Потом за три года жизни в гавани он дважды встречал Сима в совершенно неожиданных местах.
Однажды, возвращаясь с ночной ловли угрей, он шел босиком по берегу с тяжелой корзиной на плече и, проходя мимо небольшой верфи, у строящейся лодки, каркас которой смутно белел в темноте, услышал вдруг женский крик: «Пощадите!» Раздался треск разрываемой ткани, и из темноты выбежала женщина в белом юката.
— Эй, Сима, подожди! — окликнул ее грубый мужской голос. Женщина молча пробежала мимо остановившегося Отодзи, чуть не коснувшись его плечом. Не то от дуновения ветра, вызванного ее стремительным бегом, не то от того, что женщина действительно коснулась плеча Отодзи, тихонько звякнул колокольчик на конце короткого шеста, воткнутого в его корзину.
Услышав звук колокольчика, мужчина в спортивной рубашке, гнавшийся за женщиной, остановился, и некоторое время они молча стояли друг против друга, разделенные несколькими метрами темноты.
— Ты кто? — спросил наконец мужчина приглушенным голосом.
— Здешний я, из гавани. С ночного лова возвращаюсь, — сказал Отодзи.
Прищелкнув языком с досады, мужчина пошел прочь, пиная ногами песок, и исчез между лодочными сараями.
«Уж не Сима ли это из харчевни?» — подумал Отодзи с неприязнью и пошел, поплевывая на сторону. Да и голос мужчины был ему знаком. Он припомнил, что это был сын Курихара, хозяина сетей, который учился в институте в Токио.
И еще раз Отодзи видел Сима.
Он решил попытать счастья на чужой стороне и вечером, накануне отъезда на заработки в город Теси в префектуре Тиба, зашел помолиться в местный храм. Выйдя из храма, он шел не спеша по сливовой роще за памятником павшим воинам и услышал внизу, ниже храмового двора, скрип качелей в маленьком парке. Звуки эти он знал с детства, ничего особенного в них не было, но теперь, когда он впервые в жизни покидал гавань, они показались ему такими родными, что Отодзи подошел к краю рощи и посмотрел вниз. На качелях развевался подол простого желтовато–зеленого платья Сима.
В парке никого больше не было. Сима одиноко раскачивалась на качелях, и их скрип почему–то тревожил его сердце. Отодзи подумал, что она кого–то ждет. Сразу пришло в голову имя сына Курихара, но он не мог быть теперь здесь — до каникул было далеко.
Странное чувство овладело Отодзи. Сима, которой было уже за двадцать, казалась ему сейчас маленькой девочкой, отвергнутой сверстниками в игре. Это была совсем не та женщина, которая как–то ночью с криком «Пощадите!» вырвалась из рук мужчины и бежала по берегу с разорванным подолом. Та Сима и эта были не похожи, как день и ночь. Непонятная какая–то, подумал Отодзи.
Он пробыл в Теси без малого три года, и всякий раз при воспоминании о родных местах перед его глазами вставала фигурка Сима на качелях в развевающемся простом платье, а в ушах звучал знакомый скрип. И душа Отодзи наполнялась сладостным чувством. Он не мог подумать, что все это из–за Сима, но образ ее был связан с радостным и светлым миром родины.
Пройдя медицинское освидетельствование перед призывом в армию, Отодзи подумал: не заглянуть ли в харчевню «Масутоку»? Ему захотелось сесть на тот стул под полкой с закопченной «Манящей кошкой»[39], где любил сиживать отец, и выпить, как он, чашечку сакэ. Отодзи как–то незаметно для себя возмужал и иногда позволял себе выпить.
Но, вернувшись после долгого отсутствия в этот маленький городок на побережье Санрику, он не застал Сима. Рыбак, который вместе с ним проходил медицинское освидетельствование, сказал, что Сима отказалась выйти замуж за сына Курихара и не смогла больше оставаться в городке. Ходили и другие слухи — будто Сима забеременела от Курихара и скрылась из городка, чтобы уладить это дело. У Отодзи отпало желание заходить в харчевню, тем более что в военное время стало невозможным торговать водкой, и «Масутоку» превратилась в обыкновенную столовку, где кормили гречневой лапшой и вареным рисом с овощами. Вместо синего норэна над входом была приколочена вывеска, у двери стояла бетонная бочка с водой на случай пожара, а под карнизом торчал шест для сбивания пламени.
Повестка о призыве в армию пришла в начале весны сорок четвертого года. Отодзи попал в казарму пехотного полка, стоявшего в старинном призамковом городке на западном побережье Тохоку.
Отодзи с детства никогда по–настоящему не болел. На вид он был тонкокостный и худощавый, но тело его, привыкшее к тяжелому труду, было словно скручено из тугих мускулов. В армии его не страшила никакая муштра, страдал он лишь от недоедания.
Однажды летом в сильную жару во время занятий по штыковому бою от голода у него закружилась голова, и, падая, он наступил на учебную винтовку командира подразделения, лежавшую на земле. Командир подразделения избил его. Затем заставил сражаться с ним, выбил из рук винтовку и несколько раз ткнул его, беззащитного, штыком, отчего Отодзи потерял сознание.
С того вечера у него появилась боль в правом боку, за ребрами. Сначала он думал, что это просто ушиб, но боль все чаще давала о себе знать. Снаружи ничего не было заметно, однако самочувствие ухудшалось — мучил жар, тяжесть во всем теле. Есть не хотелось, хотя прежде он всегда испытывал голод. Наконец настал такой день, когда Отодзи не смог подняться с постели.
Командир подразделения неохотно разрешил ему сходить в госпиталь. Военный врач обнаружил трещину в ребре и сразу же положил в госпиталь.
Отодзи полмесяца пролежал в хирургическом отделении. Боль слегка утихла, ему полегчало.
В это время его неожиданно навестила сестра Тами. Отодзи подумал, что она пришла к нему, получив из полка извещение о его болезни, но оказалось другое — Тами добровольно вступила в женский трудовой отряд и едет работать на военный завод в Кавасаки.
— Решила взглянуть на тебя перед дальней дорогой, — сказала она. — Гостиница закрылась. Домой возвращаться не к кому. Вот я и поступила в отряд. Думаю, что снаряды–то делать как–нибудь смогу.
Расставаясь, они не знали, что с ними будет завтра.
— Ну вот, солдат, а плачет! — весело засмеялась Тами, собираясь уходить из палаты.
— Я не плачу. Это из–за болезни, — сказал Отодзи.
— Ребра и глаза, выходит, родственники? Так, что ли?
— Жар у меня. Оттого и слезы.
Тами незаметно оглядела палату, приложила руку ко лбу Отодзи и испуганно отдернула ее.
— Да у тебя и вправду сильный жар!
— Вот я и говорю, что не плачу!
— Разве от трещины в ребре может быть такая температура?
— Не знаю. Боль утихла, а температура все повышается. И дышать почему–то тяжело.
— Неспроста все это. Может, врач не заметил?
— В этом отделении за выздоравливающими глядит только санитар. Температуру и то никогда толком не измерит.
— Какая нелепость!..
Тогда Отодзи подумал почему–то, что глаза сестры, широко открытые, с тревогой уставившиеся на него, он видит в последний раз.
III
Итак, в гостинице Когэцу Тами не оказалось. И уехала она не на зиму, в поисках заработка, а просто уволилась еще в конце лета прошлого года.
Судя по рассказу супругов Торикура, стороживших гостиницу, уволиться со службы ей посоветовал некий господин по имени Хаяма, который взял ее на свое попечение, еще когда она работала на военном заводе. Связь между ними, по–видимому, продолжалась и после войны. В разгар лета в прошлом году Хаяма навестил ее. Это был привлекательный, как оннагата[40], мужчина лет сорока, похоже, довольно пробивной, совершавший какие–то сделки с оккупационной армией. Очень был респектабельный гость.
Через несколько дней Хаяма уехал, и после этого Тами сказала жене Торикура, что она, возможно, уволится из гостиницы, а когда та спросила, что же Тами будет делать, Тами ответила: «Хочу поехать в город и устроиться на работу. Ведь не вечно же я буду молодой».
Несколько дней спустя Тами получила письмо от Хаяма. Прочитав его, собрала вещи и уехала.
— Точно не знаю, но, кажется, она говорила, что поедет в Кобэ, — сказала жена Торикура.
Отодзи хотел узнать адрес Хаяма, но сразу после войны гостей было мало, и в гостинице Когэцу не завели еще регистрационной книги. Впрочем, даже если Тами и вправду уехала в Кобэ, найти ее там было бы просто немыслимо.
— Сестра ничего не велела передать мне? Мол, напишет потом письмо? Или что я должен обратиться туда–то, если приеду?
Супруги Торикура нерешительно переглянулись.
— Говорила, что хотела бы вместе с братом начать какое–нибудь торговое дело, когда накопит денег, — сказала жена Торикура.
Но в июле прошлого года Отодзи получил лишь короткую открытку, и с тех пор никаких вестей не было.
— Если бы все устроилось, адрес–то она бы сообщила. А раз полгода не пишет… Да и что тут ожидать в такой неразберихе. — Торикура подбросил дров в железную печку, поставленную прямо в очаг на кухне.
Отодзи и Сима молча глядели на гудевшую печку, раскалившуюся докрасна. Потом Отодзи сказал устало:
