Однажды — как-то сразу — и гости, и чаепития прекратились. Взрослые всё время были сильно взволнованы, говорилось много незнакомых слов, с тревожными буквами «р», которые Розочка плохо и картаво произносила… На улице часто стали раздаваться оглушительные весёлые хлопки, и, хотя Розе было очень интересно выяснить, что же это такое, гулять туда её больше не пускали… Вдруг, как-то ранним утром, Розочку разбудил неимоверный шум — она никогда не слышала, чтобы так стучали во входную дверь, и выскочила из своей спаленки. Какие-то крепко пахнущие противным кислым запахом люди, в высоких шапках и полушубках, уже толпились в гостиной. Все домашние — папа, мама, бабушка и Полина — стояли рядом, а эти люди почему-то орали на них:
— Золото!!! Золото давай, жидовня!
При этом один из этих невежливых людей сильно стегнул плёткой по стулу, а другой так резко рванул дверцу буфета, что из него выпала и звонко разбилась на малюсенькие кусочки сервизная чашка… Что было дальше, Роза не видела, потому что мама тут же утащила её назад в спальню. А когда, через какое-то время, Розочке опять разрешили выйти в гостиную, там уже всё было по-старому: кислых людей не было видно, осколков чашки — тоже. И можно было подумать, что всё это ужасное событие девочке просто приснилось, если бы она тут же не заметила глубокую рану на том стуле, что обычно стоял у буфета: обшивка на нём треснула и какая-то пыльная белая вата некрасиво торчала изнутри — Розочка тут же потрогала её… Этот несчастный стул ещё долго стоял в гостиной, но никто не обращал внимания на случившуюся с ним беду…
* * *
— Вот, смотри, — говорила мама, тщательно заворачивая каждую чашку в несколько слоёв газеты, — здесь, снизу — двуглавый орёл и надписи: «Москва», «Заводъ Гарднера» — с твёрдым знаком… Дедушка говорит, что наш сервиз изготовлен в 18 веке одним из первых русских заводов фарфора и фаянса — заводом Гарднера. В двадцатых годах, когда махновцы ворвались в дом, я была ещё совсем маленькая. Во время этого налёта и разбилась одна из чашек…
Мама и Маруся сидели на полу среди корзин, узлов и баулов, которые стали складывать прямо посередине квартиры уже несколько дней назад. Маруся знала, что они едут вместе с жестекатальным заводом, на котором главным инженером работает папа, и отъезд этот называется не просто отъезд, а «эвакуация». Радио говорило совсем дикие вещи, и выходило, что немцы всё приближаются и приближаются к их городу. Так что мамины спокойные рассказы о сервизе звучали сейчас странно, похоже, что она просто отвлекала Марусю и себя от чересчур опасных мыслей.
* * *
…Приехали на Урал, в какой-то Северск. Даже название этого посёлка звучало холодно и страшно… Здесь действительно уже лежал снег, хотя дома они оставили совсем ещё не позднюю осень. Рядом с посёлком гремел, пыхтел, испуская дым и вонь, металлургический комбинат, а вокруг, на многие и многие километры — мелкая мука позёмки и молчаливые тёмные леса с высоченными соснами. На этот комбинат и прибыло эвакуированное с Украины оборудование жестекатального завода. И его работники. И они — папа, мама, дедушка, бабушка и Маруся.
Сняли небольшую избу, скорее избушку, на одну комнату в хозяйстве Харлампия Петровича и Елизаветы Фёдоровны, коренных местных жителей — потомков каторжников и золотоискателей. А как устроились, самой первой неприятной заботой стали… вши. После многих дней изнурительного пути в теплушках, сна на узлах и вокзальных скамейках ими особенно кишели Марусины косы — так что ей пришлось превратиться в хорошенького, коротко остриженного мальчика. Но и это не помогло обойтись без керосина, нудного многократного вычёсывания Марусиного ёжика мелким бабушкиным гребешком и насекомых, выпадавших на подставленную бумажку… Замученную, сонную, красноглазую Марусю сначала даже не особенно удивило устройство деревенской жизни: деревянная пахучая русская баня во дворе, непривычный вкус ледяной колодезной воды, да и сам колодец, сени, сани, лошади… Потом она всё хорошо рассмотрела — и довольно быстро привыкла.
В первый класс школы — с опозданием на несколько месяцев — Маруся пошла уже через несколько дней. Вернее, поехала: по утрам детей из ближайших домов к школе подвозили на розвальнях соседские взрослые сыновья, отправляясь на работу. Если по какой-то причине подвезти было некому, Маруся с подружкой Милкой Веткиной и хозяйским сыном Андрейкой топали в школу сами, по снегу — далеко, но ничего, дойти можно.
Одно плохо — поначалу было голодно. Папа получал на заводе хлеб, но с другими продуктами приходилось туго. Марусю, конечно, старались подкармливать, как могли.
— Роза, — говорила бабушка, — у ребёнка молочка нет… Пойди, выменяй у людей на чулки…
И мама меняла — на свои новые красивые чулки, кофточку, косынку… А один раз, когда Маруся приболела, даже поменяла чашку из сервиза на маленькую баночку мёда.
Вскоре дедушка начал где-то подрабатывать: пилил дрова, чинил что-то хозяевам — за картошку, за лук… И мама пошла работать на завод, сначала в цех, потом печатать на машинке. Она тоже получила паёк — и стало полегче.
* * *
За два дня до Нового года Маруся заявила Милке Веткиной:
— Милка! Как же мы будем встречать Новый год без ёлки? Папка твой всё время обещает привезти, и мой тоже — и всё им некогда и некогда… Давай сами пойдём в лес и срубим маленькую ёлочку!
Мила тоже была «эвакуированная», но не такая решительная, как Маруся. Она долго думала, наверно, минут пять, потом согласилась. Девчонки незаметно (Марусина бабушка была дома) взяли в сарае маленький топорик, положили его в санки и направились в лес. Он, казалось, совсем рядом — стоит только белую полянку перейти. И нужных ёлочек там должно быть полным-полно.
Ходили долго, санки уже с трудом тянули за собой, несколько раз падали, в снегу извалялись, но маленькую ёлочку не нашли. Когда же нашли что-то похожее, оказалось, что где-то посеяли топорик, видимо, упал с санок. Принялись его искать — и совсем заблудились: ни топорика, ни ёлочки, ни тропинки домой… А темнеет — рано, быстро… И тихо-тихо стало, страшно-страшно…
Друг на друга девчонки уже не глядят, всё по сторонам, вот уже и блёстки какие-то в лесу показались — волчьи глаза, наверное… Милка начала потихоньку подвывать от страха, Маруся тоже бы закричала в голос, но нельзя.
— Молчи, — говорит она Милке, — не вой. Давай вон туда, в ту сторону… Нет, вон туда…
Бродили, пока совсем не стемнело. Вдруг в лесу за спиной какое-то шевеление — девчонки совсем обомлели…
— Тю, чево вы, — дурные? — говорит знакомый мальчишеский голос. Да это же Андрей! — Вас там уже обыскались! И ваши, и все мои… Я вот додул, куда вы делись, и по следам вашим попёр — хорошо, что снег не идёт… Давайте домой скорее, а то попадёт вам по первое число!
Домой почти бежали из последних сил, опять падали, но уже весело, не страшно с Андреем-то: он и дорогу знает, и про волков смеётся — нет тут никаких волков, говорит. Наверно, нарочно, чтобы их успокоить…
Дома попало за всё — особенно за дедушкин потерянный топорик. Правда, не лупили, наверно, от радости, что они нашлись. И вообще Марусю никогда не лупили, хотя она всю вину на себя взяла, даже к Милкиной маме, тёте Гале, ходила извиняться (так Марусина мама сказала).
Ёлку привезли на грузовичке на следующий день, совсем не маленькую, поставили у них в избушке, украсили какими-то цветными бумажками и ленточками — и всё было как положено. И Милка, и Андрей, и другие соседские дети пришли.
А под самый Новый Год мама позвала Марусю за шкаф, который, как перегородка, стоял посреди избы, закрывая кровать. Она распаковала баул со старинным сервизом, достала чашку с блюдцем и говорит:
— У нас ничего особенного нет, чтоб подарить… Ни книг, ни игрушек… А какие наши хозяева люди хорошие, так за вас волновались… Андрей — вообще молодец! Подари ему вот это на память…
* * *
Огромный чикагский выставочный комплекс Маккормик Плэйс располагался на берегу озера Мичиган, рядом с весёлой и очень красивой скоростной дорогой Лейк Шор Драйв. Машину Аня запарковала в бесконечном подземном гараже, записала на парковочном билетике номера отсека, ряда и места (если забудешь, где оставила, машину придётся искать целый день), спрятала билетик в портмоне и бодро зашагала по подземному миру туннелей, переходов и бегущих дорожек, рассматривая указатели и стараясь не заблудиться. Спрашивать, куда идти, здесь было не у кого — пространства столь велики, что людей почти не видно, хотя одновременно в комплексе проходит несколько профессиональных выставок. Через десять минут ходьбы Аня стала уже понемногу паниковать, но наконец — ура! — увидела надпись, сообщающую о Международной выставке фарфора и фаянса, а вскоре нашла и тот отдел, в котором расположились изделия их фирмы и стояли её собственные творения. До начала получасовой презентации оставалось буквально пару минут, и около полусотни приглашённых уже сидели в специально отведённом для этого отсеке с микрофонами и видеопроектором…
