— Что-то вы быстро, — сказала мать. — С легким паром!
— Ага, — ответил он снизу. — Пойду к себе, отдохну.
— Ты чего без света-то, — сказала мать, но когда она щелкнула включателем, он уже спешил к своей двери и не обернулся.
«А если меня посадят?» — спросил он себя на ночь тысячу раз, совершенно парализованный этой мыслью.
Новиков спал без снов, но очнулся, словно вынырнул, — громко схватил воздух, как собака хватает подброшенный кусок.
Вся голова была сырая, грудь со свалявшимися волосами, живот влажный, и ноги — ледяные.
Мать тихо и едва-едва приоткрыла дверь — он терпеть не мог этой ее привычки. Но мать, кажется, действительно не могла даже предположить в повзрослевшем ребенке желание, скажем, рассмотреть при дневном свете какой-нибудь свой орган.
— Ты что? — спросила она.
— Что? — спросил он быстро и провел рукой по лицу.
— Как будто кричал, — сказала она нерешительно.
— Нет, — сказал он и снова потрогал лицо.
— Ты что ж так опух-то, — сказала мать, открыв, наконец, дверь.
Он быстро повернулся на бок, лицом к стене, и так же быстро ответил:
— Пива вчера много выпили. Напарились, потом много выпили.
— Да? — сказала мать. — От тебя и не пахло, когда пришел.
— Выпарилось все, — упрямо повторил он.
Мать молча стояла в дверях.
— Посплю еще, — Новиков хотел это строго произнести, но получилось, что попросил.
Услышав, как щелкнул язычок замка, привычным движеньем хотел было дотянуться до телефона, но ему словно плеснули в лицо теплой и густой водой, причем попала она не на кожу, а куда-то сразу внутрь черепной коробки. Новикова едва не вырвало.
Он упал обратно на кровать и пролежал так с полминуты, громыхая сердцем. Сквозь этот грохот возвращались зрение и слух — слух донес, что мать так и не отошла от дверей: он не помнил звука ее шагов.
— Мам, уйди, — громко попросил Новиков.
Помедлив, мать, наконец, пошла. Вскоре на кухне включилась вода. Вода лилась беспрерывно и ровно — мать стояла возле крана, ничего не делая.
На этот раз куда медленнее Новиков протянул руку к рубашке, лежавшей на стуле, — там был мобильный.
— Ох ты, сколько времени, — удивился Новиков.
Он проспал с восьми вечера до десяти утра.
Один пропущенный от Ларки.
Новиков поймал себя на мысли, что ждет увидеть эсэмэску от Леши. И чтоб эта эсэмэска была какого-то удивительного, радостного содержания: что все, например, выяснилось, и…
И все исправится, и все забудется, и вообще это оказалось глупым недоразумением.
Новиков поскорее набрал Лешку.
Лешка не отвечал пять, десять, пятнадцать секунд.
Новиков был готов поклясться, что Лешка видит звонок. Телефон у него, да, на вибросигнале, но он видит, видит.
Это всегда так обидно — когда звонишь, а тебе не отвечают. Никогда не поверишь ведь, что человек просто отключил звук и ушел в другую комнату смотреть телевизор на полной громкости.
Новиков и сам, когда не отвечал, чувствовал себя жуликом, даже руки потели. Сидел, смотрел на телефон и был истово уверен, что звонящему про него все известно. Никогда не выдерживал и все-таки хватал трубку. На том конце как раз отключались в эту секунду. После чего Новиков минут пять еще ходил как оплеванный.
Лешка взял трубку — по голосу было слышно, что подбежал откуда-то.
— Але, Новиков, привет, я в душе был, — скороговоркой вполне себе бодрым голосом сказал Лешка. — Приходи скорей, я тут кое-что придумал.
Новиков готов был захохотать — настолько легко стало оттого, что Лешка бодро и уверенно говорит с ним.
— Да! — ответил он коротко, отключился, посидел три секунды, ударил кулаком правой о ладонь левой и бросился одеваться.
— Тебе ведь тоже предъявляли убийство? — спросил Лешка, разливая чай.
Новиков кивнул.
— Якобы мы, — продолжил Лешка, — убили кого-то позавчера около одиннадцати вечера в переулке. Так?
— Так, — глухо согласился Новиков.
— Ты помнишь, где ты был позавчера? — спросил Лешка, грея руки о кружку с чаем.
— Помню, вчера вечером вспомнил. У Ларки. А потом возвращался на такси. Ну, как на такси — какой-то хач подвозил.
— Машину помнишь?
— А я не отличаю их. «Жигули» какие-то.
— Ну, какие? «Копейка», «шестерка», «семерка»?
— Да откуда я знаю.
— Ладно, это разберемся. Уже хорошо. А я вообще дома был — мало того, в районе одиннадцати вечера сосед, выйдя покурить, захлопнул свою дверь — и я ему, короче, помогал. Часов до двенадцати. То есть у меня точное алиби — и у тебя тоже почти всё в порядке.
— Почти всё, — усомнился Новиков.
— Ничего-ничего, — перебил его Лешка. — Тебя наверняка кто-нибудь из Ларкиных соседей видел… Ты сигареты не покупал по дороге в ларьке?
— Покупал! — вдруг вспомнил Новиков. — У дома!
— Во сколько? — спросил Лешка.
— Ну, когда приехал, — ответил Новиков. — Наверное, около двенадцати уже.
— Не, это поздно, — сказал Лешка. — Скажут, что решил покурить. После кровавых злодеяний.
— Тьфу на тебя, что ты несешь, — обозлился Новиков.
— Думай дальше, — сказал Лешка. — Что там у тебя еще было. Цветы Ларке покупал?
— Нет.
— А чего покупал?
— Ничего не покупал.
Новиков немного подумал.
— У меня был секс с Ларкой, — сказал он шепотом.
— Поздравляю, — сказал Лешка. — Нормально все прошло?
— Прекрати, — попросил Новиков. — Она не предохраняется, — объяснил он.
— И? — поинтересовался Лешка.
— Я не знаю, может, есть способ проверить? Ну, по жидкости.
— Проверить? По жидкости? — засмеялся Лешка. — Она что, так и лежит там на диване, не шевелясь?
— Блин, Леша, что с тобой творится? — почти закричал Новиков, сам при этом не без некоторого уважения осознавая, что видит перед собой совсем другого Лешку: собравшегося, сильного, по-хорошему раздраженного.
«Так, наверное, в войну из преподавателей грамматики получаются отличные командиры», — решил Новиков.
Потом вдруг вспомнил, как Лешка звал адвоката, — и сразу чуть разуверился в своих мыслях.
— Не злись, — все еще улыбаясь, сказал Лешка. — Просто тут надо… Наверняка. То, что у Ларки был, — уже хорошо. Она не жена, не родственник — вполне пойдет как свидетель. Так что у нас у обоих алиби. Нас можно поздравить!
Новиков тряхнул головой и понял: но ведь правда — у них алиби, и никто их уже не посадит. И таксиста он найдет обязательно. И Ларка поможет. И соседи, возможно, видели его из окна. О, как же это здорово.
— Может, вина? — предложил Новиков. — У тебя есть вино? А то я сбегаю.
— Вина? — встрепенулся Лешка. — У меня есть тут… Вот. Портвейн. Напиток юности.
Лешка немного придурял, конечно, — никакой портвейн они не пили в юности, а скорей, слушали про это у Гребенщикова. Сами в те годы пили что ни попадя: паленую водку, пиво — тогда еще продавали пиво в разлив, разбавленное вроде как хлоркой.
— Это только начало, — сказал Лешка. — После того что мы докажем свою невиновность — мы еще должны этих сук наказать.
Новиков все никак не мог согнать с лица улыбку по поводу нежданного избавления от груза ложных предъяв.
— Я утром проснулся и в одну секунду все придумал, — сказал Лешка серьезно. — Слушай, в общем, — тут Новиков потянулся к нему чашкой со спиртным. — Да, на здоровье… — согласился Лешка, чокаясь с ним.
«На здоровье» прозвучало неожиданно издевательски, они оба сразу это поняли, и Лешка добавил, чуть смешавшись:
— За нас, короче.
Посидели минутку.
С легкой неприязнью отставив стакан, Лешка спросил:
— Тебя били?
Новиков открыл рот, но, смолчав, просто кивнул. Отпил и стал смотреть на дно чашки.
— И меня, — сказал Лешка. — …И у меня потекла кровь из носа.
Новиков кивнул еще раз, все еще не глядя на Лешку.
— Они не заметили и ударили меня пластиковой бутылкой по голове, по щеке… В общем, я видел как несколько капель моей крови попало на стену.
Новиков кивнул — но уже вопросительно.
— Это же доказательство, — шепотом сказал Лешка. — Это же очень легко доказать! Там моя кровь на стене! Мы их посадим!
Новиков быстро потянулся к бутылке, налил себе и сразу выпил и следом торопливо прикурил сигарету.
Лешка молча смотрел на Новикова.
— Ты понял? — спросил Лешка.
Новиков моргнул.
Зазвонил телефон, Лешка пошел в прихожую, снял трубку, выслушал кого-то и, помедлив, спросил:
— Сейчас?
Потом, помолчав, ответил:
— Он у меня.
И положил трубку.
— Нас опять вызывают, — сообщил Лешка Новикову.
У дверей полицейского управления они остановились — никто не решался войти первым.
— Ну, не будут же они нас снова бить, — процедил Новиков. — Было бы дико…
