– Вечно он барахлит, – пожаловалась сестра. И, поймав испуганный взгляд Коры, добавила: – Не волнуйтесь вы так. Он непременно поправится. Мы просто решили подстраховаться, понаблюдать за ним. Завтра его переведут в обычную палату.
Медсестра не ошиблась. Кора почти жалела о том, что из спокойствия и уюта интенсивной терапии Клод вернулся в шумную, суматошную общую палату. Он лежал на высокой узкой кровати, бледный, осунувшийся и какой-то потерянный. На тумбочке у кровати стояла бутыль с водой и стакан.
– Меня заставляют пить эту гадость, – процедил Клод. Никогда прежде Кора не видела его таким усталым и злым. Не успела она и слова сказать в ответ, он сердито продолжил: – Мне вспороли брюхо. Через весь живот теперь долбаный шов.
– Всегда мечтала иметь шрам. Как Зорро, – выпалила Кора в надежде развеселить Клода.
Тот злобно уставился на нее:
– Видишь, во что я превратился. Это все ты виновата. Все из-за тебя. Из-за твоих «пошли сегодня по магазинам»! Весь этот ужас меня доконал. Ты только взгляни на меня, сука! Вот видишь? – Клод задрал халат.
От груди до паха тянулся ровный, глубокий шрам. Поперек разреза шли длинные черные стежки с красными следами.
Кора ужаснулась.
– Принесу тебе минералки, – пробормотала она.
И до самого ее ухода они с Клодом не обменялись больше ни словом. Кора наклонилась, чтобы поцеловать его, но Клод отпрянул.
Целую неделю Кора ходила пешком от Сенного рынка до Королевской больницы, а путь был неблизкий. Каждый день спешила она по коридорам в палату, пунцовая от волнения. Сидела у кровати Клода, не произнося почти ни слова. Клод по-прежнему лежал в больничном халате с разрезом на спине. Другой одежды у него не было. Каждый день Клода насильно поднимали и усаживали на несколько часов. Всякий раз он бурно возмущался по-французски. Нетрудно было догадаться, что говорил он мерзости. Он никак не мог смириться с тем, что с ним случилось.
Через шесть мучительных дней жгучей обиды и безмолвного гнева Кора зашла в палату. Еще чуть-чуть – и Клода отпустят домой, а там свежие простыни, розы в бутылке из-под молока. На последние деньги Кора купила бутылку минеральной воды и лиловую узамбарскую фиалку. Она вглядывалась в лица, ища среди них любимое. Клода не было.
– А где Клод? – спросила Кора у проходившей мимо санитарки.
Та пожала плечами, качнула головой.
– Это ведь его место? – Кора показала на кровать – пустую, без простыней, по-больничному опрятную.
– Спросите у старшей медсестры, – посоветовала санитарка.
Кора в испуге огляделась по сторонам.
– Где Клод? – повторила она. Должно быть, это ошибка. Он где-то здесь, просто его увели. Санитарка вышла. Кора рванулась следом:
– Где Клод?
Кора и сама понимала, до чего глупо выглядит. Коротышка носится по палате. Яркое цветное пятнышко в мире спокойствия и порядка. Кора сорвалась на крик:
– Где он? Где он?
Старшая медсестра уже мчалась через всю палату, чтобы утихомирить ее. Протягивала к Коре руки, умоляя замолчать:
– Тише, тише. Нельзя беспокоить больных.
Все уставились на них. Впрочем, на Кору и так вечно пялились. Кора обежала все кровати – маленькая, яркая, стремительная, на тонких ножках и с огромным животом, волосы дыбом.
– Где он? Где он? Что вы с ним сделали? Настала самая страшная минута в ее жизни. Вот чего боялась Кора. Клод умер!
Старшая медсестра и санитарка подхватили Кору под руки и повели в кабинет. Кора плакала навзрыд, размазывая по лицу тушь.
– Принесите чаю, – распорядилась медсестра и обратилась к Коре уже другим голосом, полным сочувствия: – Клод уехал. Разве он вам не сказал?
Кора замотала головой.
– Куда уехал?
– Домой, во Францию. Вчера вечером его забрали родители. Разве вы не знали?
– Нет. – Кора притихла. Это ошибка. Клод здесь. Он ждет ее. Он ее не бросит. Ни за что на свете. Разве не так? – Неправда, – выдавила Кора.
– Я понимаю, вам не хочется верить. Но он все-таки уехал.
– Оставил записку? Медсестра покачала головой.
– Ни строчки?
– Ни строчки.
Они смотрели друг на друга. Кору охватил стыд: эта женщина знает, что ее бросили, что она неудачница. А лучше бы никто не знал.
– Он отец вашего ребенка?
– Да.
– Вам пришлось бы нелегко. За ним нужен хороший уход. Вряд ли вы справились бы.
– Справилась бы! – возмутилась Кора.
– Верю. Похоже, тебе все под силу. – Медсестра чутьем угадала в девушке настоящего бойца. – Мне очень жаль.
Кора глянула на нее с вызовом. В глазах у нее стояли слезы, а в горле – комок.
– Не нужна мне ваша жалость. Не выношу жалости!
Медсестра улыбнулась. Казалось, она все понимает и ей ведомы все чувства на свете.
– Жалость – скверная штука, правда? – Сестра протянула Коре упаковку салфеток: – Вот. Посиди минутку, успокойся. Сейчас принесут чай.
Кора, силясь совладать со своим горем или хотя бы понять его, уткнулась лицом в ладони. Медсестра погладила ее по плечу, и этого было достаточно. Единственный ласковый жест сломил волю Коры. Нет больше сил таить в себе боль. Не выдержав, Кора зарыдала.
Сестра вышла из кабинета, закрыла дверь. А когда чуть погодя вернулась, Коры уже не было.
Остаток дня Кора провела на ногах. Бродила по старому Эдинбургу, по мощеным улицам, среди серых, закопченных старинных зданий. Мимо нее с грохотом проносились коричневые автобусы. Кора пробиралась сквозь шумную толпу. Заглядывала в узкие темные переулки, смотрела на яркие вывески, зазывавшие в незнакомые бары, магазины и галереи. С тоской на душе читала меню у входа в рестораны: блинчики с лососем и всякой всячиной, жареное что-то там, в соусе из красной смородины. «Не видать мне таких деликатесов, – стонала в душе Кора. – Не везет мне в жизни».
Она смотрела на лоснящихся от сытости людей, которые, выйдя из ресторанов, изображали дружелюбие, красовались друг перед другом, делали вид, что безмерно счастливы, раскрывали объятия, выставляли напоказ модные прически. Завидев угрюмую Кору в ее пошлом наряде, на минуту отвлекались: «Вот, полюбуйтесь!» Про себя Кора решила, что, когда настанет ее черед влиться в ряды этих задавак, болтающих об отпусках и великолепных пудингах, она ни за что не станет смеяться над несчастными и плохо одетыми. «Сама была такой, – скажет она. – Ничего смешного». Все это время ее не покидала тоска. Тошнота. Ком в горле. Боль, готовая пронзить ее, стоит только забыться. Но Кора шла и шла, не поддаваясь боли.
Возле своего дома у Сенного рынка Кора даже не замедлила шаг. «Никогда больше сюда не вернусь». Она шла мимо небритых стариков-пьяниц, которые приветствовали ее и других прохожих кашлем, плевками и икотой. Очень скоро и она, как эти обездоленные, будет пить дешевое пойло и искать окурки в канаве. Кора спустилась по Маунд, держась за лестничные перила. Свернула в парк Принсес-стрит-гарденс и увязалась за туристами, глазевшими на белок. Опустилась на скамейку у фонтана, съела мороженое, от которого тут же началась изжога. За ее спиной катались на качелях ребятишки, веселые, беззаботные. Поднявшись на железнодорожный мост, Кора в легком испуге посмотрела на поезд внизу. Грохот колес отдавался у нее в сердце. Едва дыша, она добралась до вершины холма, вышла через ворота на Эспланаду, а оттуда – к Эдинбургскому замку. С вершины холма окинула взглядом город: сверкающие крыши, шпили, трубы, реку вдали – огромную, свинцовую, с бликами. Кора любила город, но сегодня, глядя на него с высоты, впервые в жизни по-настоящему испугалась. Ей и в голову не приходило, что Клод может ее бросить. Даже когда он лежал в больнице, Кора ждала его вечерами в пустой квартире, зная, что он скоро вернется. Для кого-то любовь – это страх потерять любимого. А для Коры любовь была уверенностью, что они с Клодом никогда не разлучатся.
«Что мне делать?» – вырвалось у нее едва слышно. Весь день Кора держалась, не давая воли страху. Бродила по улицам, опустив плечи, схватившись за живот, несла в себе свое горе, не желая признавать, что боится. Теперь же она выпрямилась, глубоко вздохнула и сказала вслух: «Ну я и влипла!»
Войти в квартиру Кора по-прежнему не решалась. Все в ней напоминало о Клоде, всюду были его вещи. На улице полно туристов, можно ходить за ними следом, слушать их болтовню. Можно делать вид, что ты с кем-то. А дома придется начинать жизнь с нуля.
Когда идти дальше уже не было сил, Кора замерла у подъезда напротив и уставилась в свое окно. Пришла ночь. Кора опустилась на корточки. «Не пойду туда. Ни за что не пойду». В соседнем подъезде закашлял бродяга. Мимо проходили люди, смеясь и беседуя, но при виде Коры замедляли шаги, замолкали.
«Больше не вернусь в эту комнату, – повторяла Кора. – Никогда. Никогда. Никогда».
Она попыталась унять боль, как в детстве, в тяжелые, злые минуты – когда ходила к зубному врачу удалять зубы, или когда сломала руку и ждала доктора, или когда брела домой из школы с плохими отметками. Надо лишь вспомнить что-нибудь чудесное. Например, одинокого лебедя, вылетевшего из зарослей. Вот он взмывает над зеленым лесом, прошумев крыльями. Кора вспомнила чистый, прохладный воздух на вершине горы, поросшей вереском, сочную шелковистую траву под ногами. Морщинку на лице отца, где ей хотелось свернуться клубочком и остаться на всю жизнь. Свою жизнь с Клодом.
