Чипси продолжал отпираться.
— Извини, Кларисса, но «Дети» уже обещаны. Это особый случай. Я не могу взять свое слово назад. Даже если бы ты предложила в два раза больше.
— Кому обещаны?
— Юргену фон Шахтеру, — Он назвал это имя с ухмылкой умника.
— Ты думаешь, я знаю, кто это такой?
— Ты что, и правда не знаешь? Я откровенно удивлен. Немецкий режиссер-экспериментатор — у всех на слуху. Я с удовольствием тебя представлю. Он где-то здесь, неподалеку. Великолепный парень. Настоящий аристократ. До самых своих дуэльных шрамов. Вот только не все его шрамы видны публике. Я уверен, что он был бы графом или бароном, не случись того, что всех нас лишило графских и баронских титулов. На следующем фестивале мы покажем несколько его фильмов. Выдающаяся работа. Очень ницшеанская, надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду. Кино Страданий — так он это называет. Глубоко, очень глубоко.
— Не могу дождаться знакомства, — пробормотала Клер. Она мучительно искала способ завладеть этой лентой. Но Джером уже начал нагружать картонки на тележку.
— Ну-ка прекрати! — взвыла Клер, взмахнув перед его носом своей раскрытой чековой книжкой. — Оставь эти картонки, громила ты хренов! — Застигнутый врасплох, Джером отошел в сторону, от удивления разинув рот. Клер опустилась рядом со стопкой коробок и положила руку на верхнюю — ни дать ни взять мать, что утешает умирающего ребенка. Скорее себе, чем кому-либо другому, она сказала: — На «Les Enfants du Paradis» меня водила мать. Это мое первое незабываемое впечатление от кино.
Чипси постарался сказать что-нибудь сочувственное.
— Я тебя прекрасно понимаю, Кларисса. У всех когда-нибудь это случается в первый раз.
— Сейчас я угадаю, что за фильм был у тебя. «Кинг-Конг»?
— Нет, вообще-то это был «Фейерверк» Кеннета Энгера{101}.
— Боже мой, — застонала Клер.
— Я, пожалуй, могу откровенно сказать, что из этого фильма узнал всю свою личную судьбу. Ты ведь помнишь эту колоссальную сцену, когда пенис моряка превращается в потешный огонь…
— Чипси, бога ради, прекрати, — взмолилась Клер, — Меня сейчас вырвет.
— Chacun à son goût[15], Кларисса. Кеннет, конечно же, после этого снимал абсолютно поверхностные вещи.
— Слушай, зачем твоему приятелю-ницшеанцу «Les Enfants du Paradis»? — поинтересовалась Клер. — Что этот фильм для него значит?
— Вообще-то его с души воротит от «Les Enfants du Paradis». Он, как и я, считает, что фильм косный и неживой. — На лице Клер появилась мучительная гримаса, замеченная Чипси. — Извини, Кларисса, но искусство не стоит на месте. Честно говоря, Юргену фильм нужен не для себя — для отца. Понимаешь, во время войны фон Шахтер был кем-то вроде военного министра культуры или искусства в оккупированной Франции. Ты знаешь, что Франция во время войны была оккупирована? Немцами? Удивительно, правда? Я только от Юргена и узнал. Да, так вот, именно тогда «Les Enfants du Paradis» и снимались. И старик вроде бы каким-то боком имел отношение к съемкам — следил за политической линией, и все в таком роде. А может, он просто закрывал на все глаза — бог его знает. Теперь он живет где-то в Аргентине или Парагвае. Юрген хочет послать отцу фильм на день рождения. Старик очень болен. Так что это вроде такого сентиментального жеста. Я так думаю, что пара девиц из фильма были любовницами старшего фон Шахтера. Ну, ты понимаешь.
Говорят, что звери знают о грядущем землетрясении за несколько часов — это что-то вроде инстинктивного экстрасенсорного восприятия. Именно это я чувствовал тогда, стоя рядом с Клер. Земля вот-вот должна была расколоться. Ударная волна словно бы приближалась к нам со скоростью одной мили в минуту. Но Клер просто стояла и смотрела на Чипси — долгим, долгим взглядом. Потом она как-то странно улыбнулась одними губами и очень тихо произнесла:
— Ты хочешь мне сказать, что отец Юргена был нацистским министром культуры во Франции? Да? И ты продаешь Юргену это кино, чтобы он мог послать его своему папочке, который прячется в Парагвае?
— А может — в Аргентине. Я забыл. Наверно, это тайна.
— Чипси, это безумие, — Клер, аргументируя, почти срывалась на крик. — Ты что, ничего не знаешь об этом кино? Оно было сделано голодающими актерами в оккупированной стране. Все участвовавшие в съемках были связаны с Сопротивлением. Они рисковали жизнями, пряча у себя подпольщиков. Этот фильм… он был сделан в самом чреве чудовища — торжество жизни, любви и искусства, — Но Клер чувствовала, что все ее слова пропадают втуне. Чипси просто смотрел на нее пустым, скучающим взором, — Бог ты мой, Чипси, тихоня-папаша этого твоего дружка — военный преступник.
— Ну, если хочешь знать мое мнение, — сказал Чипси, устало вздохнув, — то я считаю, что вся эта история про Гитлера раздута без всякой меры. И вообще, Клер, я стою в стороне от политики. В особенности от политики давно, давно минувших дней.
— Ты что, не слышал, что наци делали с гомосексуалистами и евреями?
Тон Чипси стал в высшей степени доверительным.
— Кларисса, ты же знаешь, что я человек абсолютно без предрассудков. Но поверь мне, я встречал массу евреев и гомиков, которые ничего лучшего и не заслуживали.
Я все еще ждал обещанного подземного толчка. Он так никогда и не последовал. Я видел, как побелели костяшки ее сжатых в кулак пальцев. Но голос ее не дрожал и звучал ровно, словно это был чей-то чужой голос — не Клер.
— Чипси, я бы хотела встретиться с Юргеном. Ты нас познакомишь?
— С удовольствием! Как только закончим здесь.
— Вот что я тебе скажу, — ответила Клер, — Пусть Шарки сам с тобой решит все эти дела по Джерри Льюису. Как ему нравится. Он в таких вещах разбирается лучше меня.
— Хорошо, если тебя это устраивает.
Потом, повернувшись ко мне, она сказала:
— Помоги-ка Джерому погрузить эти коробки, — Я недоуменно взглянул на нее, но она в ответ только угрожающе подтолкнула меня в сторону Джерома, — Это длинное кино. Ему нужна помощь.
Я понятия не имел, с какой стати должен помогать Джерому, а Джером не выказывал ни малейшего желания получить помощника в моем лице. Но после еще одного, на сей раз более категоричного, тычка и произнесенного вполголоса «пошел!» я подчинился, хотя и чувствовал себя ребенком, которого мамаша отсылает подальше, чтобы не мешался под ногами. Я решил, что Клер просто по каким-то причинам не хочет, чтобы я присутствовал. Подобрав одну из коробок, которая не уместилась на тележку Джерома, я побрел следом за ним.
— А когда закончишь, найдешь меня наверху, — крикнула мне вслед Клер.
Глава 5
Похищение «Детей райка»
Когда я нашел Клер, она находилась в небольшой, все еще относительно трезвой группке, собравшейся в углу застекленной веранды. Оттуда открывался вид на бескрайний посеребренный луной океан, но это никого не волновало. Клер и все остальные собрались вокруг Чипси и изящно одетого молодого человека, который возлежал подле него на огромной подушке, — Юрген, как я догадался. Он был бледнолиц и худ до невозможности, на голове — высокие волны нордических кудрей. И на самом деле, как и говорил Чипси, несколько шрамов, а точнее, один видимый шрам, расположенный точно под левой скулой. Хотя на лице его замерло пустое, скучающее выражение, он, казалось, с большим вниманием слушал то, что говорила Клер, время от времени изображая на лице вежливую судорогу.
Я бесшумно направился в сторону Клер и, заняв свое место на краю группки, уже через считанные секунды вошел в тему — беседовали о раннем немецком кинематографе. Я не раз слышал, как Клер рассуждала на эту тему, но сейчас она решительно была непохожа на саму себя. Совсем другой тон — такой спокойный, размеренный. Такой… уважительный. Она объясняла свои слова с величайшим терпением. И слушала. Слушала и вежливо кивала. Так Клер никогда себя не вела.
Потом я услышал голос Юргена.
— Но ведь этот тип — Кракауэр, он же настоящее дерьмо.
И Клер в ответ:
— Правда? Вы так считаете?
И Юрген:
— Его, несомненно, наняли евреи.
После таких слов можно было ждать, что Клер растерзает его, как волк ягненка. Зигфрид Кракауэр был одним из немногих теоретиков кино, к которым Клер питала хоть какое-то уважение. Я слышал, как она несколько раз со страстной убежденностью защищала его работу «От Калигари до Гитлера», словно сама ее написала. Такие комплименты в устах Клер были большой редкостью.
Главная мысль Кракауэра состояла в том, что немцы времен Гитлера чокнулись под воздействием кино. После окончания Первой мировой войны страну, придавленную поражением, затопил поток фильмов, которые действовали на уязвленную психику как болезнетворные микробы. Начать с «Кабинета доктора Калигари»{102} — фильма о безумии и убийстве, где отсутствовали всякие границы между здравомыслием и сумасшествием. Получивший всемирное признание и отнесенный к высокому искусству, он вместе с множеством других питал немецкое подсознание нездоровыми персонажами вроде оборотней, черных магов, вампиров. Кроме того, фильмы этого периода навязчиво возвращались к гипнозу. Снова и снова на экране появлялись сумасшедшие доктора и изощренные преступники, которые погружали беспомощных жертв в гипнотический сон и заставляли их совершать отвратительные вещи. Несомненное предчувствие нацизма — считал профессор Кракауэр. Такие фильмы отравили душу нации образами одержимой злом силы. Наконец появился Der Führer[16], который, как и злобный гипнотизер Калигари, околдовал публику и превратил ее в армию зомби-убийц.
