– И что? – он опять потерял нить ее рассуждений.
– И вдруг у вас, у ВАС – опять одни деньги. Вы решаетесь на опасное приключение, идете сюда, где все не просто, где вы ничего не знаете, где вы постоянно себя выдаете жестами, разговором, где вас, если задержат, отправят в тюрьму или в желтый дом. И все это из-за денег?
– Милая моя, Надежда…
… начал он, но осекся, опасаясь, что слишком много себе позволил, однако она сидела, смотрела в сторону и ни один мускул не дрогнул на ее лице в ответ на такое обращение.
Поэтому он продолжил:
– Я не самый богатый человек там, в своем времени…
– Но у вас же есть дом, большой и, конечно, ужасно дорогой бензомотор, вы можете пить кофе каждый день, а обедаете вы так, что очень немногим это доступно… И вам мало?
– Надежда, – он уже прочно перешел на это имя без отчества, – вы путаете богатство и минимальный комфорт. По вашим представлениям я богат, а по моим – мало-мальски обеспечен и только. Давайте я вам кое-что расскажу, а вы – посчитаете, идет?
– Кто идет?
– Ну, это у нас так говорят, в смысле – согласны?
– Хорошо… попробуем…
И он с самого начала – от стоимости квартиры, рассказал ей, что почем в Москве и России начала двадцать первого века и как там живут люди разного достатка. На что-то она реагировала равнодушно, что-то ее поражало, что-то повергло в негодование.
– Но как же они выживают? – спросила она про пенсионеров.
– Никто не знает… – честно ответил Прохоров. – Думаю, привыкли, в этой стране практически всегда и почти всем было плохо, поэтому никто, или почти никто не знает, как бывает хорошо, и что он, не живет, а выживает…
– Ну, а вы? – теперь она смотрела почти возмущенно.
– Давайте считать теперь с другого конца…
И он опять, с самого начала рассказал ей, сколько он в среднем зарабатывает и что у него остается после всех оплат и выплат.
– А еще есть кризисы, о которых вы сегодня ничего не знаете, а у меня в такие тощие месяцы вообще нет торговли, и я проедаю то, что успел накопить за жирные годы. Поэтому наша жизнь – не жажда наживы, просто умение существовать в новых для вас условиях… Я вас убедил, что перед вами не паук-мироед, а просто человек, который хочет себе обеспечить не очень трудную старость? А внукам нормальную жизнь и образование, Володя ведь в нашей семье появился два года назад, а до этого мы сами справлялись…
Она сидела молча, сжав губы, думала.
Потом сказала:
– Надо идти, и так из-за меня столько времени потеряли… – это прозвучало, как извинение…
– Не расстраивайтесь, Надежда, все будет хорошо…
А что он мог еще сказать?
– Вы решили, как мы будем добираться и куда сначала отправимся? – уже совсем по-деловому спросила она.
– Вы знаете, что я подумал, мы не спросили, до которого часа работает магазин Фаберже…
– Думаю, до шести, а что?
– А то, что мы можем не успеть возвратиться до их закрытия, дел-то у нас еще немало…
– Тогда давайте вернемся, заберем кирпич, занесем домой, чтобы не таскаться с тяжелым, и двинемся дальше. Вы решили куда?
– Наверное, так, – прикинул он: – Сначала на Моховую и Воздвиженку, поскольку это рядом, а оттуда на Никольскую. Большие Каменщики будут зависеть от времени и от того, насколько мы устанем…
– Идет… – улыбнулась она.
Они зашли к Фаберже, забрали кирпич, но не успели дойти и двух шагов, когда рядом с ними остановилось громоздкое авто:
– Такси не нужно?
Мужественный профиль водителя обещал путешествие «с ветерком».
И Прохоров подумал, что ничего не мешает ему поступить здесь так же, как он это делал в своей Москве: нанять машину на полдня или на день, чтобы она возила его и то, что он покупает.
И можно тогда не заходить домой – кирпич благополучно прокатится с ними в машине.
– На Моховую… – сказал он, распахивая дверцу перед Надин, – И там подождать… Об оплате договоримся…
Это такси стало его первой ошибкой.
Теперь автору придется остановиться в неком недоумении.
Ближайшие два часа наши герои посвятили, как уже понятно из предыдущего, прочесыванию двух магазинов – Вольфа и Карбасникова, до Абрамова на Воздвиженке руки так и не дошли.
А недоумение вот в чем: как можно интересно описать, так, чтобы не скучно было не только антикварному дилеру, а и обычному читателю, это самое прочесывание? Ведь выглядело оно довольно просто и даже скучно: Надежда Михайловна усаживалась с какой-нибудь книжкой в кресло, а Прохоров шел по рядам, выдергивая, то, что привлекло внимание, и разглядывая то, что выдернул.
Куда как интересно…
Но вот пока они ехали на машине от Пречистенки до Моховой, а при скорости в двадцать километров в час это заняло какое-то время, пока они шли от дома двадцать два до дома двадцать четыре, пока ехали с Моховой на Никольскую, были у них с Надеждой любопытные разговоры.
Которые достойны упоминания здесь и, скорей всего, будут тут воспроизведены.
Однако, с другой стороны, вообще ничего не рассказать о «прочесывании» будет также неправильно. И по отношению к тем читателям, которые являются антикварными дилерами, и по отношению к обычным людям: вдруг им интересно, как это делается в этом загадочном мире старых и, несомненно, страшно ценных вещей?
Поэтому, наверное, надо сделать так: дать тут краткий отчет о походе по магазинам, а потом уже рассказать о разговорах и отношениях наших героев.
В двух словах о походе: нельзя ходить в продовольственный магазин за покупками, если перед этим плотно и вкусно пообедать.
Ты сыт и тебе ничего не надо…
Нет, ты помнишь, конечно, что кончается подсолнечное масло, что сахара осталось на два утра, что неплохо бы купить молока, но ничего не хочется, и там, где ты бы непременно купил еще «вот это желтое в тарелке» – попробовать, ты проходишь мимо него равнодушно и даже с некоторым раздражением.
В чем-то эта ситуация оказалась сродни той, в которую сейчас попал наш герой. Он почти уныло брел мимо полок, разглядывая немыслимые с точки зрения антикварного дилера начала двадцать первого века сокровища по немыслимо бросовым ценам и… скучал.
Ну, хорошо, вот Олеарий «Путешествие в Московию», который здесь стоит всего двадцать пять рублей, а там за проломом в стене он может получить за него тысяч пять долларов, а то и все семь.
Но ведь кирпич, который он купил примерно за эти деньги – это точно двадцатник, а то и поболее…
И смысл?
Вот пять томов в отличном виде «Русских портретов» издания Великого Князя Николая Михайловича.
Двести пятьдесят рублей…
А выдача?
За сколько можно продать?
Даже сумасшедший Васенька просит за свои тридцатку, а нормально – четвертачок, да и то не сразу.
Но за двести пятьдесят он может купить парные вазы у Фабера, а там разговор начнется от ста тысяч долларов, не меньше…
Уж не говоря о том, что тащить пять тяжеленных томов – совсем не то же самое, что сравнительно небольшую коробку с вазами…
Или вот Готтенрот «История внешней культуры» (никогда Слава прежде не обращал внимания, что издавал его Вольф), два тома аж за те же двадцать пять. А продать можно, при наличии на рынке еще как минимум трех экземпляров, тысяч за пятнадцать от силы и то не вдруг.
Или все тот же уникальный кирпич с другим перепадом в цене и скоростью продажи?
Короче, у Карбасникова он купил всего одну книжку – «Стихи о прекрасной даме» Блока. Не из самых редких и дорогих, но всего за рубль и тут никакой Фаберже в процентном отношении равняться с Блоком не мог. Потому что пять тысяч долларов (за первую книгу Блока это дешево, но чтобы не возиться), деленные на ноль – давали в итоге бесконечность.
А с чем сравнить этот самый рубль местный с деньгами в его, Славином мире? За триста рублей он покупал «катеньку», в которой здешних рублей – сто. А триста рублей в его мире – это десять долларов, то есть Блок доставался ему за десять центов… Я ж и говорю – деление на ноль дает бесконечность…
Ну, почти на ноль…
Ну, почти бесконечность…
Этот рубль даже пришлось занимать у Надежды – лавка еще не наторговала с утра, чтобы дать сдачи с сотни…
И пока Прохоров шел до магазина Вольфа, он понял, как и что здесь надо покупать из книг.
Он выделил пятьдесят рублей на приобретения у Маврикия Осиповича и замечательно на них «пообедал». Так говорил один его покойный приятель-коллега, когда впереди светил хороший парное – «Тут нам с тобой на хороший обед хватит». Или наоборот, если никакой прибыли было не видно – «Здесь мы с тобой не пообедаем».
Правда, у Вольфа вышла некоторая накладка: Прохоров не знал, когда умер знаменитый издатель, не знал также и как тот выглядел, и когда вышел к нему солидный бородатый дядя с окладистой бородой и золотыми часами в жилетном кармане, наш герой едва не назвал его Маврикием Осиповичем. И только обращение кого-то из приказчиков к дяде спасло Прохорова от конфуза.
