– У тебя отвертка есть? – спросил я у малого.
– Нет, – сказал он. – А зачем?
– Не знаешь разве, что шурупы полагается отверткой заворачивать?
– И так поедят, – лохматый махнул рукой и принялся за очередной навес.
– Ты с какого участка? – спросил я его.
– С ермошинского.
Я сам собрал его инструмент, аккуратно сложил в ящик. Парень перестал забивать шурупы и смотрел на меня с любопытством.
Сложив инструмент, я взял ящик и передал его парню.
– До свидания, – сказал я ему, – передавай привет Ермошину.
Парень взял ящик и долго стоял против меня, покачиваясь и глядя на меня исподлобья.
– Эх ты, шкура! – искренне сказал он и, сплюнув, пошел по лестнице.
Я вернулся в прорабскую и позвонил Силаеву. Я хотел сказать ему, что не буду сдавать дом, пока не приведу его в полный порядок. Пусть Ермошин покупает мне проигранный коньяк. Пусть он знает, что не все такие, как он, что есть люди, которые никогда не идут против своей совести.
Когда я думал об этом, меня распирало от сознания собственного благородства, сам себе я казался красивым и мужественным.
Но весь мой пыл охладила Люся, которая сказала, что Силаев уехал на сессию райсовета и сегодня уже не вернется.
Ну что ж… Можно отложить этот разговор до завтра.
В этот день домой я вернулся раньше, чем обычно. У дверей меня встретил Иван Адамович. Он как-то странно улыбался, отводил глаза в сторону, словно был виноват в чем-то. Я сразу понял, что что-то произошло, но догадаться, что именно произошло, было трудно. Я посмотрел на Шишкина, он как-то съежился и глупо хихикнул. Я пожал плечами и пошел в кухню попить воды. В кухне на стуле сидела девочка лет двух, обвязанная полотенцем не первой свежести. Перед нею на кухонном столе стояла тарелка с манной кашей. Девочка набирала кашу рукой, размазывала по лицу, а то, что попадало ей в рот, выплевывала на полотенце.
– Вот, понимаешь ты, – смущенно хихикнул Иван Адамович, – племянница днем оставила. Говорит: «В кино схожу». Шесть часов прошло, а она не идет… Ну-ну, не балуй! – строго закричал он на девочку, которая решила ускорить утомительный процесс размазывания каши и запустила в тарелку обе руки. – Не балуй, – сказал Иван Адамович, – а то дяде скажу, он тебя в мешок посадит.
Девочка вынула руки из тарелки, посмотрела сначала на Ивана Адамовича, потом на меня и заплакала.
– Ну, не плачь, – начал успокаивать ее Иван Адамович, – уходи, дядя, мы тебе не отдадим Машеньку.
Девочка плакала. Иван Адамович рассердился.
– А я вот твоего крику не слышу, – сказал он. – Понятно? То ись как? А вот так, не слышу, да и все. – Старик сделал язвительное лицо. – Нет никакого крику. И тебя самой нет, и меня нет – одно пустое место. Всемирный вакуум. Во!
Девочка посмотрела на него внимательно и заплакала пуще прежнего.
Я прошел к себе в комнату.
– Женя, я тебе там бросил письмо! – крикнул мне вслед Иван Адамович.
Письмо лежало на полу. Я поднял и распечатал его.
В нем было всего несколько строчек:
«Здравствуй, дорогой друг Женька!
Решил написать тебе эту писульку, хотя от тебя давно уже ничего не получал. Видно, ты совсем загордился (шутка) и не хочешь знать своих старых друзей. Я здесь работаю начальником СУ, строю один небольшой заводишко. Когда тебе надоест сидеть на одном месте, приезжай ко мне. Работенку подыщем. Для начала будешь старшим прорабом. Работа, как говорится, непыльная и денежная. Насчет квартиры пока ничего пообещать не могу, но потом что-нибудь придумаем. Ну все. Будь здрав и думай. Привет от Севки. Он работает у меня начальником ПТО, женат, имеет троих детей, но по-прежнему рисует разные пейзажи.
В общем, приезжай. Жду ответа. Жму лапу.
Владик».
Я перечитал письмо два раза. Приятно, черт побери, получить неожиданное письмо от старых друзей. Севка и Владик работают вместе. Интересно, какие они сейчас. Хоть бы фотокарточку прислали, собаки. У Севки трое детей. Подумать только. Я его помню совсем пацаном. Такой рыжий, тщедушный, вся морда в царапинах, он вечно дрался со своей старшей сестрой. Он довольно толково рисовал, и мы думали, что ему прямой путь в живописцы. Но, видно, не получилось. То ли способностей не хватило, то ли еще что.
Я еще раз перечитал письмо. Ну что ж… Пожалуй, оно как раз кстати. Удобный выход из положения. Сдавайте свои дома сами, а я поеду в Сибирь. Я не буду вместе с вами халтурить и краснеть за эту халтуру.
Заодно решится и вопрос с Клавой. Наши отношения слишком затянулись. Теперь все. Не стоит себя обманывать, не стоит мучить друг друга.
В это время в дверь позвонили. У нас в квартире не так уж часто бывают гости – я прислушался. Я слышал, как Иван Адамович отворил дверь, как он говорил с кем-то. Незнакомый женский голос спросил меня. Я вышел в коридор. Женщина стояла на лестничной площадке. Иван Адамович разговаривал с ней через щелочку и придерживал дверь, чтобы в случае чего захлопнуть ее. Я отодвинул Шишкина и пригласил женщину войти. Она прошла, шурша дорогой шубкой, усыпанной дождевыми каплями.
– Вы меня, конечно, не помните, – сказала женщина, разглядывая меня и близоруко щурясь. – Мы с вами в прошлом году встречались на дне рождения Клавы.
Но я ее очень хорошо помню. Она была самая толстая на этом вечере. Я даже запомнил, что ее зовут Надя, что она работает гинекологом в той же поликлинике, что и Клава.
– Ну почему же, Надя? – сказал я. – Было бы странно, если бы я не запомнил вас.
Я повесил ее шубу на вешалку и пригласил Надю к себе, извинившись за беспорядок.
– Ничего, – сказала она, входя в комнату и осматриваясь. – Я понимаю. Холостяцкий быт. Если бы у вас была жена…
– Чего нет, того нет.
Я прикрыл за ней двери, но неплотно, чтобы Иван Адамович не мучился в напрасных догадках.
Надя начала разговор с того, что, очевидно, ее визит мне кажется странным. Я ответил, срочно припоминая все правила хорошего тона, что я, конечно, не ожидал, но это тем более приятно…
– Не думаю, чтобы это вам было очень приятно. – Она достала из сумочки сигарету и закурила. – Тема нашего разговора несколько деликатная… Но я врач и позволю себе говорить прямо. Вы, конечно, знаете, что Клава беременна.
– В общем… Конечно… я догадывался.
– В общем, конечно, – передразнила она. – Что там догадываться? Это – извините меня – видно невооруженным глазом. Но дело не в этом. Дело в том, что Клава хочет, как это говорят, прекратить беременность, а этого ей делать ни в коем случае нельзя. Это для нее просто смертельно опасно. Я нисколько не преувеличиваю.
– Почему бы вам не сказать этого ей лично? – спросил я.
– Я ей говорила. Она ничего не хочет слышать. Вашим мнением она дорожит больше, вы должны на нее повлиять.
– Хорошо, – сказал я неуверенно, – я постараюсь.
– Постарайтесь, – сказала она, поднимаясь. – И вообще, мой вам совет – женитесь. Я тоже долгое время жила одна и ничего хорошего в этом не нашла…
– Да, но между нами есть небольшая разница, – робко заметил я.
– Абсолютно условная.
Я не стал спорить и проводил ее до дверей. «Ну вот, – думал я, вернувшись в комнату. – Теперь все стало на свои места». Посидев еще немного, я снял со стула брюки и начал одеваться. Часы показывали половину двенадцатого.
В коридоре мне встретился Иван Адамович. Он держал двумя пальцами байковые штанишки, и лицо его выражало полную растерянность.
– Женя, – сказал он, – гляди-ко, чего наделала срамница. Видишь?
– Не вижу, – сказал я.
– То ись как? – опешил Иван Адамович.
– Так, – я пожал плечами. – Не вижу, да и все. Это все одно ваше воображение, Иван Адамович.
Свободной рукой Иван Адамович задумчиво поскреб в затылке.
– Так оно ж пахнет, – сказал он неуверенно.
Клава еще не спала. Она сидела перед зеркалом в одной рубашке и чем-то мазала волосы. Увидев меня, она растерялась и сунула какой-то флакончик в ящик стола.
– Ты что делала? – спросил я, хотя должен был, наверное, промолчать.
– Ничего.
Она смотрела на меня все так же растерянно. Волосы у нее были мокрые. Я догадался, что она красила их восстановителем. Мне стало жалко ее, и, чтобы скрыть это, я сказал:
– Дура ты.
Она виновато прижалась ко мне. Потом спросила:
– Ты зачем приехал?
– Так просто. А тебе что, не нравится?
– Нет, мне очень нравится, только я не ожидала.
– Приятная неожиданность, – сказал я. – Видишь ли… сейчас у меня была Надя…
– Да? – Клава насторожилась. – Ну и что она тебе сказала?
– Она мне сказала все, что надо было.
– Вот идиотка! – рассердилась Клава. – Вот идиотка! А кто ее просил? Я ее просила? Зачем она вмешивается?
– Она говорит, что для тебя это опасно.
– Врет она все. Что она понимает? Ты ей не верь. Я тоже врач и разбираюсь в этих делах не хуже ее.
