Инна стояла у очага, Кновель — у двери в спальню. Внутри нее раздавалось эхо от удара в гигантский гонг. Кновель произнес эти слова. Инна чувствовала, как сильно он напряжен. Он всю осень готовился к этому моменту. И постепенно откуда-то снизу, как по сложной системе из корней, в ней поднимались волна за волной ярость, страх, отвращение. Она стояла словно в мощном электрическом поле, ощущая, как покалывают разряды кожу и как с каждой секундой возрастает напряжение. Инна не могла произнести ни слова. Она стояла, не в силах сдвинуться с места, словно запутавшись в паутине из невидимых нитей.
— Что ты уставилась? — завопил Кновель. — Так ты идешь или нет? — Он топнул ногой. — Иди сюда!
В воздухе засверкали молнии. Кновель в два прыжка подскочил к ней и схватил за руку, чтобы втащить в спальню. Но тут гнев вырвался наружу с безумной силой, и Инна начала бешено отбиваться. Она толкалась, пиналась, кусалась, царапалась, дралась. Непонятно, откуда у нее взялись силы на эту борьбу, но в ярости Инна была сильнее Кновеля. Она дралась без правил, изворачиваясь и извиваясь. В тот момент, когда Кновель занес руку, чтобы со всей силы ударить ее по лицу, Инна уклонилась, Кновель потерял равновесие и рухнул на пол с глухим стуком.
И когда он, скривившись от боли, попытался подняться на ноги, Инна бросилась бежать. Ненависть, с которой она с ним боролась, смутила и напугала Инну. В тот момент, когда он пытался встать на ноги, ее взгляд остановился на его худой морщинистой шее, и она представила, как обхватывает эту шею руками и сжимает, сжимает, желая выдавить из него остатки жизни в приступе слепой ярости. Инна бросилась в ночную темноту и побежала к хлеву, убегая от самой себя, от отца, от той ненависти, которую он в ней разбудил. За спиной раздавались крики Кновеля.
— Дря-я-я-янь! — вопил он, наполняя своим воплем все пространство вокруг хутора, от елей в зимнем убранстве до темного, усыпанного звездами ночного неба.
Добежав до хлева, Инна обернулась.
Во дворе было так тихо. Может, он поскользнулся и упал? Глаза Инны привыкли к темноте, и вскоре она различила его у подножия лестницы, лежавшего неподвижно, как тюк.
Инна боялась приблизиться. Она просто стояла и смотрела на него, вдыхая зимнюю темноту.
Кновель не шевелился. Но Инна продолжала ждать. Ей не хотелось снова почувствовать, как его рука сжимает ее запястье железными тисками, оставляя на ней его клеймо, не хотелось снова ощутить ту слепую ярость, которая охватила ее сегодня. Потому что тогда она могла забить его до смерти. Инна не могла позволить ему через нее дотронуться до незнакомца, чей отпечаток Инна прятала на своей коже, на своих губах, руках и в волосах. Она лучше умрет, чем позволит Кновелю так же осквернить чужака, как он осквернил ее. Потому что именно это он с ней сделал. Осквернил.
Инна почувствовала холод. Осторожно, чтобы не выдать своего присутствия, она начала приближаться к безжизненному на вид телу, лежавшему у крыльца. Теперь видно было, что он лежит на животе, повернув голову набок. Из головы его текла кровь, окрашивая снег красными разводами. Она подошла совсем близко. Глаза у Кновеля были закрыты, рот приоткрыт. Надо внести его в тепло.
Кновель постанывал, пока Инна втаскивала его в избу как ребенка или раненое животное.
Она делала это постепенно. Сначала затащила вверх по ступенькам, потом через порог, потом через сени. Инна тяжело дышала. Самое сложное было поднять старика на кровать. Обхватив Кновеля за грудь, Инна подняла его на ноги, чтобы потом опустить на кровать. Она ощущала грудью его горб, и в ноздри ей ударил его сладкий, тошнотворный запах, от которого становилось противно. Она со всей силы толкнула его от себя на постель, резко перевернула на спину и поправила ему ноги.
Теперь он лежал в кровати с закрытыми глазами. Сознание все еще не вернулось к нему. Инна бросилась к очагу и подбросила в него дров. Взяв зажженную лучину, она вернулась в спальню поближе посмотреть на Кновеля, лицо и волосы которого были в крови. На голове она увидела уродливую рану, из нее продолжала литься густая кровь. Инна попыталась кое-как промыть рану и перевязать ему голову тряпками. Но это было трудно из-за всех этих морщин, складок, щетины. И руки не слушались ее, им не хотелось касаться Кновеля, не хотелось помогать ему. Инна все время боялась, что он внезапно очнется, вцепится в нее и утянет к себе в постель, в его тошнотворный запах, его отвратительную близость, в которой она растворится.
Но он не очнулся. Инна еще раз промыла рану и поменяла повязку. Кновель застонал и дернулся, словно желая уклониться от ее заботы.
Закончив, Инна вернулась к очагу и присела на скамеечку. Но она никак не могла согреться. Сидела перед очагом, уставившись в пустоту. Она не чувствовала вины. Только пустоту. Холодную пропасть под ногами, в которую она проваливалась.
Арон еще осенью, сразу по возвращении в Крокмюр, решил для себя, что зимой должен прочитать всю Библию целиком. Не только самые интересные места и краткий пересказ, как он обычно делал, а все Священное Писание от начала до конца. И прочтет Библию на шведском, на языке Инны.
События лета оставили глубокий след в его душе. Они вырвали Арона из привычной жизни, заставили по-новому взглянуть на жизнь, которой он живет. Инна, нагая, робкая, пугливая Инна ворвалась в его мир подобно ветру. То, как она одновременно пряталась от него и охотилась на него, искала его и бежала от него, глубоко тронуло Арона. Ее поведение было новым и необычным, он никогда раньше с таким не сталкивался и не знал, как реагировать. Все, что он мог, это вступить в игру, начатую Инной. Полжизни Арон скрывался, сам не зная от чего. И, несмотря на это, все время шел по своим следам, преследуя собственную тень. Больше всего Арон хотел узнать, нужно ли ему бояться человека, за которым он следовал. Ему хотелось получше узнать этого человека, узнать, где проходят его границы. Но в тот самый момент, когда он ответил Инне, в его жизнь ворвался сильный ветер. Ветер, распахнувший внутри него двери и окна, сломавший стены и сорвавший крышу. С наступлением осени Арон покинул те места, где жила Инна, и попытался собраться с мыслями. Он чувствовал, что ему нужно время, чтобы защитить себя от всей этой бури чувств, ему нужна зима, чтобы спокойно все обдумать.
Хельга одолжила ему семейную Библию. Он мог держать ее у себя в комнате сколько ему угодно, только по воскресеньям должен был относить вниз. Арон читал вечерами, когда тревога одолевала его сильнее всего. Он старался прочитывать как можно больше страниц за вечер, чтобы успеть до следующего лета, когда нужно будет отправляться пасти лошадей. В Спеттлиде-не и Крокмюре крестьяне уже сказали, что довольны его работой и хотят, чтобы он и дальше пас их лошадей, если он, конечно, не против. И Арон тут же ответил согласием, потому что ни на секунду не сомневался в том, что между ним и Инной что-то произошло. И то, что произошло, не было правильным или неправильным, в этом Арон не сомневался. Но она нарушила привычный порядок в его жизни и пробудила к жизни столько чувств, о существовании которых он давно забыл. Арону вспомнились слепые новорожденные котята, чьи глазки нужно защищать от света до того, как они откроются. Точно так же обстояло дело и с ним, и с Инной. Какое-то время им нужно побыть в темноте. Не видеть друг друга. Может, их глаза никогда не откроются для света. Этого он пока не знал. Ведь то, что между ними происходило, было слишком хрупким, слишком тонким, слишком ненадежным. Как первый лед, схватившийся за ночь.
Библия говорила звонкими и выразительными голосами. В ней были истории, частью которых ему хотелось стать, истории, подобные жилым домам с людьми и драмами в каждой комнате.
Пятнадцать лет Арон провел, пытаясь примириться со своей жизнью, но в какой-то момент сошел с пути и заблудился, потеряв себя самого из виду. Страх на лице Инны, когда она впервые увидела его, был и его собственным страхом. Он тоже боялся своего лица. До того момента. Именно тогда Арон и понял это. Ему больше не нужно было себя бояться. Совершенное им преступление совершил ребенок. Но ребенок вырос, то, что он сделал, заставило его повзрослеть. Вырос и продолжал жить в страхе. Страх стал его вечной ношей. И если он хочет искупить свою вину и примириться с жизнью, то ему нужно искать для этого другие способы, потому что старые больше не годятся. Ему нужны новое искупление и новое очищение.
С такими мыслями Арон встретил зиму. Они с Соломоном много времени работали в лесу, но до Рождества световой день был таким коротким, что у Арона оставалась куча времени, чтобы поболтать с Хельгой у очага или рассказать сказки детям. Часто он пересказывал Хельге прочитанное в Библии, а потом они обсуждали мораль этих историй, чем смущали не столь богобоязненного Соломона.
