И все же не массовые ссуды стали ударом для аристократии. Временное "помешательство" царя оказалось всего лишь прелюдией к грандиозному коллапсу – весь земельный фонд страны, начиная с закладных задолжников и заканчивая вновь присоединенными областями, в один прекрасный момент оказались под чутким приглядом государственного банка. Отдавать земли просто так я не желал, проще было сделать патенты: первые – для больших участков с правом выкупа, ведь при условии рационального использования земель можно получать неплохие деньги с района, благо, что этот указ не отменяет предыдущего, создавшего четкую пирамидальную структуру управления губерниями. Однако среди больших наделов отдельным особняком стоят малые. Для них то и были созданы "вечные" патенты, позволяющие семьям выкупать в безграничное пользование часть земель с максимальным расчетом в 2–4 гектара на одного члена семьи в зависимости от их территориального месторасположения. Таким образом, получалось, что, разбив Россию на ценовые зоны, банк мог косвенным образом собирать информацию о состоянии дел зажиточной аристократии, и соответственно более чутко прослеживать налоговые отчисления. Да и чего скрывать, если при рациональном подходе предприимчивым людям проще добиться действительно высокой отдачи от вложений, главное не давать излишне "умным" купцам и дворянам зарываться.
Но наконец Нестеров добрался и до сибирского губернатора, бывшего некогда московским комендантом князя Матвея Гагарина. Сей князь, не один год пропускал свои товары в Китай под видом государственных с назначенными от него купцами, отчего получал превеликое богатство, а других к китайскому торгу не допускал.
Посланный в Сибирь с тайной миссией фискал Евпатий Конюхов, из худородных, сумел через полгода составить список по двум караванам и их примерной выгоде для князя и разорения государства от сего непотребства.
— Государь, так ведь князь Гагарин от царского имени все делал, опять же людей посылал для защиты караванов, — с некой тревогой сказал барон.
— Много ты понимаешь, Артур. Обкрадывал казну Матвей, да так что в упадок край пришел, а ведь земли там богатые и торговля должна десятки, а то и сотни тысяч червонцев каждый месяц приносить, а не раз в год. Ну, ничего, отправлю туда Ершова, хватит ему под московским комендантом Алябьевым ходить, да на ворье великосветское смотреть, пускай губернией занимается, авось толку больше будет.
Наш разговор с бароном Либерасом затянулся до вечера. Нас не прерывали до той поры, пока не вошел в кабинет Никифор и не предложил отужинать. Но поесть нормально не удалось, прибыл гонец с депешей от князя Григория Долгорукого с пометкой на конверте: "Срочно!"
Оставив Артура ужинать в одиночестве, я прошел к себе и, сломав алую восковую печать, углубился в чтение…
Послание было довольно коротким. Всего лишь четыре предложения, весь смысл которых сводился к тому, что король Август каким-то немыслимым образом прознал о тайных переговорах и теперь спешил сюда из Кракова, где жил последние месяцы.
Уже несколько лет в Польше нарастало взаимонепонимание между королем и магнатами.
Ляхи, прежде недовольные присутствием наших войск, вскоре стали оказывать большее неудовольствие своему королю за то, что он расставил в стране саксонские войска. Политическая смекалка и прозорливость требовали поддерживать разлад монархом и подданными. На былую искренность Августа я не полагался давным- давно, еще с 1707 года, когда он, струсив, сбежал из Польши, отрекшись от престола. Вот и получалось так, что самым безопасным и выгодным делом является поддержание напряжения в регионе, дабы каждая сторона нуждалась в помощи России.
И последнее было не сложной задачей, особенно если учесть легкомысленную продажность польских панов. Магнаты брали от русского посла подачки, обещали вести дела в нужном для России ключе. Польский сейм никак не мог установить закон при существовании liberum veto, когда любой посол имел право прервать течение дел сейма, заявив несогласие на предлагаемый закон. Русские агенты пользовались этим, а когда замечали, что готовится какое-нибудь распоряжение, не полезное видам России, — тотчас подкупали нескольких сеймовых послов, и сейм "срывался".
В эту пору русским послом в Польше был князь Григорий Федорович Долгорукий, человек ловкий и умелый, с блеском пользующийся благоприятными обстоятельствами.
Ляхи домогались изгнания из Польши саксонского войска, обратились за помощью к русскому посланнику, именно тогда Долгорукий с моего согласия задержал корпус генерала Вейде, идущего через польские земли в Курляндию для подавления волнения местных недовольных дворян. Они почему-то решили, что молодая герцогиня Курляндская, моя сестра не может управлять землями, доставшимися ей после смерти мужа.
В то время, когда Анна гостила у царицы Ольги в Москве, Курляндия восстала. Хотя назвать восстанием сборище расфуфыренных аристократов с сотней слуг за спиной, вооруженных, чем попало сложно даже человеку с богатой фантазией. Переводить в приграничные области дополнительные полки я вместе с Генштабом не стал, благо, что курляндские тугодумы решили выиграть время, "восстав" едва ли не зимой. Ну а по весне, когда близилось подписание мирного договора с Османской империей, на Южном фронте высвободилось больше тридцати полнокровных полков, получивших пополнение в середине весны. Треть из них остались в гарнизонах и полевых крепостницах спешно возводимых вдоль всего опасного рубежа согласно инженерному предписанию создания "гибкой фортификационной линии". Треть полков уходили в резерв армий, получив долгожданный отдых, и наконец последняя треть – самые молодые полки, переводились на западные границы царства.
Понимая, что полки генерал-поручика Вейде нужны в герцогстве, Долгорукий предложил перевести приграничные гарнизоны на саму границу, весьма вольно трактующуюся в это время. Поразмыслив высший офицерский совет – Генштаб отдал приказ передислоцироваться трем полкам: Муромскому, Тобольскому и Тульскому.
Не думал я о том, что открытое бряцаньем оружием у "союзника" на пороге может когда-нибудь пригодится, но видать мало я в жизни понимаю. Придется мне вести разговор с Августом на повышенных тонах, впрочем, отношения к сепаратному миру он не изменит. Польша веского слова сказать не сможет: разлад в стране немыслимый того и гляди, шляхта на королевские войска поднимется. И тогда уж точно земли, на которых стоят русские полки, останутся единственным островком спокойствия.
"Как всё не вовремя! Ведь знал, что Гагарин нечист на руку, так нет, надо было оттянуть решение на два года. А самое скверное так это то, что сам князь всего лишь средняя фигура на политической арене, кто-то из советников над ним стоит и за веревочки дергает, — с горяча, пнул первую попавшуюся вещь. Уй! Стопу прострелила боль, от неожиданности я завалился на пол".
Есть у меня привычка рассуждать на ходу, поэтому почти всегда после получения сведений или донесений я встаю из кресла и начинаю ходить по комнате. Иногда, когда неприятности собираются в жуткую зловонную кучу, даю выход чувствам ударив кулаком по столу или стене, редко что-нибудь пинаю, потому как на полу почти никогда нет. Не люблю небрежности в делах. Но сегодня как назло перед столом оказалась небольшой плетеный короб.
Чувствуя, как по большому пальцу стекает теплый ручеек, я аккуратно вынул стопу из ботинка, сделанного из тончайшей кожи исключения для домашнего ношения.
Осторожно стащил носок, почему-то называемый чулком, хотя я специально делал заказ у портного именно на носки: по щиколотку, не выше и без финтифлюшек. На персидский ковер, постеленный в день заезда, стекала едва не черная кровь.
Отсвет лампадки был таким мрачным, что я даже в первое мгновение усомнился: а кровь ли это? Но секунду спустя, почувствовал, что рана на пальце ощутимо щиплет и из нее не переставая, сочится кровь. Осмотрев палец, обнаружил под ногтем маленький кусочек мутного стекла.
Стаканы!
Как же мог забыть о них? Вот ведь и впрямь заработался. Сам же заботился о том, чтобы был устроен конкурс для флотской посуды, а то уж больно часто она бьется, никаких фондов не хватит обеспечивать личный состав новыми стеклянными емкостями.
За последние пару месяцев довелось повидать стаканы самых разных форм, начиная с овальных и заканчивая пирамидальными, но больше всех по душе пришелся граненый стакан владимирского стекловара Ефима Смолина. И хотя от привычных для меня 200 граммовых он отличался большей вместимостью (около 300 грамм), в руку он ложился как влитой, да еще к тому же выдержал с десяток ударов о деревянный пол.
Аттестацию на прочность творение Смолина выдержало на "Ура!". Заказ на каждомесяцную партию в две сотни стаканов мастер получил сразу же.
Только как я забыл об остальных хлипких собратьях принятого образца? Вот что значит, когда начинаешь делать десяток дел сразу, что-нибудь, пусть даже мелочь, но обязательно упустишь.
