жене и вышел. Плащи в прихожей за это время не изменились. На улице мимо меня прошли двое усталых тридцатилетних клерков; их галстуки напоминали петли висельников, только яркие. Я уже знал их в лицо и чуть было не подмигнул им. Машина ждала меня. Может быть, сначала вернуть ее и только потом пойти в отель? К черту, сейчас мне хотелось только одного: забраться в горячую ванну. Все остальное отодвинулось куда-то далеко-далеко и перестало меня волновать. Спустя полчаса я сидел в ванне, в облаках душистой пены, ощущая, как тепло ползет по телу, а влажный пар затуманивает мозг. Я почти забыл, где побывал и зачем, помнил только, что все сложилось удачно, все вышло, как я хотел, что-то удалось. И этого было достаточно. А потом я заснул.
На следующий день я съездил к себе, чтобы потом перебраться поближе к ван Роде. Снова бесконечная автострада, пустые часы, не заполненные ничем, кроме мелькания дорожной разметки. Я собрал все свои вещи. Их оказалось немного. Три чемодана с одеждой, радиоприемник, спортивная сумка с книгами и прочее ненужное барахло. Клюшки для гольфа и лыжи все еще пылились в ломбарде; пусть там и остаются, мне они больше не нужны. Я отправил письмо своему квартирному хозяину, в котором сообщал, что уезжаю, больше не вернусь, а он пусть сдает свою дыру кому-нибудь другому. Потом я кое-как втиснул вещи в багажник и навсегда уехал из города. Пока реки несут свои воды к морю, пока тени облаков пробегают по выпуклой земле, пока светит солнце, я его не увижу. Размахнувшись, я выбросил из окна окурок и уехал.
